Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - Павлова Мария Юрьевна - Страница 6

— Не надо, Паша… если ты не можешь понять это состояние, когда в душе смятение, когда ты любишь всем сердцем…

— Маша, я и раньше не особенно любил художников, а теперь… Шиллер хоть и не художник, а писатель, но тоже… творческая профессия, наверное, влияет… — прервал ее Павел.

— Надеюсь, ты не уподобишься Альфреду Нобелю, который завещал не награждать премией своего имени математиков просто потому, что именно математик свел у него жену со двора?!

— Вот именно, Маша, ты точно определила — «свел со двора»! Что-то есть в этом… унизительное для женщины, что-то темное и потрясающе нелогичное.

— Какая тут логика, Паша, это ЛЮБОВЬ! — Маша обняла Павла и тут же отстранила его от себя, словно желая убедиться, что он с ней рядом, что это ее Павел стоит перед ней и смотрит на нее — потерянно, не в силах вместить в себя такую простую в своей законченности мысль, что нет и никогда не было границ слияния и разделения двух душ. Что только Томас Альва Эдисон взял на себя Богово решение разорвать их союз с любимой, потому что не вынес непостижимой неопределенности, потому что не смог вместить в себя безграничное, трепетное, бесконечно рискованное для обоих, зыбкое единение, единственно дающее человеку только вечную неуверенность, заставляющую душу вновь и вновь оживлять свое право на другого человека страстью и огнем, и эта неуверенность, ежесекундно переходящая в уверенность, и есть любовь… Ничего такого Маша не сказала Павлу. Он вздрогнул, проваливаясь в глубину Машиных глаз и понимая что-то про себя. Потом поцеловал жену и стал мешать в кружке остывший чай. Затем снова потянулся к тетрадке.

Через несколько пустых страниц бледнела совсем короткая запись:

«Теперь, лежа на холодной кровати в штате Нью-Джерси, я думаю только об одном… Пусть наш малыш выживет и вырастет в этом неуютном мире. Где все против меня, все… Я не желаю зла Мине и помолюсь за нее и Эла. Пусть они будут счастливы… Лишь бы мой Коленька выжил и окреп… Mon Thomas… mon Pierre…»

Павел перевернул страницу.

— А тут еще что-то вроде стихов.

— Да ну? Читай скорее.

— Погоди. Дай вникнуть. Сейчас попробую перевести. Получится, конечно, неказисто, но… Кажется, так:

— Странные стихи, не сразу и поймешь, про что…

— Кажется, я понял. Ведь если взять физические понятия, то между слившимися в поцелуе губами тоже есть пространство, и километры расстояния — частный случай поцелуя… вот она и пишет про это. В теоретическом смысле.

— Да, но вот в практическом — можно ли зачать дитя на расстоянии?

— А творческий выхлоп? Тоже почти дитя…

— Но есть не просит.

— Как же не просит? Только пища другая, а так все сходится…

— Пожалуй, ты прав…

Павел закрыл тетрадь и посмотрел на жену. Машины глаза влажно поблескивали. Она пошевелила плечами, встала, взялась за чайник. Это вернуло ее к реальности. Голубое пламя конфорки весело запрыгало под донышком чайника.

— Знаешь, Павлик, я поняла, почему мы с тобой не любим этих электрических, с кнопкой… — Маша теребила обгоревшую спичку в руках. — В них нет уюта. Вот пока он на огне — в нем как будто согревается душа дома, правда?.. И свистит он тоже как живой… Почти домовенок. Ведь правда? Правда?

— Правда, — приобняв ее, Павел потерся лбом о ее лоб и чмокнул в нос. — Не реви, дуреха.

— А я не реву. Я вот чайник поставила. — Маша улыбнулась и пригладила Павлу взлохмаченные волосы.

— Ну, это ты… известная умница. — Павел поймал ее руку и поцеловал в ладошку. — Тыл — он всегда твой фронт. А какая семья без крепкого тыла?

— В семье много разного, — задумчиво ответила Маша.

— Так, значит, моя прапрабабушка была женой самого Эдисона, хотя бы перед Богом, и корни мои здесь, в Санкт-Петербурге?! А? Маш? — вернулся Павел к мыслям о своих предках.

Маша вдруг вскинулась и ринулась в гостиную. Через минуту она вернулась с толстым томом «Британники».

— Посмотрим, что тут пишут о твоем знаменитом предке! А-а-а… вот! «…После смерти своей первой жены, Мери Стилвелл, Томас Альва Эдисон в 1886 году женился на Мине Миллер…» А про твою прапрабабку здесь ничего не говорится…

— Выходит, мой прадед был незаконнорожденным!

— Вот! И я так думаю! Иначе зачем бы Эдисону его медальоном отмечать?! Это же явно неспроста. В то время отношения между мужчиной и женщиной были несравненно строже. И часто случалось, что детям оставляли что-нибудь памятное. Пусть ребенок в будущем хотя бы узнает, чей он сын…

Павел с грустью призадумался. Однако Маша не дала ему надолго впасть в прострацию.

— Нам остается только догадываться, — сказала она, — каким образом твой прадед снова оказался в России!

— Но бумаги-то вот они… у меня. У нас то есть… Они же достались мне по наследству!

— И как мы их еще не выбросили?! Ведь могли бы! И тогда бы никогда не узнали… — Маша с гордостью посмотрела на мужа и нежно обняла его, целуя в лоб: — Подумать только! Потомок Эдисона!

— Да уж, — смутился Павел. — Кстати, потомок хочет знать, владельцем чего он стал!

Маша высвободилась из его крепких объятий и еще раз переложила на столе старые бумаги, тетради и мешочек с медальоном, поминутно чихая от пыли.

— Дневники прапрабабки — раз! Толстая тетрадь, в которой мешочек лежал, — два! Документ «Департамента Торговли и Мануфактуръ… на усовершенствования в способах и аппаратах для произведения электрическаго света…» — три!

— Ну и что мы будем делать со всем этим добром? — почесал затылок Павел и уставился на жену.

— А-а-а… Будем владеть! — воскликнула Маша. — Вот только сомнения у меня… Вдруг эти бумаги представляют для государства какую-либо историческую ценность?

— Н-н-у-у… это же семейная реликвия, наверное, государство не будет иметь к нам претензий… — неуверенно протянул Павел. — А может, стоит разыскать второй медальон и восстановить историческую справедливость? Представь, Маша, после многих десятилетий вещицы вернутся к нам… э-э-э… ко мне и к тебе! Об этом стоит подумать. Все беру на себя! Я все-таки коммерческий директор, притом потомок знаменитого и не бедного на идеи Эдисона!

Обозначив таким образом свой статус, Павел решительно поднялся и целеустремленно зашагал к телефону. Полы его халата развевались, напоминая знаменитый на всю литературу белый плащ с кровавым подбоем — ни дать ни взять римский прокуратор, разве что походка не шаркающая, не кавалерийская… Подошвы шлепанцев воинственно хлопают по пяткам, взъерошенные волосы подрагивают хохолком…

— Веселовский? Привет! Слушай сюда…

Маша впервые видела мужа таким. Перед ней стоял уверенный в себе и знающий дело менеджер. Голос его тверд, свободная рука лихо выписывает в воздухе круги и петли, подчеркивая все, что он говорит в трубку своему заместителю. Маша залюбовалась Павлом. Она подошла к нему сзади, обняла и положила голову ему на плечо. Прикрыла глаза и стала слушать гулкий звук его голоса. Ей представились тихий сад, маленькая калитка в каменной стене и теплый ключ в ее руках — от этой калитки, от сада, от всего того, что находится там, за надежной каменной стеной…

— Диктуй, записываю… А факс у него есть? Так, отлично! Ага, знаменитая фамилия… Древние рукописи? Пенсионер? Да где же нам, простым коммерсантам, знать про все такое? Все мы с этого начинали. Конечно! Я надеюсь, что эта просьба останется между нами! Пока… — Павел положил трубку и повернулся к жене. Она, на миг разведя руки, снова сомкнула их и, устроившись в его объятиях, замерла.