Волк в капкане (СИ) - Lehmann Sandrine - Страница 93

Похолодало, в ветровое стекло шлема летел уже не дождь, а мокрый снег. Руки онемели от холода. И он насквозь продрог в своих старых джинсах и куртке, которые промокли и покрылись грязью. Волосы тоже были все грязные, несмотря на шлем. Поставив наконец грязный байк в бокс, он попросил в сервисе полиэтиленовый чехол для сиденья своей машины.

Дома он все никак не мог согреться, полчаса простоял под обжигающе горячим душем. Потом надел на себя сухую, чистую одежду и поехал к Рене. Уже не дикий байкер в погоне за адреналином и смертью, а мирный бюргер, направляющийся на БМВ к своей любовнице за порцией секса без обязательств и чинным ужином.

Замок щелкнул, Рене открыла дверь. До чего она хороша. На ней был прозрачный белый кружевной лифчик и низко сидящие на бедрах джинсы. Те самые, в которых она выделывалась тогда с Ноэлем в «Драй Фуксе». Отто успел так изголодаться по ней, что готов был накинуться на нее прямо у порога. Возможно, если бы на полу был ковер, он бы овладел ей прямо тут. Но вместо этого он схватил ее на руки и понес в спальню, на кровать. У него заняло несколько секунд на то, чтобы раздеться самому и раздеть ее. Он наклонился над ней — его волосы еще не просохли после душа, и Рене вздрогнула, когда светлые холодные пряди упали на ее разгоряченную кожу. Его губы нашли сладкую впадинку ее пупка, и он начал целовать ее. Раньше он никого из своих девушек не целовал в пупок, а от этой просто не мог оторваться. Одновременно он начал ласкать ее рукой, сначала нежно и мягко, потом все сильнее, а потом овладел ею яростно и грубо, но и это было прекрасно, как обычно. Она билась и кричала под ним, выгибалась, ее била крупная дрожь, и от всего этого Отто приходил в полное неистовство. Рене впивалась в его плечи и умирала много-много раз, снова и снова. Счастье и слезы. Наслаждение на грани боли. Отто. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Они не хотели тратить время на что-либо, кроме любви. Они не могли оторваться друг от друга. Они не выходили их дома, не отвечали на телефонные звонки. Отто забил на все тренировки. Он, понимал, что Регерс уже должен метать икру и бегать кругами по потолку, но ему было плевать. В назначенное время он появится в аэропорту в Клотене, о чем Герхардт знал, больше ничего не имело значения. Рене перестала ходить в университет. Они иногда готовили друг для друга, потому что им обоим это нравилось, но чаще всего они просто звонили в ближайший ресторан и заказывали еду домой, чтобы не тратить время на магазины и готовку. В последний вечер к заказу оказалась приложена бутылка дорогого шампанского в качестве подарка от ресторана.

Рене сунула ее в холодильник и накрыла на небольшом журнальном столике у себя в спальне. Отто блаженствовал в постели — он отдыхал после большого сексуального марафона. Рене с улыбкой полюбовалась его великолепным обнаженным телом, промурлыкала:

— Кто из нас заказывал среднепрожаренный стейк?

Отто схватил ее за руку и дернул на себя — она оказалась на нем сверху.

— Ты думаешь только о еде, — ехидно заметил он, и она расхохоталась:

— А ты — только о сексе.

— А я — только о сексе, — охотно согласился Отто, заставляя ее приподняться, чтобы он мог войти в нее. Она застонала. Ей уже было немного больно — последние три дня они только и делали, что занимались любовью, и, наверное, немного переусердствовали. Потом Отто принес шампанское, но не догадался захватить бокалы, откупорил бутылку, и они пили прямо из горлышка по очереди, лежа в обнимку в разгромленной постели. Им было так хорошо, так уютно, комфортно и тепло вместе. Комнату освещала только маленькая лампочка над столом, слабый угасающий свет ноябрьского дня не мог проникнуть внутрь сквозь плотные бежевые портьеры.

За окнами шла какая-то жизнь, но они не смотрели в окна. Они оказались в какой-то лакуне во времени, в эротическом раю, куда никому, кроме них, не было доступа, где нет вчера и завтра, нет расставаний, обид, безответной любви, нежеланных беременностей, нехватки времени, вранья и измен, нет ничего и никого, кроме любви и наслаждения.

— Мы с тобой как пара имбецилов, — хихикнула Рене, и Отто вопросительно посмотрел на нее:

— Ну и сравнение. Не пояснишь?

— Я читала, — была его очередь прикладываться к «Дом Периньону», Рене передала ему бутылку и прикоснулась языком к его ключице. — Когда двое имбецилов… ну, мужчина и женщина… оказываются вместе и у них достаточно еды, им тепло и все такое… они только и занимаются сексом, больше ничем. Им просто больше ни до чего. Ничего другого не нужно.

— Не понял, — Отто вернул ей бутылку и поцеловал ее в шею под ухом. — И чем они отличаются от обычных людей, которые просто хотят друг друга? Мы с тобой тоже ничего другого сейчас не делаем.

— Я тебе сегодня готовила решти, — прошептала Рене, сделала глоток. — А чем отличаются… Не знаю. Наверное, тем, что мы еще разговариваем, а они — только трахаются.

Она уже напрочь забыла о том, что в начале их романа почти месяц назад она так активно возражала против использования этого слова. Привыкла. С кем поведешься…

— Хочу быть имбецилом, — сказал Отто, и в его голосе не было ехидства и насмешки. Казалось, он говорит серьезно. — Разве это не здорово? Ни о чем не думать, только трахаться… Верно говорят, да? Многие знания — многие печали, — он негромко засмеялся.

— Да, — ей на глаза вдруг навернулись слезы. — Они просто вместе и все. И они знают, что это навсегда, вернее, они не понимают, что может быть как-то по-другому. Они вообще ни о каком «завтра» и не подозревают, для них есть только прекрасное «сейчас». И он не должен уезжать почти на месяц… А она… — Рене всхлипнула, ее слезинка упала на его голую грудь.

— Не плачь, малыш, — прошептал Отто, и неожиданно его голос тоже дрогнул. Он был в здравом уме и трезвой памяти и знал то, чего не знала она. Знал, что завтра они расстанутся навсегда. Что он делает? Как он может бросить ее? Как же он будет жить без этой девушки, без ее объятий, без ее шпилек, без ее улыбок, слез и болтовни, без ее теплого, легкого, такого нужного присутствия в его жизни? Рене!.. Его сердце просто разрывалось на части. Он и правда именно сейчас многое отдал бы за то, чтобы не знать того, что он знает. Чтобы воображать хотя бы только сегодня, что у них все навсегда… Какие же они счастливые, эти чертовы имбецилы… Отто лихорадочно порылся в своей слишком умной голове в поисках подходящей темы для разговора, чтобы заставить ее развеселиться и перестать плакать, но как-то ничего не находилось по приказу. И вдруг она сама попросила:

— Расскажи мне, Отто. Расскажи, как ты рос. Как ты приехал сюда. Как ты попал в сборную. Пожалуйста.

Он зажмурился на миг, прижался губами к ее теплой макушке. Он искал тему для разговора, и она сама подсказала ему, только это было то, о чем он никогда ни с кем не говорил. Ну и пусть. Сегодня — можно.

Он начал рассказывать. Без особых подробностей, короткими, довольно корявыми фразами. Почти все из этого он рассказывал вслух впервые. Про школу, про лыжи, про работу в сервисе, про жестокие драки и борьбу за каждый франк, про университет и про сложный, не всегда понятный и приятный мир за кулисами большого спорта. Он не жалел себя, не старался смягчить свои косяки и не выпячивал свои успехи, его описание было точным, лаконичным, иногда циничным и — насколько это возможно — беспристрастным. Но Рене легко представляла себе расчетливого, гордого, отчаянно храброго, самоуверенного и заносчивого, но при этом сильного и упрямого мальчишку, который не боялся ни тяжелой работы, ни неудач, ни боли, ни травм, ни бедности, ни Бога, ни черта, который получал шишки, но каждый раз вставал и шел дальше, не боялся грести против течения. И добился своего. Рене прижалась к нему, прошептала:

— Ты, наверное, очень гордишься собой. И тем, чего ты достиг.

Он помолчал, отхлебнул из бутылки, наконец, усмехнулся:

— Есть такое.

— И совершенно правильно, — Она пропускала сквозь пальцы его густые светло-пепельные кудри. — Тебе только 21 год, а весь мир уже у твоих ног. Есть чем гордиться. Твоя карьера для тебя важнее всего на свете, правда?