Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена - Страница 106

– Говори.

– О, взглянуть бы ей в глаза, покарать неверную! – прорвалось у него из груди с рыданием. – Вечными муками готов я расплатиться за час своего возвращения к жизни. Порождение похотливых сатиров, презренное семя коварных титанов, кого она привела на мое ложе? С кем тешится, пока мое тело гниет непогребенным?! Она смеется надо мной! Сколько гекатомб я принес бы вам, владыки подземного мира…

Осекся. Вспомнил, что владыки подземного мира сидят и слушают. Поежился: не перестарался ли про семя титанов? А то тут некоторые – того же семени.

Тень затряслась и бухнулась на четвереньки.

– Смертным не выйти из моего царства, – тяжело уронил я. – Даже будь они сыновьями богов – здесь есть лишь вход.

– Владыка подземного мира справедлив, - вплелся в наступившую тишину мелодичный, холодный голос Персефоны. – Никому не позволено выйти отсюда, чтобы прожить еще одну жизнь. Однако Владыка может позволить смертному вернуться на несколько часов: покарать неверную жену, заставить ее принести жертвы – и вновь спуститься в аид, дабы продолжить путь как должно.

Я поджал губы, а тень Сизифа тряпкой распласталась перед Персефоной: все ведь знают, как редко царь подземного мира отказывает своей жене в ее маленьких просьбах…

О, Тартар, я и впрямь мягкотел. Аид Неодолимый – под пятой у собственной жены, которую он же и похитил, подумать только!

Впрочем, сейчас это ко времени: могут решить, что я опасаюсь перечить избраннице Зевса.

– Иди, – велел я. – Даю три дня. Узнай, почему жена не выполнила обряды. Накажи ее. Принеси жертвы. И возвращайся.

Слушать его благодарности было еще и познавательно: вот у кого бы научиться говорить. Впрочем, я глядел скучно и нетерпеливо: слово сказано, убирайся.

– Гелло проведет тебя мимо Цербера, – Гелло, таившийся, как обычно, за троном, стал рядом с тенью, наклонил голову. Или лучше было Таната в проводники, чтобы Сизиф еще помучился? Нет, уж больно странно: Смерть ведет своего тюремщика навстречу жизни… – Плоть обретешь, вступив на свет у Амсанкта. Иди.

Хитрец хитрецов, обманывающий богов, ты обманул меня, но ты зря сказал, что готов это оплатить вечностью мук.

Зрачки вонзала мне булавками Медуза

в глаза, и сам себе я в горле стал колом.

С. В. Петров.

Это будет позже.

Когда слово «герой» на земле перестанет казаться чем-то новым, когда Эллада услышит поступь Геракла – Победителя Чудовищ, когда Дионис займет свое место среди Двенадцати, а в огнях смертных очагов запылают искры от улыбки Гестии…

Да, это будет позже, но острие памяти капризно. Оно не желает ровно скользить по песку: то в ямку провалится, то на холм взберется, а то вообще скакнет через несколько вех и прикинется коварным торговцем: всучит что-то невнятное, ненужное, на что потом ты будешь пялиться в недоумении: откуда оно у тебя в голове-то взялось?!

Вот и это – то ли из глаз жены, то ли вообще от тещи долетело, а может, Афина или Афродита поделились, сами того не заметив.

– Вечно ты всех хочешь поссорить, Эрида!

– И в мыслях не было! В мыслях!

– А по-моему, это интересный вопрос…

Общество богинь гомонит, захваченное возможностью поспорить. Вопрос, брошенный вскользь – всем вопросам вопрос: а каким должен быть настоящий муж? По такому вопросу и не захочешь – а влезешь в спор и выскажешься, на радость зорко следящей Эриде.

Хотя нет, выскажутся не все. Деметра точно промолчит: она отворачивается от пиршественного стола и сминает в пальцах край плаща, по лицу так и видно, что она прямо сейчас может привести пример, каким муж быть не должен. С длинным перечислением недостатков мужа и вотчины.

Гера тоже слова не вставит, тем более – что у нее-то и слово одно: «Верным». И много тяжких вздохов после него. Потому супруга Громовержца кусает губы и хмурит брови: чего тут обсуждать, каким мужу надо быть, тут надо придумывать, как Гераклу еще напакостить…

А остальные – с удовольствием.

– Красивым! – вдохновенно взмахивает рукой Афродита, и Эрида с Гебой тут же обмениваются горькими вздохами: вот бы им такие ямочки на щеках! – Хорошо сложенным. И уметь целоваться. Обязательно. Еще он должен…

– Мыться! – громко, свистящим шепотом помогает Эрида под общее хихиканье. Киприда брезгливо кривится – вспомнила вечно чумазого мужа.

– И конечно, он должен быть без изъянов: не кривой, не горбатый, не…

– Гефест? – невинно вставляет Геба.

– И уделять жене время, а не пропадать в этой своей кузнице! – цедит свысока богиня любви, и гневный румянец ей идет точно так же, как все остальное.

Геба разносит нектар, хихикая в ладошку: «Буду знать, кого выбирать…»

– Ласковым… – плаксиво тянет Амфитрита. – Нежным… как… как… утренний бриз… Чтобы мог сочинить песню… на ушко что-нибудь нашептать… сказать жене, какая она красивая… спросить ее о чем-нибудь…

– Разве дядя у нее не спрашивает? – шепотом удивляется Артемида. Афина криво усмехается.

– Спрашивает. Думаю, спрашивает, у кого лучше фигура: у него или у Зевса.

– Веселым муж должен быть, – смеется Ирида. – Что толку с вечно хмурого? А вот если он и пошутит, и улыбкой обогреет, и с остальными попросту, а не свысока: станцевать, попировать… вот это муж!

– Огнем… – медленно тянет Ата и можно поручиться, что лжет: так и полыхает озорными искорками из бирюзового взора. – Страстным, влюбчивым, опасным. Чтобы нельзя было предсказать. Чтобы каждый день – заново…

Кто-то возражает: «Ага, с таким огнем и ты – как головешка». Эрида не прячет довольной улыбки.

Афина-дева задумчиво чертит пальцем узоры на богато расшитой скатерти.

– Мечом, – тихо говорит она, - с умом настолько же острым и блестящим, как клинок. С мудростью, столь же разительной. Таким мужем можно гордиться и восхищаться. И не стыдно следовать его приказам, потому что они мудры.

Гера отвлекается от выдумывания мести Гераклу и смотрит на падчерицу с тайным сочувствием. Шевелит губами: «Мудры, а как же…» Ох, не знает Афина семейной жизни. «Жена, прикажи подать ужин, я голодный», – куда тут мудрее!

– Тогда уж копьем, – усмехается еще великая девственница – Артемида. – Точно идущим к своей цели. Стремительным. Воинственным…

– И чтобы хорошо владел… своим копьем! – давится смехом разбитная Геба. Артемида мгновенно начинает краснеть. Она алеет постепенно, заливается зарей, начиная с шеи… Когда закатный цвет тронет кончики ушей, Геба начнет за кого-нибудь прятаться: знает нрав сестрицы.

Беседа становится громкой, каждая богиня доказывает свое, Эрида потирает руки, и тихий голос не сразу можно разобрать в яростном споре.

– Не копье. Щит.

Персефона примостилась рядом с матерью и была незаметной все это время, а теперь с чего-то ей вздумалось заговорить. Но не с остальными, потому что она не ждет, что все примолкнут и ее услышат. Глаза самой несчастной на Олимпе богини устремлены не на пиршественный стол, не на мать – в необозримую даль.

– Щит, за которым можно не бояться. Который закроет от любого зла. Встанет перед тобой и примет удар. Щит… муж, который готов заслонить жену от любой… любого… копья. Каким бы оно ни было. В чьей бы руке ни лежало.

Она роняет слова жемчужинами с разорванного ожерелья, не замечая, что спор смолк, и все смотрят на нее, и многие горько улыбаются.

– Только вот такие щиты теперь не куются, – негромко говорит Гера, и остальные кивают, опять вступают в спор, нет-нет да и бросают взгляд на молчащую Персефону: «Щита захотела… как же!» Персефона тихо улыбается. Кивает головой. Повторяет послушно: «Теперь – не куются». Принимает от переполошившейся Деметры кубок с душистым нектаром.