Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена - Страница 107

Глаза же так и устремлены – в дальнюю даль, в зеленые холмы памяти, где кипит вечное противостояние: сутулый воин замер перед гордым Владыкой.

Владыка грозен, сияет гневом, готов разить.

Воин оскалился, глаза горят из-за спутанных прядей, вот-вот с губ сорвутся слова непоправимее молнии…

Владыка отклонился назад: нужно, чтобы размахнуться – и метнуть холодное пламя из кулака.

Воин стоит странно. Будто закрывает кого-то.

Воин не знает, что из зыбкой дали будущего зеленые глаза глядят на него с нежностью.

Это будет после – и будет ли когда-нибудь?!

А пока…

– В Элевсине!

– Нет, в Аркадии пещера!

– Остров Скирос! Много вы, трещотки знаете…

– А я говорю – он ее прямо у Коцита! Потому и дочка получилась… ну, эта, Мелиноя…

Шепоток понижается на два тона. Глубокомысленно цокает язык досужей сплетницы – Гебы, дочери Геры и Зевса.

– А что там с дочкой?

– Да ну, говорят – уродилась страшнее Гефеста…ой, ну прости, Афродита, но муж у тебя…

– А я слышала у нее рога были. Или хвост? Или рога?!

– Не знаешь точно, так и не говори! Она после рождения из самой себя двоих сделала!

– Это то есть как?!

– Ну, раскололась надвое! Раздвоилась! А потом еще Владыку с собой возлечь заставила, а Персефона-то ничего и сделать не смогла – дочка Зевса все же…

– Персефона тоже Громовержца дочь. Э-э, ничего ты не понимаешь, Аид, небось, сам…

– Шшшш!

Мечутся опасливые взгляды по стенам, скользят по креслам из дорогого палисандра, стол обшаривают. Опасливые – но и горящие: ах, какая новость! Ну, как не обсудить?

– Так что там с Мелиноей?

– Да то! Она как с Аидом возлегла – как начала опять делиться! А потом за мужиками как пошла гоняться по всему миру-то!

– Ну, это ты уже через край, Эвтерпа. За кем там гоняться? За Танатом?

– Шшшшш!!

– Там еще и Гипнос, и его дети – боги снов, и Ахерон, и…

– Еще Харона вспомни…

– Да этой… ну, Мелиное… в том-то и дело, что ей все равно – что Гипнос, что Цербер… в общем, пока там разобрались, пока начали этих Мелиной потихоньку убивать...

– Да-да, Геката, я слышала, штук десять факелами спалила!

– А после Владыка первую – ну, настоящую Мелиною – уже сам в Тартар сбросил. Не потерпел.

– Ага, ну конечно. Свое получил – и в Тартар…

– Шшшшш!!!

Вылетело у матери Аполлона и Артемиды – богини Латоны – из рук рукоделие. Кто-то опрокинул чашу с амброзией. Потекло на пол молоко, смешанное с нектаром и медом – источник божественной молодости. Запятнало лунно-желтым цветастый пеплос Талии.

Пометались взглядами еще – не торчат ли уши всеслышащего Гермеса в дверном проеме? Афродита склонила голову, поднося к точеному носику кусочек льняного полотна, пропитанный новыми благовониями.

– М-м, – лен затрепетал, удостоившись одобрительной улыбки. – А что же бедная Персефона?

Круглощекая бойкая Геба, привычными движениями разливая нектар и амброзию, зафыркала в кувшин.

– А ей-то что? При таком муже – куда хуже-то? Наверное, рада была!

Ирида – богиня радуги и вестница богов (по этой причине тоже изрядная сплетница), покачала в руках чашу с жертвенной водой из Стикса. Протянула вполголоса:

– Ты разве не слышала? У нее же с Зевсом не в первый раз. Еще когда она совсем девочкой была…

Этого я не слышал раньше.

Этого я не собираюсь слышать – сыт на сегодня по горло.

Приоткрытая дверь выпустила беспрепятственно. Надменно хмыкнула Ананка за плечами – прищелкнула по гладкой поверхности хтония.

– Как низко ты пал, мой маленький Кронид. Подслушивать за олимпийскими сплетницами…

Это для тебя – подслушивать. Для меня – узнавать, долго ли стоять моему миру.

Мы с ним продержались год, знаешь ли, Ананка, – и за год я не слыхал от тебя ничего особенно путного.

Когда Геката выбрала ту нимфочку, имя теперь не помнится, – ты молчала.

Когда в моем дворце рождался ребенок Зевса, и Персефоне приходилось подделывать родовые муки – молчала.

И когда нимфа стала беспамятной тенью на асфоделевых полях, отведав «укрепляющего настоя» из рук добрейшей Гекаты.

Когда Персефона, не двигаясь и не говоря ничего, смотрела на писклявый багровый сверток, который придется назвать дочерью.

Ее дочерью и Зевса.

Смотрела – двумя осколками зеленого мрамора. Как на меня после похищения. Глазами, в которых не было ни отблеска материнского чувства – и Гекате пришлось выхватить у моей жены из рук ребенка: Трехтелой показалось, что сейчас писклявая девочка полетит головой в скалу…

Ты молчала, Ананка, когда я принял невозможное решение: сделать что угодно, но не допустить Зевса до встречи с дочерью. С… обеими дочерьми. Мой брат никогда не был дураком, а Персефона никогда не умела притворяться настолько хорошо, стоило ему бы увидеть ее взгляд…

Ты молчала, когда пошли слухи. Всего-то стоило позволить Гипносу нести любую чушь, какая в голову взбредет, а Гермесу продемонстрировать слегка развороченное подземелье.

Нет, не молчала, тут ошибся. Сказала:

– Будь осторожен, обращаясь к молве бессмертных, невидимка…

Теперь капризная и хилая Мелиноя упокоилась в пасти Тартара: глотнула из Амелета и провалилась в бездну в полубеспамятстве, избавляя меня от необходимости ввергать ее туда силой.

Сизиф пирует где-то у себя во дворце, подтверждая этим мою слабость.

Зевс, получив очередную порцию истерик от Геры, угомонился и решил все замять.

А проклятая, неумолимая молва спасает мой мир с каждым днем все больше: кто только не обсасывает эту тему с упоением: Дионис (а с ним все сатиры и все вакханки), Аполлон (все оракулы, аэды, музы)…

Ширится молва. Головы отращивает. Обрастает подробностями. Успокаивает как может: чего ты, мол, Владыка Аид? Твоему миру еще стоять да стоять – благодаря мне, конечно.

Ее уже никто и не просит, а она все спасает…

Спасает мир, отбирая жену.

– Что ей нужно на берегах Коцита?

Два месяца – а Геката все не ответила мне на этот вопрос.

– Спроси ее сам, Владыка.

Трехтелая – ты думаешь, я не спрашивал?!

Жена умеет молчать лучше меня. Молчит не молча. Отвечает, не отвечая.

– Разве я не могу побродить меж плакучих ив, царь мой? Они напоминают мне об Элевсине… Да, конечно, в Нисейской долине не растут плакучие ивы, но мне хотелось бы, чтобы они там росли. Так я пойду?

И я опять невидимкой маячу за ее плечами, пытаясь угадать: что она ищет между опавшими ивовыми листьями, между мерно качающимися асфоделевыми головками? Чьи следы там видит?

И опять ничего не увижу и бесшумно вернусь во дворец, и взгляд жены все так же пристально будет исследовать полумертвые отмели Коцита, и стоны реки плача будут заглушать ее шаги…

– Игра в бессилие не хуже прочих, Аид-невидимка, – ласково шепчет Ананка. – Главное – не заиграться.

В последние несколько месяцев она приобрела необъяснимую тягу к таинственности.

Квадрига нынче была подозрительно смирной. В мир мы явились без пронзительного, оповещающего о появлении ржания, и Эфон не скалил зубы на Никтея, и Аластор не старался тяпнуть собратьев. Смотрел разочарованно и тыкался в плечо, будто хотел сказать, что я забросил своих скакунов.

Мир хранил угрюмое молчание – старику не нравились перемены. Может, он тоже считал, что я заигрался… или что зря тогда не ввязался в противостояние. Обиженно зыркали асфодели бледно-желтыми кошачьими глазками. Понуро смотрели скалы – вернулся, как же… что от тебя хорошего ожидать?

Скользнула вдоль извилистого берега Стикса несмелая тень. Приблизилась, глядя слегка затуманенными от долгого пребывания на асфоделевых полях глазами.