Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена - Страница 109

Тень воина смотрит на Эвклея с ужасом, а тот скалится, показывая застрявшие в редких зубах куски.

– Ничего-ничего... баранов резать умеешь?

– Ум-м-ме-ее-е… - чуть слышно долетает из бедного вояки.

– И чего стал? А ну пшел! – и утаскивает воина к Лете, а потом на кухню, а может, в кузницу, или куда он там еще этих теней девает.

Персефона рассеянно поглаживает гранат на ладони. И я стараюсь не замечать этого – потому что не знаю, гладит она сейчас символ нашего брака или сосуд с кровью своего сына Загрея, Диониса Первого… сына Зевса.

– Подойди. Можешь смотреть.

Тень юноши в низко надвинутом на лицо капюшоне бредет, волоча ноги. Останавливается перед троном.

– Хайре, Владыка! Привет и тебе, о прекрасная супруга повелителя мертвых!

…и извлекает из обтрепанного рукава кадуцей.

Гермес Психопомп, кланяется и распрямляется, роняя капюшон на плечи. Глаза – два чистейших родника, хоть зачерпывай и пей кристальную правду.

Ясно. Просить о чем-то явился.

– Пеший, – удивляется Гелло за троном. – Вестник. Глаза хитрые. Куснуть?

А ведь и правда: Психопомп пришел ногами. Без талларий – неужто потерял или Церберу скормил?

– О, Владыка, я хотел бы рассказать тебе одну историю. Говорить ли мне при всех, или…

С Гермеса станется понарассказывать… да и какие ко мне могут быть дела от Олимпа, разве что заметили, что Сизиф еще живой.

– Пусть говорит, царь мой, – вдруг подала голос Персефона. – Его история меня развлечет.

Царица села свободнее, блеснула глазами, даже, кажется, забыла на миг о гранате – и я кивком позволил вестнику говорить.

Вернее, повествовать о том, что я хорошо знал и сам. Наслушался на Олимпе.

И ревнивые вопли Геры передавали историю Персея, сына Золотого Дождя, довольно точно – и чувств в ее рассказе было больше, куда там Гермесу!

Она вбежала, когда Афродита готовилась к купанью. Влетела с пылающими щеками, распугав нереид и богинь.

«Мразь! Тварь!! Похотливый сатир!!!»

За Герой бежала измученная Гестия, умоляя: «Сестра… тише, не надо… он услышит…»

«Пусть слышит, приапоголовый бог похоти и разврата! Не молниям бы лежать у него в колчане! Вор! Дождем, это ж надо – золотым дождем!!!»

– Дождем? – встрепенулась Афродита, жестом отсылая прислуживающих наяд и харит. – Неужто дождем?!

– Дождем… - обреченно кивнула Гестия…

…Акрисий боялся пророчества до безумия. Крон не боялся своих детей так, как царь Аргоса боялся, что у него родится внук! Казалось бы, кто мешал этому смертному поступить как Крону? Не хочешь есть внука живым – опять же, пример Тантала есть! Но Акрисий, видно, не додумался. Просто заточил дочь в подземелье. Но в подземелье ведь есть щели, через которые может проникнуть, – смешок, – могучий… И Зевс Громовержец проник к прекрасной Данае золотым дождем, а вскоре она забеременела и родила сына. И вот, Акрисий, не решившись убить божественного внука…

Персефона вскидывает брови: она о таком не слышала. Мне хватило: я стоял невидимкой в углу, пока Гера бегала по покою, заламывая руки.

Дважды она чуть на меня не наткнулась.

«…позаботился о сыночке!!! Этот глупый смертный засунул его и его шлюху-мать в ящик и швырнул в море. О, если бы я знала! Мойры перерезали бы их нити в тот же день! Но он, оказывается, договорился с братцем – и ящик выбросило на этот остров, чтоб недород иссушил его на многие годы! Я сделаю так, что дети там никогда не будут рождаться! Эту… и ее ублюдка подобрал рыбак. Отвел во дворец басилевса! Вырастили его!!! О, если бы я знала, если бы я только знала… »

Гера в своем гневе была великолепна. Щеки горели царственным пурпуром, взгляды метали молнии (Циклопам таких не выковать!). Она даже посуду ухитрялась бить величественно. И визжать ругательства, не теряя ни капли царственности.

А Афродита прятала улыбку превосходства. Потому что знала, что только к ней Гера обратится со словами: «Спасибо тебе со своим сынком – хоть кто-то поддерживает!» И всхлипнет, кривя лицо.

И тогда можно будет принять вид ложной скромности, а он потрясающе идет к белому хитону.

– …басилевс Полидект внезапно воспылал к Данае греховной страстью и стал домогаться ее, – бровками, взглядами, жестами – Гермес помогает себе всем. Надо же, чтобы слушатели прониклись – как именно басилевс стал домогаться. – Персей, храбрый юноша, вступился за мать. И тогда коварный царь измыслил погубить сына Зевса. Он потребовал от него доказательств родства с Громовержцем. А доказательством должна стать…

Гермес понижает голос. Глаза картинно выпучены – не косые ничуть.

В зале такая тишина, что слышно, как воды Стикса текут вдоль стен. Из воды, кажется, высовываются уши. Подземной титаниде тоже интересно.

– Голова Горгоны Медузы!

«Очень надеюсь, он сдохнет», – с удовлетворенной улыбкой выдохнула Гера, когда ей сообщили последние сплетни.

Гермес еще не закончил. Он уже расписал, как храбр и прекрасен молодой герой (женская часть свиты и половина мужской изошла слюнями). Как он умен и как любит мать (несомненно, лучший способ доказать это – сложить голову на краю света). Но теперь нужно еще разукрасить ужасы предстоящего подвига.

– Знаете ли вы, кто такие Горгоны? О, это страшные твари… тела их покрыты медной чешуей, когти остры как бритва, а крылья блестят золотом…

Керы с Эриниями переглядываются и хмыкают: это? страшно? Ты наших-то стигийских видал?! Пфе… крылья золотые. Тоже, выделываются.

– …на головах – извиваются ядовитые змеи! А Медуза – единственная смертная из них – одним взглядом своим обращает людей в камень!!

В рядах свиты – откровенная зависть. Керы шепчутся восхищенно: змеи! в волосах! А если Гекату попросить – нам бы так… пусть бы наколдовала.

Персефона тихо поглаживает гранат.

– Я помню Медузу, - говорит вдруг. – И ее сестер, Сфено и Эвриалу. Все они были прекрасными – дочери морских богов. Прелестнее нереид. Про Медузу говорили, что она равна красотой Афине… она и была похожа на Афину внешне. А потом ею овладел властелин морей Посейдон – взял силой на плитах храма Афины. Говорят, что разгневанная Афина после этого сделала ее чудовищем. Я не верю в это. Всем ведь известно, что между Посейдоном и сестрой часты раздоры… Думаю, Медуза обратилась в чудовище сама – от боли и гнева. А сестры последовали за ней.

Жена улыбается. Участи Медузы Горгоны, которая не смогла пережить одного позора, а может, еще чему-то. Вестник сбит с толку и косится на меня в растерянности: как продолжать?

– Сестры Горгоны доставили много теней в мой мир, – говорю я. - Не так ли? Разорванные смертные, смертные с выпитой кровью, обращенные в камень…

– Мир ударил – и они бьют в ответ, – почти неслышно звучит голос жены. – Я навещала их на острове, который они выбрали жильем. Приглашала переселиться под землю. Предлагала свою защиту…

Хорошенькое было бы тогда задание для юного Персея. Оно закончилось бы где-то около Цербера, в Элизиуме стало бы больше на одного вояку, а через кости героя переступали бы сотни теней, год за годом…

– Они отнеслись ко мне без почтения и отвергли предложение с презрением. Сказали, что не хотят ничего от тех, кто в родстве с Олимпом. Еще говорили, что не имеют ничего общего с подземными чудовищами.

Бедный Гермес щурится изо всех сил, кадуцей ходит в руках ходуном: куда ж ты, важный разговор, катишься, ведь совсем же не туда…

– Мне стало жаль брата! – нашелся все-таки посланник. – Молодой и цветущий юноша… могучий герой… вся жизнь впереди… я отдал ему свои сандалии, чтобы облегчить тяжкий подвиг… и свой меч тоже.

И, конечно, сделал это без приказа державного отца. Зевс, само собой, и не знает.

– Афина, сестра моя, также решила помочь Персею в бою! Она отдала ему свой щит – тот, что блестит как зеркало, – свита послушно ахает и охает, и посланец глядит бодрее. – Но сестра мудра. Она поняла, что не уйти герою в живых от бессмертных Горгон – если только герой не будет невидим…