Каюсь. Том Второй (СИ) - Раевская Полина - Страница 69

меня нещадно морозило и все, чего хотелось - это поскорее закрыть глаза и провалиться в спасительный сон. -Я не понимаю, это какая-то ошибка! - воскликнула тетя Катя, и я впервые услышала панические нотки в ее голосе. -Гражданочка, никакой ошибки нет, - снисходительно парировал опер, закатывая глаза, будто говоря, как его это все задолбало. - Ваша квартирантка обвиняется в серьезном преступлении. -Каком еще преступлении?! - вскричала крестная, когда на мне застегнули наручники. Холод металла обжег разгоряченную кожу, вызывая мурашки. - Вы что, не видите? Это ее вон чуть не убили, ели живая стоит! -Вот мы и будем разбираться, кто и кого чуть не убил. Пока в реанимации за жизнь борется только Валерия Гельмс, если это вам о чем-то говорит, - пояснил мужчина и кивнул своему коллеге. Тот подтолкнул меня, оглушенную новостями, к выходу, но я не могла сдвинуться с места, парализованная пониманием. Господи, Пластинин - ублюдок все-таки претворил угрозу в жизнь! И что теперь? Меня в тюрьму посадят? А ты что же думала, Яночка, это тебе игрушки? Гельмс в реанимации, и неизвестно, чем это закончится! - безжалостно вещал внутренний голос, пока меня выводили из квартиры. Крестная бежала рядом, со слезами продолжая убеждать полицейского, что я к трагедии Гельмс не имею никакого отношения. -Они с ней подругами были! -сообщила тетя Катя с таким видом, словно вытащила козырного туза. Кажется, она была в шоковом состоянии и не совсем соображала, что несет. -Вот как раз между подругами чаще всего и случаются подобные вещи. Зависть, знаете ли, не поделенные мужики и так далее, - спокойно, как по регламенту отрапортовал все тот же полицейский, отчего у меня вырвался смешок, а потом я и вовсе зашлась истерическим хохотом. Похоже, судьба решила предъявить мне солидный счет по всем фронтам и сразу, но сказать, что дебет с кредитом не сходится, было 6ы очередным обманом. Все это заслуженно: слишком много ошибок, неправильных шагов, мыслей, стремлений. Всего хорошо в меру, особенно, амбиций, гордости и, как не странно, любви, иначе однажды они приведут не на вершину успеха, а в один из следственных изоляторов. Все-таки примером я стала, вот только того, как поступать не следует. И мне снова становится смешно. Тетя Катя же мой приступ веселья расценила по-своему. -Послушайте, девочка не в себе! Она бредит, у нее высоченная температура, она же загнется там, -заламывая руки, пыталась достучаться она, когда меня усаживали в машину. -Не волнуйтесь, при изоляторе есть больница. Если станет плохо, ее отправят в медчасть. С утра можете приехать, передать вещи и что-то из лекарств. Если одобрят, их отдадут доктору. В общем, узнаете все в приемной, а пока отойдите от машины, - отогнал ее полицейский, резко захлопнув за мной дверь, будто окончательно отсекая мою прошлую жизнь. Я невольно вздрогнула и посмотрела на зарыдавшую тетю Катю, чувствуя горечь и стыд, только сейчас осознавая, скольких людей втянула в свой персональный ад. Крестная, меж тем, захлебываясь слезами, уверяла меня, что все будет в порядке и просила не отвечать ни на какие вопросы до прихода адвоката. Чтобы немного успокоить ее, пришлось кивнуть и даже выдавить слабую улыбку, хотя я, как никто другой понимала, что в порядке уже ничего не будет. Страшно ли мне? Нет. Страх появляется, когда есть, что терять. А я уже все потеряла. Только маму жаль. И за что ей все это? Сглотнув подступившие слезы, кое-как подняла дрожащую от слабости руку в прощальном жесте и прислонилась горячим лбом к холодному стеклу. Машина тронулась с места, унося меня все дальше и дальше от родных, любимого, от мечты, надежды и меня той, что творила все это безумие. И наверное, это правильно: таких надо держать на привязи, в изоляторах, чтобы не баламутили воду и не портили жизнь. Только кому теперь от этого легче? Уж точно не Гладышеву, не Гельмс и не моей маме. Тогда зачем это все? Неужели, чтобы один человек чему-то научился в этой жизни необходимо столько жертв? Хотя почему один? Каждый из нас получил какой-то свой урок. Ужас в том, что я стала пособием к этому уроку, и теперь, когда он выучен, пособие никому не нужно. Люди пойдут дальше по жизни, будут получать новые уроки, открывая другие пособия, а я… Я не знаю, что буду делать. Наверное, сидеть в тюрьме и из пособия становится человеком. Такие вот мысли проносились в моей гудящей от болезни и перенапряжения голове. Открыв глаза, я стала смотреть в окно. Все расплывалось передо мной, и в этом была какая-то особая красота, словно художник смешал краски. Рассвет нежно играл розовым на серовато-белом тумане, поднимавшимся над пустынными улицами, придавая им загадочности и грусти. О чем они грустили? Кто знает? Может, о том, что еще одна столичная сказка закончилась вовсе не титрами happy end, а некогда восторженный, полный надежд и мечтаний взгляд угас? Может быть… Но с восходом солнца грусть пройдет, уже сегодня со всех городов на вокзалы прибудут тысячи огоньков, они зажгут новые истории, освещая столицу счастливым блеском, и возможно, среди этих историй будет та самая сказка с титрами happy end, которой не смогли стать мы. Это было моей последней связной мыслью. Простуда взяла свое и отправила меня в нокаут, поэтому я смутно помню, как попала в камеру, но точно не сразу. Отчетливо в память врезалась резкая перемена запаха. Как только меня завели в здание СИЗО, в нос ударил тошнотворный запашина затхлого сигаретного дыма и кислой капусты, отчего сразу же замутило, но естественно, никого это не волновало: заметив, что мне плохо, подставили захарканное ведро, а потом, как ни в чем не бывало, повели в сборное отделение для оформления документов, медицинского осмотра и выдачи постельного белья и столовых приборов. Кстати, досмотр, на котором меня раздели до гола стал еще одним запоминающимся моментом: такого холода и унижения я еще никогда не испытывала. На меня смотрели, как на скот, который необходимо заклеймить. Такие презрительные, бездушные взгляды, а еще похабные разговоры, словно тебя тут и вовсе нет. Спасибо болезни, что отвлекала от моральной стороны всего этого дела, от сквозняка у меня зуб на зуб не попадал, и я держалась из последних сил, когда меня фотографировали и делали дактилоскопирование. Вся надежда была на медосмотр, но как оказалось, это просто формальность. Никому не было дела до моего состояния, поэтому меня, как и положено по регламенту, спустя пару часов заполнения бумажек отправили в камеру, а не в обещанную медчасть. Я сразу же, даже не застилая постель, рухнула на свободную шконку, не замечая повышенного внимания местных обитателей, что было глупо, ибо мне с ходу показали, что я не в дом родной приехала. -Эй, слышь, шмара, ты че, сечку с гречкой попутала? - пнула ножку шконки какая-то красноволосая корова. -Че надо? - прохрипела я, с трудом фокусируя взгляд на красном пятне ее волос. -Че надо, спрашивает, - с противной ухмылкой бросила она своим подружкам, которые, как стервятники наблюдали за разыгравшейся сценой, красноволосая же повернулась ко мне и с угрозой процедила.-Вежливости. Мать тя, вижу, не научила, что надо сначала поздороваться и представиться. Мне очень хотелось послать ее подальше, но даже будучи не совсем вменяемой, я понимала, что делать этого ни в коем случае нельзя, хотя 6ы из тех соображений, что пора уже учится чему -то и не повторять своих ошибок. В этом месте свои правила и законы, и их придется соблюдать, потому что как 6ы мне не было хреново на душе, что 6ы я там не потеряла, инстинкту самосохранения плевать на это, для него главная ценность -жизнь, а потому он вопил во всю глотку беречь ее, как зеницу ока. Проблема была в том, что я не знала местных порядков и не понимала, какой линии поведения нужно придерживаться, поэтому набыченные лица моих сокамерниц, сверлящих меня звериными взглядами, пугали. -Че, схавала, чухаешь, да, за собой? - схватила меня за воротник олимпийки эта баба, дергая на себя. Я не совсем понимала, о чем речь, но точно знала, что сейчас решается моя судьба в этом богом забытом месте, а потому запаниковала. -Убери руки! - вскричала я, ударив по ее запястью ребром ладони, но хватка стала лишь сильнее, отчего я начала задыхаться. -Хайло заткни, сучка, иначе я тебе так вь*6у, потеряешься! - прорычала она и дернула за воротник со всей силы, а силы там было ого-го. - Вставай, давай! Разлеглась. Батонить будешь, когда разрешение получишь. Она толкнула меня на середину камеру, отчего у меня все перед глазами закружилось. -П*здец, молодняк какой-то ох*евший пошел. С ними по-людски, а они бузят еще че-то, - раздался откуда-то комментарий.