Журавль в ладонях (СИ) - Гейл Александра - Страница 62

Ерунда, что Лона бьется в припадке каждый раз, когда приближается мужчина. Мелочи, что потеряла способность разговаривать. Так даже лучше! Какое избиение? О чем речь?

Пережив насилие со стороны любимого человека, Илона на долгие месяцы потеряла контакт с внешним миром, но кроме нас с мамой и Ванькой ей не посочувствовал никто. Если кому еще нужно доказательство уродства этой жизни, вот вам, пожалуйста. Забирайте! Неважно, кто ты и где ты. Ты всегда одинок, никому до тебя нет дела. Даже самым близким.

У меня было так мало ответов, а вопросы все множились. Кто уничтожил право на справедливость для Илоны? Что именно делал мой муж за закрытой дверью, пока я подставляла лицо струям воды? Как вышло, что после этого в его карьере произошел стремительный взлет? Но самый главный из вопросов звучал так: хватит ли моей любви на то, чтобы простить Сергею бездействие в ситуации угрозы жизни дорого мне человека?

По итогам трех лет бесплотных попыток склеить отношения из обломков, думаю, ответ на последний из своих вопросов я нашла.

Я никогда не перестану себя корить за то, что слишком доверилась продажным врачам и не сделала снимки Лоны сама. Могла бы, но так торопилась передать сестры на руки профессионалам, так жалела себя и свой брак… я всю ночь избивала грушу вместо того, чтобы попытаться добиться справедливости, и проиграла. А теперь утопала в чувстве вины. Перед Лоной, перед Ванькой, перед собой и даже перед сыном, родители которого не могли прийти к взаимопониманию.

Оказалось, любовь умирает медленно. Это совсем не похоже на один шаг или переброшенный тумблер. Это как гангрена, которая отнимает по кусочку. Вся надежда только на то, что инфекция остановится. А вопрос: сколько ты потеряешь прежде, чем это случится. Ногу? Руку? Или всего себя?

Мы с Сергеем балансировали между любовью и ненавистью очень долго. Всячески старались обходить стороной запретную тему, а потом срывались и скатывались на самое дно снова. И снова карабкались к спасению. Обидные слова срывались с губ, избивая любимого человека, будто камнями. Уже не только у меня, но все об одном и том же. Я обвиняла мужа, прикрывшего и «друга», и политическое кресло, а он — что я иду против армии с зубочисткой. Сергей даже не пытался найти другой выход, кроме как прогнуться под обстоятельства. А я не гибкая, и никогда такой не была. Мне была понятна позиция мужа, и я разделяла опасения за себя и Алексея после всего, что было сделано, но принять не выходило. Порой, Сергей говорил, что это обязательно сотрется и пройдет, и я соглашалась. Прилагала нечеловеческие усилия, пытаясь простить ему предательство, забыть обо всем, но не могла.

Когда я прямо спросила мужа, как бы он поступил, случись со мной то же, что с Илоной, он ответил, что убил бы. Звучало до тошноты искренне, но я не поверила. Он бы защитил меня, будь на месте Петра школьник или безобидный клерк, или кто-то еще, но если бы этот человек оказался выгоден самому Новийскому? Нет. Он бы попытался найти золотую середину.

Проблема была не в отказе от помощи, а в доверии. В том, что я более не чувствовала себя рядом с Сергеем в безопасности. Офис Ваньки и Зои грабили трижды, прежде чем я успела бахнуть статью об ошибках одного из членов дома терпимости. Это сделала я — не Сергей. Признаться, мне и в голову не пришло к нему обратиться.

Сразу после наступило затишье, но я не поверила. Записалась на курсы самообороны и стрельбы. Оказалось, что последнее — отличный антистресс. Мое сознание противилось приближаться к Петру так же близко, как к боксерской груше, а вот решетить его голову с расстояния оказалось просто невероятно приятно. Я пугающе отчетливо представляла его неестественно красивое лицо с дырочками в местах попавших пуль. Хорошо, наверное, что капитана сняли с Петербургских рейсов во избежание. Встреть я его на улице, не знаю, что бы было. Ведь долгие месяцы я ходила по городу бледная, как смерть, чуть что хватаясь за припрятанный в кармане коляски пистолет.

Я скрывала свое состояние ото всех, но точно знала, что являюсь посттравматиком точно так же, как Илона. Старательнее других избегала Ваньку, опасаясь его проницательности. Узнай кто о том, как мне на самом деле плохо, настояли бы на посещении врача. Но сестре уже влепили диагноз «реактивный психоз», признав ее душевнобольной. Ну и хватит, пожалуй. Обратись я к психиатру за помощью, мне бы тоже дали справку. Не было сомнений, что в случае чего добрые люди найдут способ обратить любые медицинские записи против меня.

Если раньше у меня были сомнения по поводу того, где буду работать после декрета, то после случившегося с Илоной я твердо для себя решила, что только в журналистике. После нескольких разгромных статей о врачах Илоны (связанные с другими пациентами) и последовавших исках, популярность моего блога возросла на порядок, что заинтересовало несколько редакций. Но я точно знала, на какую хочу работать — единственную не политически ориентированную. Их главный редактор Зарьяна была ожившим кошмаром, но только ее, если верить слухами, было не купить. Жену Сергея Новийского она динамила долго и упорно, пришлось потратить три месяца жизни на то, чтобы ее дожать до сотрудничества.

Сергею мой выбор совершенно не понравился. Одна неуправляемая женщина — плохо, но две, причем в коалиции просто катастрофа. Но к тому моменту переговорная стадия нашего конфликта сошла на нет, уступив следующей. Мы с Сергеем больше не ругались и не разговаривали — мы трахались. Я привыкла называть вещи своими именами, и, поверьте, к любви то, что мы делали, не имело никакого отношения. Прежние романтические ужины и посиделки в компании бутылочки вина остались в далеком прошлом. Теперь стоило сплавить Алексея, мы не вылезали из кровати, или не слезали со стола, или не отжимали кнопку стопа лифта. И стыд за то, что мы делали, выжигал причиненную друг другу боль. Поверьте, это было очень страшно.

Я это к тому, что как только Сергей заговаривал о Зарьяне, я лишь отмахивалась. Перестало быть важным, разочарую ли я его, подведу ли. Я понимала, что он неплохой человек, что все новые назначения — благо, ведь, по сути, если можно поступать правильно, но это делает, и в политике это важно. Но с тех пор, как Илона пострадала, я снова все делала одна. Заботилась о себе, о своей судьбе, о своей сестре, о семье, в которой выросла, о друзьях. Сергей принимал активное участие в жизни нашего сына, и это мне было приятно, но, фактически, я стала жить с человеком, на которого перестала полагаться. Тепло пропало, настоящая близость сменилась физической.

— Я теряю тебя, — сказал он однажды.

— Думаешь, и это пройдет? — усмехнулась я.

— Нет, — ответил. — Это не пройдет.

Довольно долго он молчал, пока я мыла посуду, а потом я почувствовала ласковое прикосновение губ к своей шее.

— Но ты все еще нужна мне.

Мне всегда было проще не верить в бога, нежели полагать, что он садист. Но некоторые совпадения не объяснить иначе. Разумеется, я знала, что стоит отдать Алешку в садик, как квартира превратится в лазарет. Со скрипом договорилась с Зарьяной, что в такие моменты буду работать из дома, чтобы не сидеть без конца на больничном, но я не ожидала, что не успею проработать и двух месяцев, как выпишут сестру.

Лону держали в психиатрии до тех пор, пока она не начала разговаривать. Она не стала прежней, практически на все отвечала резко, агрессивно, с ней было ужасно сложно. Тем не менее врачи посчитали, что раз она социально активна, смысла держать ее в стационаре нет. Остальное вылечит время.

Я должна была порадоваться, но вместо этого впала в депрессию. Я навещала Лону в больнице трижды в неделю, и после каждого визита возвращалась разбитой. Нужно было работать, готовить или заниматься Алексеем, но я не могла — тупо сидела на полу и смотрела, как он складывает кубики. Если находились силы, заставляла его называть буквы, и он вполне спокойно поддавался, но обычно меня хватало только на то, чтобы сидеть рядом и наблюдать. Он был единственным источником моей радости. Замечать изменения, происходящие с твоим ребенком приятно. Или было приятно, пока однажды он не ткнул в меня пальцем и не сказал новое слово: «грусть». Непостижимо, но двухлетний ребенок очень четко описал мое хроническое состояние последних месяцев.