Подмена (СИ) - Чередий Галина - Страница 47

Сон мой был наверняка навеян словами Алево. Я видела себя снова сидящей на сплошном ковре из лазурных мелких цветов, что так восхитили меня. Шелковистые крохотные лепестки увеличивались и вытягивались на глазах, завораживая невозможной интенсивностью цвета. Не сдержавшись, я провела рукой по этой растительной роскоши и тут же отдернула ее, ощутив острую боль. Вся моя ладонь была покрыта сотнями маленьких, но глубоких порезов, а края лепестков обратились в бритвенно-острые лезвия. Моя кровь капала на великолепные растения и тут же исчезала, как будто те жадно поглощали ее, вызывая у меня приступ ужаса и отвращения. Все вокруг стало угрожающим, мрачным и хищным, даже лучи солнечного света, проникавшие сквозь яркую зелень крон, как вдруг померещилось, только и ждали возможности ранить и обжечь. Весь мир удивительных красок и буйства жизни, который я так часто видела в своих завораживающих снах дома, обратился средоточием угрозы, и его красота больше не восхищала, а ужасала таящейся за ней опасностью.

А потом появился зверь. Огромный и поистине жуткий внешне он вдруг как будто перенастроил всю полярность злобного совершенства вокруг, делая его снова лишь тем, что виделось, и ничем более. Он закружил около меня, нисколько не пугая, а давая впитать, насладиться своей устрашающей красотой. Его шерсть была цвета непередаваемой глубочайшей черноты, такой, что, казалось, алчно поглощает падающий на нее свет, ничего не возвращая ни единым отблеском, и лишь многочисленные белесые росчерки старых шрамов, рисунок и расположение которых были мне знакомы до боли, разбавляли ее. Очень короткая и гладкая, она не скрывала ни единого бугрящегося при плавном движении мускула зверя. Его окружала мощная аура силы, не только видимой, но и незримо вибрирующей прямо под кожей. Той силы, что могла и постоянно желала вырваться наружу, сокрушая все вокруг, но мне не было страшно.

Монстр приблизился ко мне вплотную, а я лишь откинулась на землю, открываясь и позволяя изучать себя. И снова мягкий долгий рокочущий звук окружил меня, как ласка. Нежно щекотал кожу и вызывал чувственное покалывание сразу всех нервных окончаний, заставляя мое дыхание рваться и сбиваться, а тело наполняться до краев желанием. Зверь навис надо мной, огромные клыки оказались у самого горла, и я запрокинула голову, без боязни подставляясь под будоражащее скольжение этого смертельного оружия по моей шее. И как прежде это жадное поглощение моего запаха, так, словно ему никогда не будет достаточно, и я в ответ так же вдыхаю полной грудью, ловлю как можно больше, воскрешая в памяти прежние нюансы и запечатлевая новые. Голова как в наркотическом тумане — липком, сладком, обещающем скорую эйфорию. Мгновенная трансформация, и надо мной уже Григорий. Его взгляд такой же голодный, почти дикий, но лишенный ненависти. Низкий рокот зверя становится протяжным низким стоном мужчины, выдающим его потребность во мне. И настойчивая пульсация желания обращается сжигающей заживо похотью. Той самой, с которой я не в силах бороться, потому что ее удовлетворение важнее, чем возможность дышать. Сейчас между нами нет миров, реальных или выдуманных, нет различий и злобы, ничего, кроме этой обнаженной нужды в близости, убивающей своей безотлагательностью. Не могу вытерпеть отсутствие контакта больше и тянусь коснуться, но руки будто прикованы к месту. Прихожу от этого в отчаяние, а затем почти и в ярость, и выгибаюсь, извиваюсь всем телом, пытаюсь упереться пятками, борюсь со сковывающей тело непреодолимой тяжестью, но по-прежнему без результата. Я лишена настолько многого, что моментально срываюсь в истерику. Умоляю Григория коснуться, облегчить мои страдания, дать мне хоть каплю своего тепла. Нет, нет, мне недостаточно капли. Мне необходимо тонуть в нем, захлебываться в интенсивности и неумолимости его страсти. Но он только продолжает смотреть на меня неотрывно и теперь с оттенком бесконечной тоски и разочарования, сохраняя эту проклятую мизерную, но при этом бесконечную дистанцию.

Я плачу, мне больно от этого. Без остановки спрашиваю «зачем-почему-за что»? Но Григорий опять обращается зверем и, запрокинув голову, ревет так, что мое сердце останавливается. А потом исчезает, так же, как и сам мой сон.

Я открываю глаза и щурюсь от яркого света, проникающего сквозь полог надо мной, который сейчас почему-то не плотная ткань, а тончайшее филигранное кружево. Все внутреннее пространство шатра пронизано косыми лучами, создающими обманчивое ощущение радостного утра, но оно тут же исчезает, когда я вижу Григория, сидящего у меня в ногах. Он с комфортом расположился, развалившись на подушках, и, похоже, здесь уже давно. Все еще бесстыдно обнаженный, но уже без следов копоти, кровавых потеков, и даже свежих царапин на нем нет. И в его глазах опять плещется бескрайнее море гнева и презрения. Хотя на короткий миг я успеваю уловить еще что-то, родом из того прежнего нашего короткого времени вместе, которое теперь стоит стереть из памяти навсегда. Я осознаю, что щеки мои мокрые, а тело еще предательски трепещет и горит, но просто смотрю на него, ведь ничего не в силах сделать уже, чтобы скрыть пережитое во сне. Позволяю себе какие-то секунды побыть уязвимой и безнадежно влюбленной, как раньше, в эти жестокие серые глаза, во властный взгляд и изгиб губ, в этот ужасный шрам, в огромное сильное тело, виртуозно умевшее выжимать мое наслаждение до капли, в этого мужчину целиком. Представлять, что он не враг мне, ощущать его как прежде волнующей загадкой, а не смертельной угрозой, пока он не разрушил эту иллюзию первым же словом.

— Надо же, не знал, что големы способны видеть сны, — усмехается Григорий, подается ко мне и втягивает воздух, вызывая у меня этим удушливую и неуместную сейчас волну воспоминаний. — Да еще, похоже, и эротические.

Я только сглатываю и молчу, и неожиданно приходят на ум слова Алево о том, что общая постель с Григорием — это мой единственный мой шанс на спасение. Но судя по презрительной усмешке нет у меня и этого шанса.

— Кто тот мужчина в твоем сне, что заставил тебя извиваться и истекать влагой, голем? — требует он ответа.

— Я не знаю, — сипло отвечаю я.

— Лживое магическое творение, — рычит Григорий, приближаясь еще, и мы практически оказываемся в том же положении, что и в моем сне, но при этом и близко не так. — Я слышал имя.

Его тело над моим обжигает жаром, манит обещанием краткого забвения в призрачном кайфе, и я просто закрываю глаза, чтобы не достичь дна унижения, выдав себя с потрохами после того, как он обращался со мной.

А потом чувствую движение воздуха, и пытка близостью невозможного заканчивается.

— Это ничего не изменит, — голос уходящего Григория глухой и даже какой-то надломленный. — Поднимайся. Нам пора идти. Каждому к своей судьбе.

От его слов мое сознание окончательно окутывает мрачная дымка, сквозь которую все окружающее начинает видеться как в начале моего сна. Сплошной угрозой, искусно закамуфлировавшейся под удивительную красоту. И филигранное кружево палатки — уже просто ловушка из паутины, и наполненный головокружительными ароматами цветов воздух — лишь душный смрад, и яркий свет солнца не несет в себе привычного тепла и чистого золота, а отдает кровавым багрянцем. Оглядываюсь и вижу на краю постели одежду — такие же кожаные штаны, как на Григории и остальных, и безрукавку. Только в отличие от их, светло-коричневых, мои вещи грязно-серые, цвета застарелой пыли. Хотя, возможно, мне это чудится из-за общего дрянного настроения, и серый он и есть серый.

Одевшись, собираюсь выйти наружу и сталкиваюсь с Григорием. У него в руках большое серебряное блюдо с кусочками жареного мяса, переложенными тонкими до прозрачности ломтиками чего-то насыщено фиолетового и явно сочного. Я бы сказала, что это очень напоминает некий экзотический фрукт, очищенный и порезанный, поэтому соседство с исходящим паром мясом немного странно.

— Ты сегодня ешь здесь, — отрывисто приказывает мой бывший любовник и протягивает мне тарелку.