Отпущение грехов (ЛП) - Ловелл Лорен - Страница 30

— Мне нужно прощение… — я давлюсь словами, пульс бешено колотится в моих ушах.

— Почему? — его глаза вспыхивают, и я думаю, что это ярость пылает в его черных глазах. Пальцы сжимают мое горло, и я впиваюсь в его руку, паникуя из-за недостатка воздуха. Я хочу боли, но не смерти. Моя работа еще не завершена. Он сжимает сильнее, ногти царапают кожу, прежде чем он резко отпускает меня. Я ахаю и кашляю, уставившись на него.

— Почему? — повторяет он, чуть спокойнее.

— Потому что… — я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоить грохочущее сердце. — Так я ощущаю себя чистой.

Он снова наклоняется ко мне, располагая руки по обеим сторонам от моей головы. Его взгляд осуждающий, и я закрываю глаза, чтобы избежать его.

— Ты же понимаешь, что это бессмысленно?

— Ты просто не понимаешь мою веру, — я открываю глаза. Он изучает меня, скользя глазами по моему лицу. Я вижу, как он молча меня оценивает. Чем больше его красоты я впитываю, тем больше он мне кажется дьяволом. Его глаза пустые, темные и бездонные, губы порочные во всех смыслах. Тело — храм искушения. «Он — дьявол, Эвелин. Он отправит тебя в ад».

— Чтобы быть прощенной, надо испытать боль, — отвечаю я. — Боль очищает меня от такого греха, как ты, Эзра. Он покидает мое тело с кровью.

— Ох, дорогая, я могу пустить тебе кровь, но ты — шлюха и убийца. Я более чем уверен, что твой Бог захочет большего, нежели толики боли, прежде чем впустить тебя в жемчужно-белые ворота. — Я стискиваю зубы. — Ты просто маленькая грязная шлюха… — шепчет он мне на ухо.

— Ты хотела этого. Ты просила об этом, Эвелин, — Закари отпускает мои бедра. — Ты притворяешься, будто не любишь это, но, как и любая другая потаскуха, ты хочешь только греховного. В тебе нет ничего праведного. — Его горячее дыхание опаляет мою обнаженную плоть, из-за чего к горлу подступает желчь. — Скажешь кому-нибудь об этом, и я вспорю тебе горло во сне, обещаю, — шепчет он и поднимает массивную раму со мной. Меня охватывает ощущение мерзости и отвращения, и я не могу остановить это. Не могу остановить пульсирующую боль между ног.

Закари бросает мне свою майку и подходит к двери.

— Прибери это, грязная шлюха. — Он хватается за дверную ручку и оборачивается, чтобы посмотреть на меня, на беспорядок, который он оставил: — Тебе стоит тщательнее молить о прощении за соблазнение меня, Эви. Как и женщина, в честь которой тебя назвали, ты соблазняешь на грех праведных мужчин. Это позор. — Он открывает дверь и исчезает, а я тону. Тону в этом ощущении ненависти к себе, отвращении, бесполезности и стыда. Я — грешница, и единственное, что может спасти меня, это покаяние.

Этот маленький демон внутри меня визжит на пределе, и все, что я хочу сделать сейчас, это прижать нож к горлу Эзры и смотреть, как последние капли темно-красной крови стекают на пол. Он ничем не отличается от Закари. Он не отличается от других мужчин. Я не шлюха. Я не его шлюха. Я праведница.

Эзра

Эви застывает, ее лицо бледнеет.

— Я не шлюха, — кричит она. — Я убиваю плохих мужчин. Я убиваю ужасных мужчин. Я делаю добро. Грех — это ты, Эзра! — Ее грудь вздымается, пока она делает несколько судорожных вздохов.

Я отодвигаюсь от нее, прислоняюсь спиной к ближайшей стене и провожу рукой по волосам. Она по-прежнему лежит на спине, смотрит в потолок, думаю, говорит с Богом. Я знал, что Эви была немного «ку-ку». Ни одна девушка не должна так реагировать на удары, но она чокнутая. Люди просто так не становятся такими, их готовят, промывают мозги. Также, как и я был запрограммирован не испытывать угрызений совести за содеянное, Эви была запрограммирована испытывать стыд, словно она исполняет Божий замысел.

Она верила, что ее вера спасет ее, что ее Бог дарует ей прощение.

Мама говорила, что Бог любит ее, что однажды он услышит ее молитвы и спасет нас. Моя мать умерла наркоманкой и шлюхой, в возрасте двадцати шести лет. Она была грязной потаскухой, которая трахалась с мерзкими вонючими мужиками за деньги, чтобы и дальше вязнуть в своей пагубной привычке. Религии всегда было наплевать на нее, и я чертовски уверен, что у нее такое же отношение и ко мне. Религия — это бегство. Человеческое оправдание, позволяющее без угрызений совести прозябать в своей просранной жизни, потому что «Бог спасет тебя». И знаете, что? Единственный человек, который может спасти тебя — это ты сам. И единственное, на что у меня нет времени, — это религия.

Эви продолжала что-то бормотать, моля о прощении, повторяя, что она не грешница. Не стану лгать, такая девушка… Я мог бы выбросить ее на обочине и удрать подальше со всех ног. Но в моем испорченном мире доступного секса, убийств и денег нужно постараться, чтобы меня заинтриговать, а Эви не перестает меня удивлять. В ней есть нечто, что заводит меня, и дело не в ее тугой киске и любви к ремню. Она настолько тронутая, что это делает меня скучным на ее фоне. Она просит об одержимости и власти над ней, реальной власти, не потому что хочет угодить мне или трахнуть меня, а потому что нуждается в этом.

— Хочешь в церковь — я отведу тебя в гребаную церковь, — вздыхаю я.

Она поворачивает голову в мою сторону и смотрит.

— Ты не понимаешь, — она качает головой. — То, что ты сделал со мной только сейчас, — этот отвратительный грех должен быть выбит из меня. — Она усаживается на колени.

Я скольжу костяшками пальцев по ее щеке.

— Я трахну тебя, когда захочу, дорогая, и сделаю тебе больно, когда захочу.

— Пожалуйста, Эзра, — она закрывает глаза. — Я никогда прежде не чувствовала себя настолько чистой, как после того, как ты выпорол меня.

От этих слов мой член твердеет.

— Раздевайся, — я не сдерживаюсь. Она заставляет меня терять контроль лишь одними своими словами.

Неужели я не могу устоять перед ее сумасшедшим долбаным дерьмом? Конечно, могу, но иногда такие извращенцы, как мы, должны находить друг друга во тьме.

Без слов она стягивает платье через голову и снимает кружевные трусики. Мои глаза скользят по шраму вдоль ее спины и к попке.

Она смотрит на меня через плечо.

— Пожалуйста, — умоляет она.

Я сжимаю зубы, расстегиваю и вытягиваю из петель ремень. Хватаю ее за волосы и тяну вниз.

— Наклонись над диваном, — приказываю я.

Она тут же склонилась, открывая идеальный вид на попку и киску. Я собираюсь выпороть ее и трахать до изнеможения.

Прошло несколько дней, и я начинаю думать, что Зи воспользовался моим советом и сбежал. Позволив ему уйти, после того как он забрал моих девочек, мне хочется крушить все вокруг себя. Не в моих правилах пасовать, но иногда нужно действовать умнее.

Конечно же, нет ничего проще.

В дверь стучат, и в кабинет заходит Джек, неся в руках коробку.

— Для вас доставка, Босс.

Я быстро отрываю взгляд от ноутбука.

— Скорее всего, из бара, — я отпускаю его кивком.

Он пожимает плечами и ставит ее на мой стол, прежде чем уйти, и я возвращаюсь к заказу алкоголя.

— Ты не будешь ее открывать? — спрашивает Эви, сидя на диване рядом.

Я бросаю на нее выразительный взгляд и приподнимаю бровь.

— Любопытно? — я беру ножницы из ящика и протягиваю ей. Она встает и обхватывает холодный металл пальцами.

— Я хочу получить их обратно, — предупреждаю и отпускаю ножницы. Прежде чем я соображу, обнаружится какой-нибудь несчастный ублюдок с ножницами в мошонке.

Она закатывает глаза и разрезает скотч на коробке. Я возвращаю внимание к таблице заказа. Эви копошится с пластиковой упаковкой, а затем раздается истошный крик. Я подскакиваю, и Эви отталкивает от себя коробку. Она наклоняется, ее лицо побледнело, ладони крепко прижаты ко рту, будто она пытается сдержать тошноту.

— Какого черта, Эви? — я встаю с кресла и поднимаю коробку с пола. Внутри находится черный пакет, похожий на мусорный мешок. Я раскрываю его, на дне пакета, лежит пара сисек. Если быть точнее — сисек Кристалл. Я узнаю маленькую розу, выбитую над левым соском. Я глубоко вдыхаю и закрываю пакет.