Сирийский синдром (СИ) - Кравченко Ольга - Страница 11

- Это, конечно, супер, а что-нибудь более осязаемое? – подперев голову рукой, свободной от удерживания мысли, Лизок подняла взгляд на сноху.

Ольга разжала кулачок, протянув ощутимо помятый листочек. Скользнув взглядом по записке, Лиза снова посмотрела на Ольгу.

- Я не сошла с ума, не надо так на меня смотреть. – Ольга впервые с момента ее приезда посмотрела на Лизу вполне осознанным взглядом. – И не тебе мне объяснять, что Витя скорее себя съест изнутри, чем скажет мне, если отправляется в пекло.

- Дело не только в этом, – согласно кивнула Лиза, – и не тебе мне объяснять, что есть вещи, которые он просто не мог тебе сказать, даже если бы хотел.

- Я все прекрасно понимаю и понимала с того самого дня, как мы с ним фактически вместе подписали тот Приказ. – Ольга поднялась с кресла, в котором сидела все это время, и подошла к комоду, взяв в руки стоявшую там фотографию с выписки Вики из роддома, провела рукой по Витиному лицу. – Но это понимание не лишило меня тревоги за него каждый раз, когда он уезжает неизвестно куда. В мире столько горячих точек! – Повернувшись к сидящей на диване Лизе, она прижала фотографию к груди. – И нам могут даже не сказать, какая из них забрала его у нас навсегда! Взять ту же Сирию! Сколько нам не договаривают? И то только то, что касается простых ребят, а такие, как…

- И что? Что изменится, если ты будешь знать, где он? Тебя что, пустят потом цветочки на могилку положить? Да ты вообще никогда не узнаешь даже, где эта самая могилка! – Лиза знала, что ее слова сейчас хлещут, словно пощёчины по щекам, ей самой было до тошноты невыносимо думать об этом, но изводящая себя Ольга уж точно ничем не могла сейчас помочь Вите, а вот навредить себе и семимесячной дочери. – Он сейчас там, где выбрал сам, делает то, что выбрал сам! А ты должна делать то, что должна! Ждать! И заботиться о том, кто зависит от тебя.

Требовательный голос этого самого кого-то тут же послышался из спальни. Вздрогнув, уж не зная, от чего больше – от Лизкиных слов или от плача дочери – Ольга замерла, в воцарившейся звенящей тишине молча повернулась к комоду, поставив фотографию обратно. Скользнув по ней рукой, перешла на комод, провела по краю до самого конца.

- Я, пожалуй, спать… – Прошептал Кир, поднимаясь из другого кресла, в котором все это время наблюдал за матерью и теткой, в некоторые моменты боясь даже дышать.

- Надеюсь, ты хорошо его вещи спрятал?

Кир замер в дверях, не оборачиваясь, сглотнул вставший в горле ком, и, не сказав ни слова, исчез в полумраке коридора.

- Твою мать, Витя Пчелкин, – убедившись, что ее предположение совпало с реальностью, решив, что, как и ее любимая героиня, она подумает об этом завтра, Лиза поднялась с дивана и подошла к комоду, взяв в руки фотографию, внимательно посмотрела на брата, – только попробуй не вернуться.

- Ну, дальше сами.

За огромные барханы высотой чуть ли не в человеческий рост они зашли как раз в тот момент, когда на востоке показались первые робкие пока еще лучи солнца. Но Пчелкин с Введенским не хуже старейшины знали, что на этой земле, полной контрастов, все меняется молниеносно. Зыбучие пески резко переходят в непроходимые кустарники, а минуту назад стыдливо подсматривающее за ранними «пташками» солнце уже палит безжалостно во все стороны. Но на удивление и первое, и второе сейчас было им на руку.

- Пока солнце не в зените, вам надо уйти как можно дальше. Сейчас оно слепит курдам в глаза, даже если вас заметят, снять не смогут. Но имейте в виду, боевики могут вам встретиться на всем протяжении пути, поэтому держитесь кустарников, в них проще затеряться, чем в барханах. Воды вам должно хватить. И не забывайте про мазь.

При последних словах старейшина повернулся к Пчелкину. Посреди ночи Фатиме пришлось сбивать вдруг поднявшуюся почти до сорока температуру подручными средствами, и даже разбуженный старейшиной Введенский был готов разрешить использовать любые колдовские снадобья, лишь бы был результат. А потому, когда проснувшийся утром Пчелкин совершенно спокойно встал, то был крайне удивлен внезапным порывом командира крепко обнять его.

- Удачи. – Старейшина по очереди пожал протянутые ему руки.

- Спасибо. – Введенский лишь кивнул, понимая, что как они с Витей успели стать для него с женой родными, так и война этих людей стала их войной.

- Храни вас Аллах. – Прошептал старейшина, едва две мужские фигуры скрылись за барханом.

Каким-то внутренним чутьем он почувствовал, что помощь всевышнего еще не раз понадобится этим людям, но он не знал, что за ними с противоположной от слепящего в глаза солнца стороны все это время наблюдал один из жителей деревни, успевший даже несколько раз нажать на кнопку фотоаппарата. Чтобы, едва песок засыплет следы старейшины, выйти из своего укрытия.

- Они направляются в Хиджур. Двое. Русские. Один с раненой ногой. Имен не знаю, портреты вам сейчас вышлю.

Нажав «отбой», он дождался, пока телефон мигнет о благополучной доставке сообщения, тут же стер и фотографии, и номер адресата, и как ни в чем не бывало направился в сторону деревни.

====== Глава 6. Не по приказу. ======

К Хиджуру они подошли как раз к вечеру, только следующего дня. Введенский устроил Пчелкину конкретный промыв мозгов, когда увидел насквозь пропитавшуюся кровью повязку. «Какого хуя!?» – было самым мягким из прозвучавших от него выражений. Понимая, что вынужденная задержка повлечет за собой ощутимо меньше последствий, чем ненужное геройство, Введенский принял решение остановиться на привал, благо вдали у линии горизонта они увидели нечто, похожее на холмы. Карта и компас в один голос утверждали, что это обратная сторона хребта, а значит, больше половины дороги позади.

Пчелкин открыл было рот, чтобы предложить все-таки пойти дальше, останавливаться, чтобы выиграть каких-то несколько часов ему казалось нелогичным, но Введенский тут же пресек его инициативу, сказав, что репатриация нынче удовольствие дорогое, да и выжить среди курдов, чтобы потом почить от рук Пчелкиных друзей, было бы, как минимум, обидно. Обнаруженная в хребте пещера с бьющим внутри нее ключом с чистейшей колодезной водой послужила последним аргументом, после которого Пчелкин смиренно сдался.

- Что-то ты совсем от рук отбился. – Нахмурился Введенский, когда Пчелкин попытался отказаться от протянутого куска последней из тех трех лепешек, что им с собой положила Фатима. Нынешняя остановка не входила в их первоначальные планы, а потому запасы еды исчислялись половиной лепешки и одной на двоих банкой тушенки. Последняя, к слову, крайне аппетитно уже попахивала со стороны небольшого разведенного Введенским недалеко от ключа костра.

- А как же незыблемое правило все делить по-честному? – Усмехнулся Пчелкин, завязывая бинт после очередного нанесения мази. Снадобье Фатимы было воистину волшебным, и уже поставило бы его на ноги, если бы он не «выебывался», как красноречиво выразился Введенский, едва увидел рану после снятия окровавленного бинта.

- А это разве не по-честному? – Удивленно приподнял бровь Введенский, присев на корточки и проверяя плотность повязки. Нет, он не нянчится с Пчелкиным, он просто заботится о раненом напарнике, с которым они по сути еще даже не приступили к поставленной задаче. Хотя, даже если и нянчится, то что?

- По-честному, – прислонившись спиной к стене пещеры, Пчелкин оценивающе осмотрел лежащий на огромном листке какого-то куста кусок лепёшки, перевел усмехающиеся глаза на командира, державшего в руке меньший раза в три, – это в нашем случае пополам.

- У меня всегда было плохо с математикой. – Усмехнулся, вставая, Введенский и отправился за мясом к костру.

Весь остаток дня они просто сидели, смотря на играющие бликами на стене всполохи костра, и говорили о такой разной погоде здесь и в Москве, о том, что он, Пчелкин, в кутерьме последних дней забыл переоформить доверенность на Ольгу, а значит, та не сможет пройти техосмотр, на что Введенский успокоил его тем, что он вообще, считай, учудил, заказав на День Рождения Маши новую машину для нее, но за каким-то фигом оформил все первоначальные документы на себя. О том, что и техосмотр, и день рождения, и многое другое может стать для них и их родных бессмысленным, если они не вернуться, предпочитали не говорить.