Сирийский синдром (СИ) - Кравченко Ольга - Страница 17

====== Глава 9. Когда нечаянно нагрянет... ======

«23.02.2018». Замерев, Введенский еще какое-то время смотрел на начертанные на стене цифры, после чего отбросил ветку в сторону и, присев на пол, повернул голову. Витя спал. На боку – лежать на спине он уже дня три как не мог – упираясь в небольшой песчаный выступ, чтобы ненароком во сне не перевернуться, рукой зажимая левое плечо и вытянув раненую ногу. Придвинувшись ближе, Введенский привычно осмотрел его рану. В последние пару дней она все меньше ему нравилась, он заметил как то, что она почти не заживает, даже если ее не беспокоить, так и первые проступившие этим вечером капли гноя. Снова посмотрев на стену, Введенский грустно усмехнулся. 23 февраля. День защитника отечества. День всех тех, кто так или иначе защищает то, во что верит, что выбрал своей жизнью и судьбой, за что в огонь и в воду и неважно – где. На своей ли границе или под флагом у стен Кремля, в бороздящей океан подводной лодке или на первой в своей жизни присяге, в новом, только что поступившем на вооружение танке или вот в горячей сирийской пустыне. Если выбирал душой и сердцем, то не жалеешь ни о чем. И они с Витей тоже не жалели. Хоть и прекрасно понимали, что этот бесконечный день сурка для них однажды все же закончится. Главарь курдов выбрал странную тактику: Витя у него был на завтрак, он сам на обед, а на закате их обоих приводили в центральный круг к его дому и отдавали на расправу боевикам с одним условием – не убивать. Поморщившись от боли в руке – в последнее такое общение курды сломали ему два пальца, особенно яростно после безобидного пожелания сдохнуть заломив руки – Введенский пересел поближе к Пчелкину. Дотянувшись до кувшина, смочил остатками воды кусок оторванного рукава рубашки и осторожно промокнул выступивший гной. Прислонившись к стене, закрыл глаза, почему-то вспомнив свою первую встречу с главарем. Когда его привели к нему, тот, развалившись в тени деревьев, потягивал освежающий лимонад, кристальные капельки стекали по стенке бокала, заставляя пересохшее горло саднить еще больше. Себе Введенский всегда оставлял всего пару глотков, основная вода шла на Витину рану, плюс по ночам он смачивал его губы, что-то да попадало внутрь. Иначе тот отказывался пить больше него. – Близнецы-братья, что ли? – Прошипел главарь ему в ухо, когда на его требование назвать свое звание, Введенский послал его еще более конкретнее, чем Витя, то есть на хуй. – Хочешь такую же красоту, как у твоего дружка? Но знаешь, не люблю повторяться. Интересно, правду говорят, что в ФСБ старики могут дать фору молодым? Проверим? Как же он тогда благодарил свою привычку ежедневно посвящать три часа минимум интенсивным тренировкам. Под смех и улюлюканье боевиков уворачиваться от копыт беснующихся вокруг него лошадей, чтобы не быть затоптанным ими, оказалось непросто, пару раз все же получил в почку, да под конец не поделившие пятачок над его головой два жеребца сцепились передними ногами прямо у него перед глазами. Стремительный поворот на живот и заставившая его выгнуться боль от прошедшего по виску копыта. Тем же вечером их привели к главарю вместе, и тот, усмехаясь, наблюдал за милым развлечением своих отморозков под названием «Ванька-встанька». Его и Витю поставили на колени напротив друг друга. Стоящий позади Вити боевик длинным хлыстом с небольшими металлическими шариками на конце размахивался над их головами, доставая до него, и пытался повалить, притягивая к себе. Сопротивляться было непросто. Если Введенскому это удавалось, металлические шарики «ласкали» его почки и печень, под финал игрищ заставляя уже неприкрыто стонать. Если он все же падал, не сумев удержаться, они с размаху опускались на Витину грудь. Каждый его стон отзывался в сердце Введенского такой болью, которая не могла сравниться с его собственной. А потому сжав зубы, снова и снова вздрагивая от беспощадной плети, он старался держаться. На следующий день все повторилось. Едва солнце своими первыми лучами проникло в их хоромы, за Витей пришли. В этот раз его не было значительно дольше. Когда его принесли, Введенский невольно заскрипел зубами, увидев оцарапанную когтями спину, несколько характерных укусов на левом плече и окровавленные ладони. Так вот к чему был этот заходящийся собачий лай. Как потом рассказал, очнувшись, Витя, его поставили на колени между двумя торчащими из земли палками, велев держаться за них. Курды по очереди натравливали на него со спины собак, и, если он не удерживался и падал, те впивались своими клыками в плечо. Разъяренную псину ту же оттаскивали, чтобы поднять его и все повторить сначала. Понимая, что каждый такой укус может стать последним, Пчелкин, раздирая ладони до крови, старался удержаться в тот миг, когда очередная милая собачка опускала на его спину выпущенные когти. Днем уже его ждало очередное испытание. Заметив, что он то и дело пытается смочить каплями слюны пересохшие губы, главарь распорядился это исправить. И каждый раз, когда его голову опускали в бочку с водой, удерживая ее там, Введенский благодарил свой личный и командный рекорд по задержке дыхания. Очередное вечернее развлечение осталось в памяти лишь звуком засекающего воздух клинка над Витиной головой, и, если тот непроизвольно дергался, то стоявший за его спиной боевик перерезал одну из веревок, которыми его руки были привязаны к самому настоящему кресту, стоящему в непосредственной близости от костра, яростные всполохи которого то и дело взлетали вверх, едва не касаясь лица. Шестнадцать клинков вонзились в деревянную доску вокруг Витиной головы. И за все это время из шестнадцати веревок перерезали всего три. Вырвавшийся из Вити стон вырвал Введенского из плена нерадостных воспоминаний. Склонившись над Пчелкиным, он прислушался к его дыханию. Кроме ноги его беспокоили непонятные хрипы, про которые сам Витя ничего не говорил, но на правду от него Введенский и не рассчитывал. Поняв расписанный для них расклад, они совместно решили, что по ночам Витя будет отсыпаться и набираться сил, чтобы быть готовым к очередному утру. Введенский же охранял его сон, сам же мог прилечь только после своего возвращения от главаря, ибо спать, пока Витя был там, он не мог. Снова упавший на стену взгляд. Вот уже шесть дней они здесь. Шесть дней ада, и никто не знает, сколько их еще впереди. Им не давали продыха, ни одного дня, чтобы их не трогали. Просто умело дозировали степень жестокости своих игрищ. В мутном окошке начало светлеть. Как, уже утро? Как же так быстро пролетела ночь? Введенский встревоженно повернулся к Пчелкину. За ним каждый раз приходили по-разному и сказать, сколько еще минут сна даровано ему, Введенский не знал, а потому берег каждую секунду, отгоняя настойчивых мошек. Чаще всего боевики будили его, но иногда тот просыпался сам, до того, как люк с грохотом открывался, открывая очередную страницу последней летописи их жизни. Вот и сейчас. Наверху еще было тихо, а Введенский услышал, как Витя зашевелился. Открыв глаза, благодарно кивнул Введенскому. – Может, перекрыть нахрен? – Подняв с пола ветку, тот посмотрел на люк. – Ну, задохнемся тут. Все лучше, чем… – Взломают. – Резонно усмехнулся Пчелкин. Бросив взгляд в сторону стены, скосил глаза на командира. – С праздником, что ли? Думаю, наш друг, – брошенный теперь уже Витей взгляд наверх, – уже приготовил нам подарки. – Я бы с радостью забрал твой. – Встретившись взглядом с Пчелкиным, вздохнул Введенский. – Никогда не любил делиться подарками. – Я тоже. – Садясь поудобнее, Витя умудрялся шутить даже в их совершенно аховом положении. – А вечером, я так понимаю, банкет. Введенский не успел ответить, люк привычно заскрипел. – С праздничком! – Заржал боевик, рывком поднимая Витю с земли за левую руку, не замечая, как тот побледнел и заскрипел зубами от пронзившей израненное плечо боли. С трудом удержавшись, чтобы не сломать курду шею, Введенский исподлобья смотрел, как Витю выводят на поверхность. – Даже не знаю, – встретил Пчелкина улыбкой главарь, – что тебе пожелать в этот день. Здоровья? – Усмехнувшись, смерил взглядом стоящего напротив пленника. – А может, удачи? И сил побольше! Ну и в честь такого дня скромный подарок от меня. Я дам тебе отдохнуть. У вас там зима, холодно. А оказаться в теплых краях и не использовать такой шанс… – Главарь наигранно покачал головой, заметив загноившуюся рану на ноге Пчелкина, многообещающе улыбнулся. – Так что иди погрейся, позагорай. Короткий взмах руки и ничего пока не понимающего, но и не ожидающего ничего хорошего Пчелкина поволокли на улицу. Ясное, без единого облачка, небо обещало жаркий день. Пока еще было терпимо, но уже совсем скоро любой кусочек тени будет нарасхват у населяющих эту землю тварей божьих. Подтащив его к стоящему посреди центрального круга столбу, Пчелкина поставили к нему, подняв руки, закрепили их в вбитом в него металлическом кольце. Столб был расположен крайне удачно. Сейчас поднимающееся из-за горизонта солнце уже потихоньку припекало затылок, но ближе к полудню оно развернется так, что будет жарить прямо ему в лицо. И в разболевшуюся ногу. То, что рана начала гноиться, Пчелкин, как и Введенский, тоже заметил. – Хорошего дня. – Приподняв за подбородок его голову, хмыкнул боевик, пристально посмотрев в приоткрывшиеся глаза Пчелкина. Тень от находящегося неподалеку колодца медленно уплывала вбок, все больше и больше подставляя его все выше и выше поднимающемуся солнцу. Все указывало на то, что сегодня днем Леонидыч не дождётся его, увидятся уже на «банкете». Когда боль от горящей раны ввела Пчелкина в полубессознательное состояние, ему явилось видение – ангел с волосами цвета выжженной пустыни и бесконечной небесной голубизной глаз. – Как всегда! – Кивнув на вопросительный взгляд официанта, Белов продефилировал между столиками к их любимому, в углу, за пальмой. – Слушай, если бы я у чурок на рынке кусок картона купил да за ведром в хозмаг сгонял, и то быстрее доехал бы. – Поднял на него от четвертой чашки кофе голову Кос. – Если бы к тебе на планерку внепланово президент пожаловал, то никакие ведра не помогли бы преодолеть пол-Москвы за десять минут. – Брейк, полотеры хреновы. – Невозмутимый Филатов мастерил из Холмогоровских чашек подобие башни. – Сто пятьдесят рублей. – Улыбнулся подошедший к их столику официант, опуская с подноса чай для Филатова, очередное кофе Космосу и глинтвейн для Белова. – Акция, что ли? – Удивлённо посмотрел на него Валера. – Сто пятьдесят рублей одна чашка. – Смерив взглядом шаткую конструкция, пояснил официант и удалился в сторону кухни. – Пьешь на работе? – Хмыкнул Кос, унюхав характерный запах, идущий из стакана Белова. – Я не за рулем – это раз. Я отпросился – это два. Забыли, какой сегодня день? – Забудешь тут… Двадцать третьего февраля, судя по рассказам Пчелкина, он сделал Ольге предложение руки, сердца и беспокойной жизни, которое та приняла сразу и безоговорочно, подписавшись сносить все прелести его работы, держащей их семью в постоянном тонусе вот уже который год. И каждый из этих прожитых лет в этот день отмечали сразу два праздника – его день как защитника их семьи и как бойца пусть и невидимого, но опасного, фронта и ее день, в который она много лет назад выбрала свой путь. Рядом с ним, навсегда, до конца. Перед отъездом Витя рассказал, что каждый год он в этот день дарил Ольге шарм на ее серебряный браслет, который одел ей на руку вместо кольца, когда делал предложение. И что бы ни происходило, где бы он ни находился, а традиция не нарушалась ни при каких обстоятельствах. До сегодняшнего дня. – Просто не успел купить. Их считай за три дня предупредили об отъезде. – Поднял голову на друзей Кос. Это ему позвонила утром Лиза и сказала, что Ольга хоть и держится внешне спокойно, а как одела утром браслет, так и не снимает его, то и дело бросая на него взгляд. Понимая, что Сургут не стал бы для Вити препятствием для подарка жене в этот день, Лиза озадачила бригаду поиском выхода из этой ситуации, который должен был сохранить верность традиции и спокойствие Ольги. – Думаю, он одобрил бы. – Белов вынул из кармана маленькую темно-синюю коробочку и поставил ее перед друзьями, которые, не удержавшись, присвистнули, открыв ее и увидев содержимое. – Судя по фотке, присланной Лизой, у Ольги такого нет. Маленький серебряный шарм размером в пятикопеечную монету в виде двух переплетенных сердец с крошечными бриллиантами в центре каждого из них лежал на благородном черном бархате, поражая своей строгой простотой и истинным шиком. – У тебя отменный вкус. – Многозначительно кивнул Филатов, закрывая коробочку. О том, что он выбирал этот подарок, как если бы он предназначался для его любимой женщины, Белов предпочел промолчать. – Теперь надо изобразить хоть небольшую записку. – Выводя на салфетке замысловатые каракули, задумчиво пробормотал Кос. – Вряд ли бы Пчел послал Оле подарок без записки. – Ты помнишь его почерк? – Хмыкнул Филатов, обреченно вздохнув. Да, проблема… Переглянувшись, друзья озадаченно уставились каждый в свою чашку. – Может, попросить Лизу прислать образец его почерка? – Отчаянно посмотрел на друзей Кос. – Попробуем изобразить. – Ты ровную линию изобразить не можешь, Микеланджело хренов, а собрался почерк подделывать. – Беззлобно хмыкнул Белов. – А если через стекло скопировать? – Вспомнив, как в институте за ночь перед зачетом сдирали друг у друга чертежи, робко предложил Фил. – А может, – подойдя к столику, Лиза села рядом с Космосом и, положив ему руку на плечо, многозначительно посмотрела на него, – просто надо попросить того, кто писал за него сочинения в последних классах в то время, как он кое с кем первые барыши заколачивал? – Точно? Было? – Удивленно посмотрел на друзей Кос, те дружно кивнули. – Вот склероз, ничего не помню… – Ничего, я тебя к врачу запишу. – Лиза сдвинула со стола лишние чашки-ложки и достала из сумки сложенный вчетверо листок. – Нашла среди бумажек в коридоре, какой-то интернет-заказ. Затаив дыхание, друзья наблюдали, как Лиза не спеша выводит на извлеченной оттуда же небольшой открытке одно за другим пока невидимые им слова. – Ну? – Протянув Космосу готовый результат, Лиза удовлетворенно улыбнулась. – А-бал-деть… – Ошалело переводя взгляд с открытки на записку и обратно, пробормотал Белов. – Эту проблему решили. – Лиза забрала обратно записку и открытку и положила обратно в сумочку, туда же отправилась и бархатная коробочка с шармом. – Теперь следующая. Ты сделал, что мы просили? – Защелкнув замок, Лиза посмотрела на Белова. – Я использовал все свои связи. – Откинувшись в кресле, Саша обреченно вздохнул. – Как улетели чуть больше недели назад, так тишина. – А чего вы ожидали? – Хмыкнул Кос. – Пчел сам говорил, что связи с ним не будет, и шухер поднимут, только если через три месяца… – Если мое и Ольгино предчувствие нас не обманывает, – прервала его Лиза, – через три месяца будет поздно. И вместо Вити мы в лучшем случае цинковую коробочку встретим. – Попробую-ка я порыть еще через старые знакомства. Надеюсь, ребята с Остоженки меня помнят. – Не теряя времени, Белов достал телефон. – Привет, Поль, Белов, если помнишь. Можешь оказать услугу не в службу, а в дружбу. Есть ощущение, что друг в жопу попал, надо кое-что пробить по вашим каналам. За последние десять дней не оформлялись ли в срочном порядке фальшивые паспорта на двоих? Твое посильное участие может спасти две жизни. С меня пожизненная благодарность и орхидея Феллопиус в твою коллекцию. Грацияс, амигос. Я на связи в любое время. – С каких это пор французские подданные в курсе документооборота известных структур? – Первым обрел дар речи Филатов. – Поль-то? – Хмыкнул Белов. – Аполлон Иванов, да у его родителей было хорошее чувство юмора, занимающий отдельный кабинет в доме 51, строение 1. Учитывая степень засекреченности и активные военные действия, без СВР тут явно не обошлось. – Будем надеяться, что этот «охранитель жизни и порядка» оправдает свое имя. – Поднимаясь следом за всеми остальными из-за стола, пробормотал Кос, смахивая в карман непочатые пакетики с сахаром. Ее привычный жизненный уклад был нарушен раз и навсегда с того самого момента. Каждую ночь, стоило ей закрыть глаза, перед ней вставало лицо того русского пленника, которого люди брата выволокли из пыточной. Кровоподтеки на руках, искусанные губы, характерные следы на спине, по которым она сразу поняла, что ему пришлось пережить. Он не видел ее, судя по его состоянию, он в тот момент вообще мало что соображал, но она дрогнула, едва ее взгляд упал на его лицо. Высокие скулы, широкий лоб с первыми признаками морщин – скорее всего лет сорок пять, не меньше – тронутые сединой волосы, на висках спутавшиеся от спекшейся крови, ровная линия упрямо сжатых губ. И глаза. Когда его проводили мимо нее, она увидела его глаза, серо-голубые, глубокие словно океан и бесконечные словно небо над знойной пустыней. Несмотря на подкашивающиеся ноги, высоко поднятая голова и прямая спина, будто в ней стальной стрежень, прочный, несгибаемый. Но Марям слишком хорошо знала характер Зафара и его методы. Все это, помноженное на его отношение к русским, рисовало для пленников крайне нерадостную перспективу. Марьям понимала, что брат не оставит их в покое и раз за разом, день за днем будет упорно дожимать, пока в полубреду, полусознании не вырвет из них то, что ему нужно. Да и, независимо от того, одолеет он их или нет, конец их виделся Марьям более чем очевидным. Пока еще никто не вырвался из рук Зафара живым. Жестокий, хладнокровный характер брата с детства пугал ее, проявляясь то в задушенной птице, то в свернутой кошке голове просто ради того, чтобы посмотреть – каково это, убить. Дальше больше. Отцу, профессору физики в Дамасском университете, стоило немалых денег и нервных клеток спасти сына от тюрьмы, когда тот в четырнадцать лет впервые убил человека. Все удалось выставить как несчастный случай, драку, в которой и произошла эта трагедия. По неосторожности. Но Марьям-то знала, что Зафар целенаправленно опустил камень на голову соседского сына. Пока были живы родители, они хоть как-то сдерживали его садистские наклонности, каким-то чудом тому даже удалось поступить на лингвистическое отделение университета. Но смерть мамы, а следом через три месяца и отца, словно спустила у Зафара тормоза. Да тут еще началась гражданская война. Ее помешанный на жестокости и ненависти брат попал, что называется, в струю. Почему она осталась с ним, Марьям не знала. Поначалу вздрагивала от душераздирающих криков, по ночам вскакивая в холодном поту от снившихся ей пленников, с которыми Зафар вообще не знал меры. Потом привыкла. Научилась спать под звуки расстрельных очередей и рассекающих воздух хлыстов, спокойно готовить на костре, когда рядом закапывали не пережившего очередную пытку, и отстирывать кровь с одежды брата и его беспредельщиков. Непомерную жестокость Зафара Хатини признавали главы всех группировок, что делили охваченную войной территорию. Не сказать, что ей было не жаль всех этих людей, но что она могла сделать. Война, она не щадит никого. Просто молилась втихаря за каждого, кому не повезло встретиться с ее братом. Но… Этот русский… Как и его командир. День за днем наблюдая, как они отчаянно сопротивляются Зафару, Марьям все больше ловила себя на мысли, что думает о нем не как об очередном пленном, при этом замирая каждый раз, когда видит, как его по утрам ведут к Зафару, и выдыхает, когда выводят обратно. Живым. Но сколько он сможет продержаться? Очередное утро началось с привычного похода к колодцу за водой. Надо приготовить лепешек на всех. Едва Марьям вышла из дома, как тут же буквально остолбенела. Двое боевиков подтащили его к столбу, зафиксировав руки, что-то бросили прямо в лицо и, смеясь, отправились восвояси. Пересилив себя, Марьям дошла до колодца, брошенным в его сторону взглядом увидев полузакрытые глаза, тяжело поднимающуюся грудь и… жуткую, практически открытую, рану на ноге. Кроме поварихи и уборщицы, Марьям выполняла и функции врача, а потому сразу поняла, что с такой раной недалеко до лихорадки. И в этом случае Зафар не будет долго церемониться. Как только пленник станет ему бесполезен, участь его будет предрешена. Возвращаясь обратно, Марьям сама не поняла, как ноги понесли ее не по привычному маршруту, а через центр круга, мимо висящего на столбе пленника. Выступившая на лбу испарина, повисшие в кольцах руки говорили о том, что он уже в полубессознательном состоянии. Бегло осмотревшись по сторонам и не заметив никого, явно за ней наблюдающего, пытаясь успокоить заколотившееся в груди сердце, девушка медленно подошла и замерла напротив него. Рука осторожно коснулась его лица, горячего, словно раскалившееся на солнце седло, огрубевшее от выпавших на его долю испытаний. Знойный полуденный воздух окутал их зыбучим маревом, словно коконом. Когда ее пальцы дотронулись до его губ, его ресницы дрогнули. Затаив дыхание, Марьям стояла и смотрела, как он медленно открывает глаза. И когда они оказались прямо напротив нее, несмотря на затянувшую их поволоку, все такие же бездонные, она поняла, что попала в омут. Тонула, навсегда сжигая мосты и понимая, что только что сделала самый важный выбор в своей жизни. Раздавшийся в кустах шорох заставил ее резко одернуть руку и поспешить в дом. Но она уже точно знала, что теперь будет делать. «Черт! Черт! Черт!» Когда Витю не привели привычно к обеду, Введенский нутром уже почуял неладное. К вечеру, когда пришли за ним, ему было уже все равно, куда его потащат. Все мысли были только о Пчелкине – где он, почему не вернулся, что с ним? Ответы на все свои вопросы он услышал, точнее, увидел, едва его привели к дому главаря. Не сводя глаз с внешне совершенно безжизненно висящего на столбе Вити, Введенский даже не повернулся на голос остановившегося напротив него главаря. – Ваш друг неважно выглядит. – Усмехнувшись, Зафар удовлетворенно наблюдал за реакцией полковника. – Живой ли? Подбежавший к столбу курд приподнял голову Пчелкина, хлестал его по щекам, пока тот не приоткрыл глаза. – Живучий, сука! – Закричал боевик, обернувшись к главарю. – Отлично. Значит, он присоединится к нашему празднованию. – Цена. – Когда боевики стали снимать Витю со столба, и он буквально рухнул в еще не остывший песок, Введенский повернулся к главарю. – Цена, чтоб вы оставили его в покое хотя бы на один вечер. – У вас сегодня особенный день. – Глаза в глаза, Зафар был вынужден отметить, что старик держит себя на удивление достойно. – Я подарю вашему другу этот вечер в обмен… – бросив взгляд в сторону неподвижно лежащего на земле пленника, снова повернулся к командиру, – на десять даров девятихвосткой. Секунда. Ровно столько Игорь Леонидович Введенский принимал решение, прежде чем его руки потянулись к верхней пуговице рубашки. Накрывающая лагерь ночь взорвалась в его глазах россыпью искр, когда плеть в первый раз опустилась на его спину. Стрекотание сверчков, шелест листвы – обычные звуки спящей деревни – в эту ночь разбавились еле слышными шагами. Марьям замерла возле люка, осмотревшись по сторонам, полезла за корсет блузки. Выкрасть ключ у брата было полным безумием, но плененный местный житель был только рад сделать ей дубликат и даже не спросил зачем. Осторожно, медленно повернув ключ, девушка услышала щелчок открывшегося замка. Снова осмотревшись, приподняла люк и нырнула внутрь. Спустившись по ступенькам, подошла ко второму пленнику, который, несмотря на рассеченную до крови спину, выглядел относительно неплохо. И сейчас, прислонившись к стене, дремал. Им она займется потом, обычная мазь из толченого можжевельника. Подойдя к первому, опустилась перед ним на колени. Протянув руку, снова коснулась его лица. – Только тронь его… Одернув руку, она медленно повернулась на голос. Второй русский стоял, опираясь на стену, и держал в руках ветку. – У него началась лихорадка. Надо промыть рану и обработать. – Вытащив из висящей на поясе сумки кувшин с водой, Марьям поставила его рядом с раненым. – Потом я нанесу мазь. И займусь вашей спиной. – Вытащив из-за пазухи кусок ткани, она смочила его водой и осторожно дотронулась до раны. – Посветите. – Обернувшись, протянула второму маленький фонарик. – Давайте же, у нас мало времени. Если к утру мы не собьем температуру, его… – глаза Марьям встретились с глазами присевшего рядом на корточки офицера – убьют…