Закат в крови
(Роман) - Степанов Георгий Владимирович - Страница 5

— Кстати, если бы не Марков, — подчеркнул Ивлев, — то я, наверное, окончил бы Академию Генерального штаба…

— А когда вы успели побывать в этой академии? — заинтересовался рябой усатый капитан Дюрасов.

— Летом шестнадцатого года я был туда направлен прямо с фронта, — ответил Ивлев, — а осенью того же года Марков, уже будучи начальником штаба Кавказской армии, был вызван в эту академию для чтения лекций по общей тактике.

Ивлев закурил, потом откинул со лба непокорную прядь светло-соломенных волос и припомнил:

— Марков читал лекции вовсе не так, как профессора академии. Будучи боевым генералом, он строил лекции на фактах и примерах идущей мировой войны. Особенно много и живо рассказывал об операциях под Творильней, Перемышлем, Луцком… Эти операции выполнялись его Железной бригадой…

— Так, значит, Марков закадычный друг Антона Ивановича Деникина, — сразу же сообразил бледноликий, задумчивый поручик Виктор Долинский.

— Да, Деникин был командиром Железной бригады и жил с Марковым душа в душу. Даже представил его как начальника штаба к Георгиевскому кресту и золотому оружию.

— Но почему Марков помешал вам окончить академию? — спросил Долинский.

— А в георгиевский день на празднике в академии Марков по требованию молодежи произнес речь, в которой были, насколько я помню, примерно такие слова: «Знаете, господа, хотя я здесь призван уверять вас, что ваше счастье за письменным столом, в военной науке, но, честно говоря, я не могу, это выше моих сил. Нет, ваше счастье в геройском подвиге, в военной доблести, ваше счастье в седле, на спине прекрасной боевой лошади! Идите туда, на фронт! Там, среди рева орудий и свиста пуль, ловите свое счастье!.. Нет выше блага, как пожертвовать собственной жизнью, отстаивая отечество. Я, например, настоятельно прошу начальство академии освободить меня от профессорства и отправить на фронт!» Речь, конечно, была принята молодежью с восторгом, — продолжал Ивлев. — А начальство, убедившись, что Маркова не удержать в академии, вскоре отпустило его. И он сразу же получил пост начальника штаба Западного фронта, а затем, с переходом Деникина на Юго-Восточный фронт, — тоже пост начальника штаба…

Долинский весело глянул на Ивлева:

— Значит, и вы тогда последовали примеру Маркова?

— Не я один, очень многие офицеры.

В канун встречи Нового, 1918 года атаман Каледин послал Ивлева с запиской на квартиру Корнилова.

Темнело по-зимнему быстро. Косо, по ветру, летел снег, и под ногами курилась поземка. На окраине города на улицах фонари не зажигались.

Было пасмурно и безлюдно.

Желая поскорей возвратиться в общежитие на Барковую улицу, чтобы встретить Новый год в обществе Долинского — тоже адъютанта Корнилова, Ивлев торопился.

В полутораэтажном доме войскового старшины Дударева на Ермаковском проспекте, где Корнилов с женой, дочерью Натальей и семилетним сыном Юрием снимал двухкомнатную квартиру, все ставни были уже закрыты.

Ивлев поднялся на узкое крылечко, стряхнул с фуражки снег, негромко постучался. Почти тотчас же из сеней откликнулась Таисия Владимировна, жена Корнилова.

— A-а, поручик! — приветливо воскликнула она, распахнув двери в маленькую прихожую, едва освещенную крошечной керосиновой коптилкой. — А я только что наготовила новогодних пельменей. Раздевайтесь. Проходите.

Звякнув шпорами и сняв фуражку, Ивлев поцеловал тонкую руку низкорослой, грузной Таисии Владимировны, еще пахнущую тестом и мукой.

— Простите, а могу я знать, где Разак-бек хан Хаджиев?

— Он пошел проводить Наталию Лавровну с Юрочкой на новогоднюю елку в Мариинский институт…

Таисия Владимировна пригласила Ивлева пройти в комнату.

Там за круглым столом, покрытым клеенкой, сидели Корнилов, Алексеев, полковник Неженцев и Марков, уже одетый в офицерскую тужурку с генеральскими погонами.

Ивлев начал было по всем правилам приветствовать генералов, но Корнилов запросто перебил:

— Добрый вечер, поручик! Что у вас?

Ивлев передал записку атамана.

Развернув лист глянцевой бумаги, еще с царским орлом, просвечивающим сквозь нее, Корнилов сказал:

— Каледин приглашает на встречу Нового года. Пойдемте, господа!

— Я не прочь! — отозвался Марков. — После долгого пребывания вне нашей среды я буду теперь как бы вновь рождаться на свет.

— Я пойду домой спать. — Алексеев старчески закашлялся и старательно протер носовым платком очки.

— Тогда и я не пойду, — решил Корнилов, взглянув на Таисию Владимировну, торжественно вносившую блюдо пельменей. — Садитесь, поручик!

— Спасибо! Я сыт…

— Нет, садитесь, — приказал Корнилов. — У нас пельмени особые, традиционные… Вы знаете, я сын каракалинского казака из Западной Сибири.

— Кстати, господа, — подхватила Таисия Владимировна, улыбаясь светло-голубыми поблекшими глазами, — имейте в виду: в одном из пельменей — гривенник. Кому попадется он в канун Нового года, тому предстоящий год непременно принесет счастье.

Ивлев сел за стол между полковником Неженцевым и Таисией Владимировной.

— Я, господа, не суеверен, — весело проговорил Корнилов. — Но помню: один усть-каменогорский казак, приятель моего отца, ел у нас под Новый год пельмени тоже с запрятанной монетой. Она попалась ему, и он в том же году нашел золотой самородок с кулак величиной, а потом обнаружил золотой песок. Разбогател баснословно.

— Ну, нам не богатеть, а с большевиками в восемнадцатом году покончить надо, — сказал Алексеев, нанизав на вилку два пельменя.

— Итак, значит, загадали на гривенник! — засмеялся Марков. — Если он хоть кому-нибудь попадется из нашей компании, мы удачно разделаемся с совдепией.

«Кому-нибудь непременно достанется, — подумал Ивлев, — но лучше — если бы Корнилову».

По-видимому, никто не придавал серьезного значения гаданию, и все ели пельмени весело, поминутно перебрасываясь шутками.

— Как хорошо было встречать Новый год в доброе старое время, — проговорила Таисия Владимировна. — Сколько было уверенности, что он будет таким же ровным, благополучным, как и прошедший. А сейчас даже жутко думать о завтрашнем дне.

— Да, пожалуй, любой нынешний денек вмещает в себе в сто крат больше опасностей, чем иное прежнее десятилетие, — согласился Алексеев и, увидев, что на блюде не осталось пельменей, положил вилку. Вскоре и другие, очистив свои тарелки, вопрошающе воззрились на Таисию Владимировну: где же обещанный гривенник?

Она в недоумении пожала плечами.

— Это вам, Сергей Леонидович, попался, — полушутя обратился к Маркову Корнилов. — Вы же очень везучий человек.

— И все-таки, Лавр Георгиевич, его у меня нет.

— Неужели кто-нибудь с маху проглотил счастливую монетку? — Неженцев снял с носа пенсне и засмеялся.

— В самом деле, куда же он делся? — обеспокоилась Таисия Владимировна и, поднявшись из-за стола, пошла на кухню.

А через минуту, вернувшись, обескураженно положила на стол гривенник.

— Представьте, господа, такой конфуз: монета выпала. Вероятно, я недостаточно крепко залепила ее.

Все молча опустили головы и затихли: всеми вдруг овладело предчувствие чего-то недоброго.

— Ну что же, господа, приуныли? — заметила Таисия Владимировна и стала уверять, будто всякие гадания под Новый год никогда не сбывались.

— Да, господа, — живо подхватил Марков, — для нас, военачальников, допускать существование каких-то независимых от нас сил — все равно что предаваться трусости. Мы должны руководствоваться при любых обстоятельствах лишь голосом разума.

На улице гуще, чем вечером, валил снег. Ветер гнул тополя и гудел в телеграфных проводах. Сильно курилась поземка. Идти против ветра, глубоко увязая ногами в зыбучих сугробах, было тяжело.

Ивлев поднял воротник и, пряча лицо от ветра, поглубже засунул руки в карманы шинели.

«Суеверие всегда источник страха, а почва для произрастания суеверия — это слепая вера в чудо», — думал он, стараясь настроить себя на боевой лад. Однако неизвестность будущего никогда не рисовалась столь зловеще, как сейчас.