Закат в крови
(Роман) - Степанов Георгий Владимирович - Страница 56

— Ничего. Наши офицеры уже обучают их. Вон видите, как гоняют по площади. — Корнилов кивнул на окно. — Итак, залог успеха в том, что мы будем действовать весьма стремительно. Малейшая заминка может сразу привести план к краху. Только очень стремительным натиском мы можем овладеть городом.

Неожиданно за окнами на площади начали рваться снаряды: видно, красные затеяли обстрел станицы.

— Это с кирпичного завода бьют, — предположил Корнилов. — Успели-таки подтащить туда артиллерию. Полковник Неженцев, придется вам сейчас силами своего полка отбросить красных оттуда.

Один снаряд разорвался у самого станичного правления. Казачья сотня, обучавшаяся на площади, разбежалась по дворам…

Ночью Корниловскому полку удалось потеснить красногвардейцев, и они отступили от кирпичного завода к пригороду.

На другой день Ивлев полез на колокольню елизаветинской церкви.

Стояло солнечное утро. Сквозь прозрачно-ясный воздух с помощью цейсовского бинокля отчетливо различались далекие купола екатеринодарских церквей и соборов, разноцветные крыши домов и даже красная пожарная каланча на Екатерининской улице.

Озимые поля светло зеленели. Над ними то тут, то там огненно разрывались снаряды.

Видно было, как Корниловский полк медленно продвигался вперед, к предместью Екатеринодара.

Бой шел уже в девяти — двенадцати верстах к востоку от Елизаветинской. Широко зазеленевшая степь вспухала сизыми клубами орудийного дыма, сверкала молниями разрывов и выстрелов, пестрела серыми точками человеческих фигурок, торопливо перебегавших с места на место.

А вопреки этому южный ветер наполнял степной простор ароматами весны и вокруг колокольни, будто и не было грохота битвы, безмятежно носились острокрылые, проворные ласточки и стрижи. Не верилось, что для многих молодых и сильных людей, вовлеченных в сражение, это прекрасное весеннее утро станет последним в жизни.

Ивлев взглянул на ручные часы. Стрелки показывали без двадцати десять. Корниловский полк должен был уже подойти к самому Екатеринодару. Но большевики, видимо, неплохо укрепились на подступах к городу и решительно отражали атаки.

Выкурив на колокольне папиросу, Ивлев спустился в тихий двор, за церковную ограду.

Только к четырем часам дня, потеряв в бою значительную часть корниловцев, Неженцев оттеснил красных за молочную ферму Екатеринодарского сельскохозяйственного общества.

В Елизаветинскую прискакал на белой от пены и пота лошади штабс-капитан Воронков.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился он к Корнилову, стоявшему на высоком крыльце станичного правления, — полковник Неженцев просит поддержать его силами хотя бы одного полка. Красные выбиты с позиций, отступают массами, бегут. Мы можем сейчас с ходу ворваться в город. Но в полку значительные потери.

— Хорошо, — ответил Корнилов. — Передайте полковнику Неженцеву: Партизанский полк к вечеру сменит его…

— Но большевики могут оправиться от паники, — робко вставил штабс-капитан.

— Штабс-капитан! — грубо оборвал его Романовский. — Отправляйтесь исполнять приказание!

Часа в четыре дня Глаше было приказано разыскать Сорокина и передать, чтобы он сосредоточил силы за городской бойней — для отражения атаки белой конницы, идущей со стороны Садов.

— Ивана Лукича найдете в районе кожзаводов, — сказал Невзоров, сидя у полевых телефонов. — Берите велосипед и мчитесь!

Пригнувшись к рулю, Глаша изо всех сил нажимала на педали.

Минут через пятнадцать — двадцать она была уже за Сенным рынком.

От орудийного грохота дрожала весенняя синева ясного неба, помигивало лучистое солнце.

Несмотря на то что Кузнечная была одной из самых просторных улиц в городе, разношерстная масса людей, повозки, лошади заполнили ее так густо, что даже бронеавтомобиль с моряками не мог продвигаться в сторону кожзаводов и остановился на углу Гривенской.

— Товарищи, не отступать! Стойте! Стойте! — кричали матросы с автомобиля, махая бескозырками.

В ответ из бегущей толпы орали:

— Нас пре-да-ли!

— Нас обходят…

У бронеавтомобиля остановился новенький фаэтон. Из него выпрыгнул курносый человек в красных галифе, в желтой кожаной куртке, распахнутой на груди.

— Стой!.. Стой… в бога мать! Сто-ой! — неистово вопил он, размахивая маузером.

Но молодые парни с Дубинки и Покровки, до этого не нюхавшие пороху, не обращали никакого внимания на комиссара.

— Стой! Стой! Я комиссар Апостолов. Буду расстреливать паникеров на месте!..

Военные двуколки, извозчичьи линейки, трамваи со звоном и стуком безудержно проносились мимо.

Апостолов начал стрелять в воздух и наконец, увидев, что его выстрелы не производят должного впечатления, сунул маузер в кобуру и вскочил в фаэтон.

— Гони, Рожков, на бойню, к Сорокину!

Глаша мигом подбежала к фаэтону.

— Товарищ комиссар, вы точно знаете, что Иван Лукич там?

— А вам он нужен? Тогда ставьте велосипед в экипаж. Я вас туда вмиг доставлю. — Апостолов помог втащить велосипед и подтолкнул под локоть знаменитого екатеринодарского лихача.

— Разлюбезный Рожков, скачи курьерским!

Держась одной рукой за малиновый кушак лихача, Апостолов рассказывал Глаше:

— Мы разной контры нагнали рыть окопы, а она панику учинила. Надо шлепать буржуев без пощады. Иван Лукич тут на моих глазах расколол шашкой одного паникера. Мы с Сорокиным кровные друзья. Он меня, как бывшего матроса-шмидтовца, сразу же поставил на пост комиссара арсенала.

Миновав обширную площадь Сенного базара, фаэтон понесся вокруг городского кладбища, потом вдоль Ростовского бульвара.

За скотобойней, в стороне от кладбища, в небе резко лопалась шрапнель, оставляя в воздухе двойные клубы белого и розового дыма. Картечь горохом сыпалась сверху на мостовую.

У трамвайной остановки «Бойня» стояли раненые, раздетые по пояс. Молоденькие сестры милосердия в белых халатах и косынках наспех бинтовали им окровавленную грудь, плечи, руки.

Раненые тут же садились в открытые по-летнему вагоны трамваев.

— Во-он, кажись, и Сорокин! — Апостолов указал рукой на группу всадников, скакавших в сторону кирпичных корпусов трамвайного депо. — Давай туда!

— А картечь? — было заупрямился лихач. — Вишь, долбит по булыжнику, того и гляди лошадь зашибет.

— А это не видишь? — Апостолов поднес дуло маузера к бороде извозчика.

Под вечер, как только Партизанский полк укрепился на позициях близ пригорода, Корнилов решил обосноваться со штабом тут же, в белом одноэтажном домике молочной фермы.

Ивлев несколько опередил небольшую группу конных офицеров, сопровождавших командующего, а на повороте дороги остановился и оглянулся.

Он увидел группу адъютантов и ординарцев командующего, которая почти стереоскопическим силуэтом рисовалась на просторе золотисто-оранжевого неба.

Корнилов на высоком буланом коне, шедшем шагом, ехал впереди. Предзакатный, прощально-желтый свет озарял его сосредоточенное темное лицо.

Жадный к краскам, Ивлев на мгновение зажмурил глаза, чтобы мысленно воссоздать и тем самым навсегда закрепить в памяти живописную корниловскую свиту, рельефно выделявшуюся на приволье зеленеющих полей, облитых лимонно-розовым светом идущего на закат солнца.

Именно из подобных эпизодов часто складывается история, и художник обязан вбирать их в свою кладовую, с тем чтобы потом перенести на холст.

Впереди, справа от дороги, на невысоком пологом бугре, среди рощицы показался белый домик. Ветви деревьев в мелких и слабых листочках едва скрывали его.

Корнилов круто свернул к домику и, взмахнув плетью, хотел заставить коня перескочить глубокую канаву, отделяющую рощицу от дороги.

Гнедая перешагнула через ров, и тогда Ивлев увидел лежавшего на дне канавы дюжего, широкогрудого, в полосатой тельняшке матроса с лилово-багровым от крови лицом…