Украденные горы
(Трилогия) - Бедзык Дмитро - Страница 3

— Ох и достанется мне дома, — прошептала, боязливо оглядываясь, Катерина.

Они свернули в тесный, заселенный евреями ремесленный квартал — туда, чтобы не накликать на себя греха, не отваживались заходить благочестивые католики после святой литургии.

В следующее воскресенье повторилось то же самое, а на третье, боясь попасться на глаза своим односельчанам, условились встретиться на мосту.

Едва Катерина ступила на деревянный настил, как почувствовала, что сердце ее сильно забилось: тот, к кому она спешила, шел ей навстречу. Сняв шляпу, Иван пожелал ей доброго утра.

Они пошли рядом.

— Ну, как поживаешь, Катеринка? А я уж думал — не придешь. Вместо себя брата послала молиться?

— Ты видел брата? — встрепенулась она.

— Пробежал недавнечко.

— Ты откуда его знаешь? Разве когда встречался с ним?

— Да видел его как-то, когда на ярмарке корову покупал. Умеет за горло брать.

Посередине длинного моста они остановились. Катерина снова не пошла в костел, хотя завернутый в белый платочек молитвенник в руке напоминал все время о себе. «Дай мне покой, не грызи, — обращалась она мысленно к нему, точно к живому. — Вечером, перед сном, от корки до корки прочитаю тебя».

Легли грудью на поручни. Глазели то под мост, на бурливую и чистую, как кристалл, воду, то на гористые берега, среди которых вился залитый летним солнцем Сан.

— Люблю этот высокий мост, — произнес Иван. Он подставил лицо солнцу и, прижмурив глаза, засмотрелся на зеленое междугорье на востоке, откуда катила свои воды река. — Мне всегда кажется, Катеринка, будто плывем с тобой на большом корабле. Встречь солнцу и встречь течению. Словно бы по воздуху парим.

— Так-так, Иванко! — восторженно подхватывает Катерина. Полет фантазии уносит ее дальше, ей уже нетрудно представить, что мост и в самом деле сдвинулся с деревянных быков и медленно, едва заметно поплыл. У нее появилось такое ощущение, как в детстве, когда, лежа под копной свежего сена, она могла подниматься в своем воображении аж под самые облака, даже взбираться на какое-нибудь и вместе с ним плыть над покрытыми елями да соснами горами, плыть далеко-далеко над синими Бескидами… Чтоб не упасть, Катерина крепко ухватилась за деревянные поручни, а чтоб не кружилась голова, прикрыла глаза. Вот так хорошо. Теперь она готова плыть хоть на край света. Мост поворачивает налево, проплывает по-над имперским трактом, минует Ольховцы с деревянною, покрытой черной дранкой церковью и останавливается над селом Быковцы. Не подымая век, глянула вниз, на землю, на шумливый ручеек, что вился среди бугристой родной усадьбы, на высокие раскидистые вербы, под которыми маленькая Катруся любила играть с соседскими детьми. «Мама, — кричит, она, не разжимая губ, — видите вы меня там?» — «Вижу, вижу! Только крепче держись! Не упади, дитятко!» — отзывается с земли мама.

Все это, конечно, детские выдумки маминой любимицы. Недаром Яков косо смотрит на вечные «нежности» мамы с дочкой. Ему, будущему хозяину этого просторного зажиточного дома, с некоторых пор не по вкусу стали мужицкие порядки, которые по воле матери вошли тут в обиход. Все оттого, что, хоть и не очень часто, все же Яков наведывается в кафедральный костел, слушает воскресные проповеди ксендзов и ведет поучительные беседы с членом ордена святого Антония отцом Спшихальским.

Когда-то, лет тридцать с лишним назад, в дом Адама Йоша пришла Марина Шевчук, дочь бедных родителей, что жила в том же украинском селе Быковцы. Кроме сундука с каким-то тряпьем, за ней не дали никакого приданого, одно-единственное богатство было у нее: красота да доброе сердце. На первых порах это удивило Адамовых родичей. Йоши были из зажиточных сельчан, у них помимо коня пиву обрабатывали черные круторогие волы, и единственный наследник Адам со своими десятью моргами земли мог бы, пожелай он, из-под самого Кракова привезти богатую католичку-невесту.

Да, видно, сердцу не прикажешь. Озадаченная таким выбором родня рада была уже тому, что украинская девушка хоть под венец пошла в костел, а не в церковь, значит, и нареклась полькою: католичество по тем временам совпадало с принадлежностью к польской национальности.

Но радость продолжалась недолго. Вскоре они узнали, что в новый дом Йошей молодая хозяйка принесла с собой все порядки отцовского дома. И даже мужицкий язык своих предков! Это возмутило не только родню Йошев, но и духовенство. Католический настоятель собора в Саноке прочитал с амвона проповедь о страшном грехе богоотступничества, — именно так оценил он поступок Адама Йоша, осмелившегося разговаривать в своем доме «по-хлопски».

Адам только плечами пожимал. Он не в силах был понять, чего от него хотят и в чем, собственно, его грех перед господом богом. Как мог он запретить Марине, любимой своей жене, говорить на родном языке? Наоборот, он сам старался разговаривать с Мариной по-украински, даже подбивал к тому своих старичков. На том же языке воспитывались дома и дети.

Четверо было их в хате Йошев: двое мальчиков и две девочки.

Шло время — дети вырастали. Анну, что родилась после Якова, выдали замуж, вот-вот женится Иосиф, а старший, Яков, до сих пор в холостяках ходит, никак не подберет себе пары. Ищет богатых католичек, хочет привести в дом красавицу и разумницу, и вместе с тем чтобы покорна была его воле. Ему виделась жена не помощница матери, а хозяйка, прибравшая к рукам домашнее хозяйство, как он прибрал усадьбу и поле.

Последнее время Яков старался все повернуть на свой лад. Даже требовал, чтобы родители разговаривали не по-украински, или, как говорили на Лемковщине, по-русински, а на польском языке.

— Сын, — сказал как-то отец, — мама уж у нас сроду такая. Другой она не станет. Да и я уже говорю на ее языке. Он тебе тоже родной.

— Русинский? — вспыхнул Яков. — Я ненавижу его!

— За что, сын?

— За то… — Яков замялся, — что на нем говорят наши враги.

— Какие враги, Яков?

— Те самые… мужики, русины.

Седой, согнувшийся от работы Адам опечалился. Не понимал сына, не мог понять. Винил мысленно нового учителя сына, каноника Спшихальского, на чей авторитет Яков не раз ссылался. Во имя отчизны пан каноник призывал ненавидеть тех, на чьей земле он жил, — работящих, простодушных лемков, за то лишь, что мужики твердо держатся своей веры и многие века не дают ополячить себя.

— Позорище, сын, — после тяжелой паузы с трудом выдавил из себя отец. — Материнский язык должен святым быть для тебя.

Яков потемнел лицом, взгляд его сделался колючим, открыто враждебным.

— За такие слова, отец, вам не отмолить своих грехов. И отчизна никогда не простит вам этого.

Старый Йош задрожал от обиды, однако он нашел в себе силы ответить с достоинством:

— Я бога ничем не прогневил и от святой веры не отрекся. Так и передай своему канонику. Пока не повадился к нему, ты был хорошим сыном, любил и нас, и бога, теперь же одна ненависть точит тебе душу.

…Плывет и не плывет, покачивается высокий деревянный мост над горной рекою Сан. Катерина не отрывает глаз от отцовской усадьбы, от гремучего ручья, что весело сбегает мимо хаты с горы и вьется между старыми, с дедовских времен, вербами, которые сулит повырубить Яков. Грустно Катерине вспоминать брата. Все-то он вырубил бы, что ему не по нраву. Очерствел сердцем, даже жениться не женится. Мама нет-нет да и поплачет втихомолку, жалуется отцу, словно подменили сына, — не был он такой, пока не спознался с каноником, — и оттого всякий раз, как провожает Катерину в костел, внушает: «Обходи, деточка, ксендза, твоя молитва и без того дойдет до господа бога. Не отрывай глаз от молитвенника, думай о непорочной деве Марии, спокойней будет на сердце…»

— А хорошо нам тут, правда? — внезапно врывается в ее сознание голос Ивана.

Катерина повернула к нему голову, улыбнулась, кивнув в знак согласия. И вправду им хорошо. Куда приятней, чем в храме. Катерина не видит греха в том, что не молится, а смотрит в сияющие глаза Иванка. Точно такой синеглазый хлопец и мерещился ей всякий раз, когда она воображала свое недалекое будущее. Иван стоял, положив локти на поручни, без шляпы, подставив голову солнцу, и Катерина залюбовалась, теплый ветерок легонько перебирал его белокурые пряди. «Такого бы мне брата, и наша мама не лила бы потихоньку слезы…»