Homo Deus. Краткая история будущего - Харари Юваль Ной - Страница 15

Первоначально оправданием любого апгрейда является лечение. Найдите пару профессоров, экспериментирующих в области генной инженерии или нейрокомпьютерных интерфейсов, и спросите их, для чего они этим занимаются. Вероятнее всего, они ответят, что их цель – помочь исцелить болезнь. «С помощью генной инженерии, – скажут вам, – мы, вероятно, победим рак. А если бы нам удалось соединить мозг с компьютером, мы победили бы шизофрению». Возможно, и так, но ведь этим дело не кончится. Когда наши попытки соединить мозг с компьютером увенчаются успехом, остановимся ли мы на лечении шизофрении? Тот, кто действительно в это верит, – пусть он прекрасно разбирается в мозгах и компьютерах, – плохо знает человеческую психику и человеческое общество. Когда вы добиваетесь прорывного результата в лечении, то не можете запретить использовать вашу методику для апгрейда. Конечно, иногда люди ограничивают применение новых технологий. После Второй мировой войны впала в немилость наука евгеника. Торговля человеческими органами хотя и возможна, и очень доходна, всегда была запрещена. Не исключено, что и создание младенцев на заказ станет однажды технически выполнимо, но также будет оставаться подпольным.

Мы вырвались из тисков Закона Чехова в военной сфере и можем вырваться из них и в других областях деятельности. Есть ружья, которые появляются на сцене, но пока не стреляют. Поэтому так важно задуматься о новой повестке дня человечества. Именно потому, что у нас есть выбор в применении новых технологий, нам лучше вникнуть в ситуацию и как-то с ней разобраться, пока она не начала разбираться с нами.

Предположение, что в XXI веке человечество будет, вероятно, двигаться в направлении достижения бессмертия, блаженства и божественности, может многих разозлить, оттолкнуть и даже испугать. Разъяснение не помешает.

Первое: это не то, чем будет заниматься в XXI веке большинство индивидов. Это то, чем будет заниматься совокупное человечество. Большинство будет почти или вообще никак не связано с этими проектами. Хотя голод, эпидемии и война отступают, миллиарды людей в развивающихся странах и бедных регионах продолжают сражаться с нищетой, болезнями и насилием, притом что элиты уже весьма недалеки от вечной юности и божественного могущества. Это кажется чудовищной несправедливостью. Кто-то может сказать, что, пока на земле есть хоть один ребенок, умирающий от истощения, и хоть один взрослый, погибающий в нарковойне, человечество обязано направлять все свои силы на борьбу с этими бедами. Только когда последний меч будет перекован в орало, мы получим право приложить мозги к другому большому делу. Но история работает не так. У обитателей дворцов и обитателей лачуг всегда были разные повестки дня, и в XXI веке положение едва ли изменится.

Второе: это историческое предсказание, а не политический манифест. Даже если отвлечься от судьбы нищих и обездоленных, вовсе не очевидно, что нам следует рваться к бессмертию, блаженству и божественности. Выбор этих проектов может быть грандиозной ошибкой. Но история полна грандиозных ошибок. Судя по нашим прошлым успехам и нашим нынешним ценностям, мы все-таки замахнемся на блаженство, божественность и бессмертие – даже если это нас в итоге убьет.

Третье: замахнуться не значит преуспеть. Историю часто творят преувеличенные надежды. Историю России XX века во многом определила попытка коммунистов избавиться от неравенства, но эта попытка провалилась. Мое предположение касается только того, чего человечество попытается достичь в XXI веке, – не того, чего ему удастся достичь. Наша экономическая, общественная и политическая жизнь будет определяться попыткой преодолеть смерть. Из чего не следует, что к 2100 году люди обретут бессмертие.

Четвертое, и самое главное: мое предсказание – не пророчество, а призыв к обсуждению открывающихся перед нами путей. Если это обсуждение заставит нас выбрать иной путь и тем самым опровергнуть предсказание – тем лучше. Какой смысл в предсказаниях, если они ничего не помогут изменить?

Некоторые сложные системы типа погоды независимы от наших прогнозов. Процесс же человеческого развития, напротив, реагирует на них. И более того: чем правильнее наши прогнозы, тем сильнее эта реакция. Поэтому, как ни парадоксально, по мере того как мы накапливаем информацию и наращиваем наши вычислительные мощности, события все чаще застают нас врасплох. Чем больше мы знаем, тем меньше способны предвидеть. Представьте, например, что в один прекрасный день эксперты разгадают базовые законы экономики. В таком случае банкиры, правительства, инвесторы и клиенты, вооружившись новыми знаниями, начнут действовать нешаблонно, чтобы обскакать конкурентов. Иначе зачем тогда новые знания, если они не побуждают к нешаблонному поведению? Увы, как только поведение людей изменится, экономические теории устареют. Нам известно, как экономика функционировала в прошлом, – но мы уже не понимаем, как она функционирует в настоящем. А о будущем и говорить нечего.

Это не гипотетический пример. Вспомните Карла Маркса с его блестящими экономическими прозрениями. Основываясь на этих прозрениях, Маркс предсказал ужесточение схватки между пролетариатом и капиталистами и завершение ее неизбежной победой первых и крушением капиталистической системы. Маркс был уверен, что революция начнется в странах, возглавивших промышленный переворот, – таких, как Британия, Франция и США, – а затем охватит весь мир.

Маркс упустил из виду тот факт, что капиталисты тоже умеют читать. Поначалу его труды принимались всерьез и изучались лишь горсткой адептов. Однако поняв, что эти разжигатели социализма набирают последователей и силу, капиталисты встревожились. Они тоже проштудировали «Капитал» и усвоили многие инструменты и зерна марксистского анализа. В XX веке все поголовно, от уличных мальчишек до президентов, принимали марксистский подход к экономике и истории. Даже твердолобые капиталисты, яростно противостоявшие марксистским прогнозам, на практике руководствовались марксистским диагнозом. Когда ЦРУ анализировало ситуацию во Вьетнаме или в Чили 1960-х, оно делило общество на классы. Когда Никсон или Тэтчер смотрели на глобус, они задавались вопросом, кто контролирует жизненно важные средства производства. С 1989 по 1991 год Джордж Буш наблюдал за крушением коммунистической Империи зла, после чего был побит на выборах 1992 года Биллом Клинтоном. Стратегия победной кампании Клинтона сводилась к слогану: «Это экономика, тупица»[56]. Сам Маркс не сказал бы лучше.

Приняв марксистский диагноз, люди стали вести себя иначе. Капиталисты Британии, Франции и других стран постарались улучшить положение рабочих, поднять их национальное сознание и интегрировать их в политическую систему. Поэтому, когда рабочие начали участвовать в выборах, а партии труда (лейбористские) – набирать силу в одной стране за другой, сон у капиталистов только улучшился. В результате предсказания Маркса обернулись пшиком. Коммунистические революции так и не поглотили ведущие индустриальные страны вроде Британии, Франции и США, и гегемония пролетариата была отправлена на свалку истории.

Таков парадокс исторического знания. Знание, не меняющее поведения, бесполезно. Однако знание, меняющее поведение, быстро теряет актуальность. Чем больше у нас информации и чем лучше мы понимаем историю, тем быстрее история перестраивается и наше знание обесценивается.

Много веков назад человеческое знание прибывало очень медленно, поэтому политика и экономика тоже были неповоротливы. Теперь наше знание прибывает с головокружительной скоростью, и теоретически мы должны были бы постигать мир все глубже и глубже. Однако происходит обратное. Наше новообретенное знание ведет к более быстрым экономическим, социальным и политическим переменам. В попытке понять, что происходит, мы ускоряем аккумуляцию знаний, лишь провоцируя тем самым еще более быстрые и более масштабные перемены. В итоге мы все меньше и меньше способны понимать настоящее и прогнозировать будущее. В 1016 году было сравнительно легко предсказать, как будет выглядеть Европа в 1050-м. Конечно, могли пасть династии, вторгнуться неизвестные захватчики или случиться природные катастрофы; однако было ясно, что в 1050 году Европой будут по-прежнему править короли и священники, что она будет сельскохозяйственной, населенной по преимуществу крестьянами и все так же страдающей от голода, эпидемий и войны. Напротив, сегодня мы понятия не имеем, какой станет Европа в 2050-м. Мы не можем сказать, какая в ней будет политическая система, как будет структурирован ее рынок труда и даже какие тела будут у ее жителей.