Манускрипт - Марченко Геннадий Борисович - Страница 28

В аэропорту Санта-Крус-де-Тенерифе мы приземлились утром следующего дня. К самолёту подогнали автозаправщик, а мы с Василием Карповичем прогулялись поблизости под жарким испанским солнцем, решив не соваться в здание аэропорта, чтобы не связываться лишний раз с таможней. Тем более еды с водой хватало и в самолёте, там же имелась вполне приличная уборная. Не знаю уж, кому на самом деле принадлежал этот «Douglas», но он был оборудован всего десятком пассажирских кресел и, судя по уровню комфорта, явно не предназначался для стандартных пассажирских или грузовых перевозок.

С Атлантики, которую из-за ограды нам было не увидать, задувал свежий бриз с лёгким привкусом соли, хотелось окунуться в прохладную воду, понежиться на пляже, но нас ждало продолжение перелёта, чтобы в дальнейшем приступить к выполнению ответственного правительственного поручения.

Спустя два с небольшим часа было получено разрешение на взлёт, и наш самолёт направился на северо-восток. Пилот сразу набрал приличную высоту, и если при взгляде из-за редких облаков на воду эти километры были не слишком заметны, то когда мы добрались до материка, стало ясно, насколько высоко по сравнению с обычными самолётами мы забрались.

— Теперь прямиком до Москвы, через линию фронта, — сказал Медынцев, и на его лице впервые за всё время нашего короткого знакомства проскользнула улыбка.

— А нас не собьют?

— Не должны, мы будем лететь на высоте порядка 6 километров, да ещё и ночью, к тому же на нашей стороне для нас выделен безопасный коридор. Так что волноваться не о чем. Вы бы лучше поспали, лететь ещё 10 часов.

И тут же сам смежил веки. Спустя некоторое время я последовал его примеру. Снилось мне, что стою я перед товарищем Сталиным, а тот смотрит на меня прищурясь, попыхивая трубкой в жёлтые от табака усы, и ухмыляется. Хочу спросить, что это мол вы, товарищ Сталин, не надо мной ли уж смеётесь, но язык словно прилип к нёбу.

— Мне вот тут некоторые советовали вас расстрелять, за то, что вы сбежали в Америку, — с чуть заметным акцентом произнёс генеральный секретарь ЦК ВКП(б). — Например, товарищ Ежов.

Я скосил взгляд влево, куда показал мундштуком трубки Сталин. Там понуро стоял расстрелянный нарком внутренних дел. Форма на нём уже порядком истлела, сквозь прорехи выглядывали куски гниющей плоти, в которых копошились личинки. Лицо также было порядком изъедено, сквозь отсутствующие щёки проглядывали жёлтые зубы, а глазные яблоки так глубоко провалились, что их почти не было видно. И смрад исходил такой, что невольно захотелось зажать пальцами нос.

— Но товарищ Ежов сам скомпрометировал образ преданного делу партии человека, так что его словам веры нет, — как ни в чём ни бывало продолжил секретарь ЦК ВКП (б). — Я же в силу возраста уже не могу управлять такой большой страной, как Советский Союз. Я устал, я ухожу. Уеду в Гори, буду писать мемуары. На место руководителя СССР нужен более молодой человек, делом доказавший, что достоин такого доверия. Поэтому я решил сделать вас своим преемником.

После этого Сталин взял и… оторвал свои усы, которые, получается, все эти годы были приклеенными, после чего подошёл и приклеил их мне под нос. Я невольно поморщился от запаха табака, а тут ещё мне в зубы начал тыкаться обкусанный мундштук трубки, и я затряс головой, прогоняя наваждение.

Закат солнца с высоты шесть тысяч метров, да ещё и над горами, чьи заснеженные вершины окрашиваются в багрянец — зрелище незабываемое.

— Альпы пролетаем, — пояснил Медынцев.

Тот тоже не спал, к тому же с аппетитом уплетал намазанную на кусок хлеба тушёнку, запивая всё это дело чаем из термоса.

— Будете? — предложил он.

— Не откажусь.

— Держите, ещё горячий, не обожгитесь… И хлеб с тушёнкой, вот… Конечно, не мидии в лимонным соком, но весьма питательно, да и вкусно, на мой личный взгляд.

— Долго ещё нам лететь? — спросил я, откусив от своего бутерброда.

— Через два часа должны достичь Ужгорода, там ещё пара часов до линии фронта. Ну и ещё часа три — и мы садимся на окраине Москвы на Центральном аэродроме. Там я вас передам встречающим на руки.

Интересно, как будет выглядеть эта передача… Надеюсь, повезут меня оттуда не в автозаке.

Посетив уборную в хвосте самолёта, я вернулся на своё место, включил небольшую лампочку над головой и принялся листать ещё февральский номер журнала «Time» полугодовой давности, с обложки которого на меня смотрел маршал Шапошников в нахлобученной на голову папахе. В то время ещё начальник Генштаба РККА. Я помнил из истории, что Шапошников умрёт от рака желудка, не дожил чуть больше месяца до Победы. Надо будет не забыть шепнуть кому надо, чтобы попросили его позаботиться о своём здоровье, такие люди не дороге не валяются.

За иллюминатором окончательно стемнело, зато с такой высоты весьма красиво смотрелся лунный диск в обрамлении мерцающих звёзд. Помечталось немного о том, как хорошо было бы выпросить пару дней, чтобы съездить в незнакомую Пензу и там повидаться с Варей. Понятно, что желание неосуществимо, никто меня к ней не отпустит, да и в Москву её тоже не привезут, учитывая обстановку полнейшей секретности, но в мечтах я мог сделать всё, что угодно, даже слиться со своей дамой сердца в горячем поцелуе.

— Где-то под нами правее Ужгород, — вывел меня из задумчивости голос Медынцева, успевшего только что заглянуть в кабину пилотов. — Затем Станислав, Тарнополь, Киев, Полтава, Харьков и линия фронта. Небось заждались уже встречи с Родиной?

— Есть немного, — неопределённо ответил я.

— А я заждался, — неожиданно потянуло моего собеседника на откровения. — Я ж сам с Воронежской области, с посёлка Орловка, что на правом берегу Дона. Природа там изумительная. Если бы ещё не психоневрологический интернат… Последний раз у своих гостил ещё до войны. Немцы туда пока не добрались, верю, что и не доберутся. А после войны мы с женой обязательно наведаемся в Орловку. Мои родители Катю даже по фотографии не видели, мы же расписались с ней перед самой войной.

В этот момент ровный гул двигателей сменился подозрительным треском, а спустя несколько секунд левый двигатель заискрил и оказался объят сполохами пламени.

— Твою же мать! — выдохнул Медынцев и ринулся в кабину пилотов.

Я вскочил и рванул следом, замерев возле открытой двери кабины.

— Сивцов, что это за херня?!! У нас двигатель горит!

— Да я и сам вижу, не слепой, — на удивление спокойно ответил немолодой пилот. — Утечка масла образовалась, а перекрыть не получается.

— Откуда утечка?

— А я знаю? Сбить нас не могли — до линии фронта ещё лететь и лететь, ПВО тут по навигации быть не должно, да и вражеской авиации не наблюдается. Эти же двигатели не рассчитаны на столь долгий режим работы. Понавешали дополнительных баков… А я предупреждал, что моторы могут не выдержать, вот вам и пожалуйста!

— И что теперь делать? — спросил немного успокоившийся Василий Карпович.

— На одном двигателе можем дотянуть до наших, но это если удастся сбить пламя.

— А если нет?

— Придётся садиться. Не гореть же заживо, а так хоть шанс есть.

— Куда садиться, Петрович? К немцам?!

— А ты что предлагаешь, майор? Героически разбиться?

— Да ты что, Сивцов, я же тебя…

Медынцев потянулся рукой под пиджак, но на пилота это не произвело никакого впечатления.

— Ну давай, кончай нас с Серёгой прямо здесь. А потом сам садись за штурвал и тяни до фронтовой полосы.

— Петрович, ты пойми, никак нельзя, чтобы наш пассажир попал в руки к немцам. Да и я лучше застрелюсь, чем окажусь в плену.

— Мы же не собираемся садиться на аэродром. Или ты думал, я просто мечтаю в немецком плену оказаться?

— А куда же тогда?

— Куда-куда… На лес, поле, что попадётся. И молиться, чтобы при посадке самолёт не развалился и не вспыхнул. У нас же там ещё горючки два полных бака. А может ещё и в полёте рвануть.

— Я извиняюсь…

Все трое обернулись в мою сторону.