Манускрипт - Марченко Геннадий Борисович - Страница 29

— Я извиняюсь, что вмешиваюсь, но, может быть, у вас имеются парашюты?

— Откуда?! — с ноткой пробивавшегося отчаяния выдохнул Сивцов. — Не предусмотрены, хоть я и говорил начальству, что не помешали бы. Понадеялись на надёжность американской конструкции, вот вам и пожалуйста, — снова повторил он свою присказку.

Пилот повернул голову влево, прижав нос к стеклу.

— Горит, собака, и высота резко падает. По-любому придётся садиться. Майор, займите с пассажиром места. И пристегнитесь ремнями, посадка будет жёсткой.

В том, что посадка и впрямь будет жёсткой, я убедился спустя несколько минут, когда «Douglas DC-3» с оглушительным треском ломился сквозь лес, оставляя за собой широкую просеку. Крыло с горящим двигателем отлетело сразу, словно только и ждало этого момента. Сквозь приоткрытые веки я видел, как Медынцев беззвучно разевает рот, по губам читая, что тот отчаянно матерится. Сам же я про себя молился всем богам, от Христа до Будды. Кто-то из них, видно, мои мольбы услышал, потому что когда самолёт наконец остановил своё страшное движение, мы с Медынцевым были не только живы, но и вполне неплохо себя чувствовали, если не считать побелевшего от пережитого ужаса лица куратора.

Сразу стало как-то неожиданно тихо, только спереди доносился сдавленный стон. Мы с Медынцевым синхронно освободились от брезентовых ремней и по наклоненному влево полу коридора, цепляясь руками за всё, что попало, двинулись к кабине пилотов, принявшей на себя первый и самый страшный удар.

Стонал Сивцов. Он был жив, но его правая нога, судя по её загадочному изгибу, была сломана ниже колена. А вот второй член экипажа, которого до этого я толком и не видел, был мёртв, насколько вообще можно быть мёртвым, когда, предварительно пробив лобовое стекло кабины, в твой глаз входит сухой сук и выходит из затылка.

— Нет больше Серёги, — выдал очевидное Сивцев в перерыве между стонами.

— Похороним, — деловито ответил Медынцев. — Петрович, давай сначала тобой займёмся, вернее, твоей ногой. Товарищ Сорокин, помоги вытащить командира, там, похоже, ногу ему малость зажало.

Вдвоём мы кое-как освободили больную конечность, вытащили Сивцова из помятой кабины и уложили в проходе. Майор разорвал штанину пилота, осматривая наливавшуюся синевой ногу.

— Закрытый, — констатировал он. — Нужно зафиксировать место перелома.

Шину мы сделали из двух отодранных от кресла подлокотников, надёжно примотав их нашедшимся в аптечке бинтом, а перед этим Медынцев наощупь соединил сломанную кость. К чести лётчика, тот умудрился даже не потерять от боли сознания, только, побледнев, застонал громче прежнего, а лоб его покрылся испариной.

Далее мы занялись похоронами второго пилота. Хоронить решили метрах в ста от самолёта, на небольшом, свободном от деревьев пригорке. В отсутствие лопаты выкопать могилу оказалось нелёгкой задачей, поэтому яма получилась всего на полметра. Сверху я воткнул самодельное распятие из двух веточек, посередине связанных шнурком.

— Это вообще лишнее, — неодобрительно заметил майор. — Рохлин, насколько я знаю, был комсомольцем, кандидатом в члены партии, а вы тут устраиваете какой-то религиозный обряд.

— Если хотите, можете рядом воткнуть звезду, — пожал я плечами. — Только делать её сложнее.

Медынцев махнул рукой и отправился обратно к самолёту, где мы оставили раненого пилота. Я плёлся чуть позади, с грустью глядя на перемазанные землёй в районе колен брюки. Наши костюмы выглядели неважно, пусть и не рваные, но достаточно грязные и помятые. Каким-то слишком уж сложным получается путешествие, а наше ближайшее будущее под большим вопросом.

Тем временем редкие облака уже начали розоветь в лучах встающего солнца. Я кинул взгляд на циферблат своих недешёвых «Longines», и с сожалением констатировал, что разбито не только стекло, но и что-то внутри пришло в негодность. И где, спрашивается, успел повредить? Вроде по салону не летал, сидел, к креслу привязанный… При этом липовые очки, что интересно, не пострадали. С лёгким сожалением забросил хронометр в кусты, толку от него теперь будет немного.

Сивцев, к тому времени закемаривший в кресле с вытянутой сломанной ногой, при нашем появлении открыл глаза.

— Похоронили, — ответил Василий Карпович на незаданный вопрос. — Давайте, товарищи, решать, что делать дальше. От того, что мы вынужденно оказались где-то под Тарнополем, задача не поменялась — товарища Сорокина необходимо доставить в Москву. Придётся пробираться через линию фронта.

Он с сомнением посмотрел на забинтованную ногу пилота, мне и Сивцеву сразу стало ясно, о чём подумал майор. Оставлять здесь Петровича было бы предательством, тащить с собой, не говоря уже о том, чтобы перейти с ним линию фронта — это вообще из области фантастики.

— Может, костыли соорудим? — предложил Сивцев. — Всё ж лучше, чем на носилках меня переть, а так как-нибудь смогу передвигаться и сам.

— Да ты и на костылях далеко не упрыгаешь, — с сомнением поскрёб небритый подбородок майор. — Что же делать-то… Того и гляди сюда кто-нибудь из местных нагрянет, шума мы немало наделали. Да и хорошо, если местные, а то вдруг немцы?

Возникло неловкое молчание, каждый думал об одном и том же. По всему выходило, что лётчик становился для нас обузой. Но и бросать его было бы самым настоящим предательством.

— Вот что, — вздохнул Сивцев, переводя взгляд с меня на майора и обратно. — Вы это, товарищи… Выполняйте задание. Велено доставить человека в Москву — вот и чешите на восток. А я уж как-нибудь…

— Нет, так дело не пойдёт, — взял я инициативу в свои руки. — Вас мы не бросим. Сделаем костыли и доберёмся все втроём до ближайшего населённого пункта. А там уж, даст Бог, попадутся добрые люди, приютят, пока кость не срастётся.

— А что, хорошая идея, — как показалось, с облегчением поддержал меня Медынцев. — Здесь же остались наши, советские люди, временно оказавшиеся в оккупации, неужто не помогут?!

Я не стал озвучивать вслух свои опасения насчёт так называемых советских людей на Западной Украине, многие из которых с удовольствием убивали стариков, женщин и детей, имевших несчастье быть другой, «неправильной» национальности, прежде всего поляков, евреев и русских. Не стал говорить, как в той же Галиции местное население с цветами встречало войска Вермахта, несших им якобы освобождение от коммунистов и жидов, между которыми почему-то проводился знак равенства. Придёт время — сами всё узнают. Либо уже что-то знают, но считают за лучшее делать вид, что в семье не без урода. Только вот таких «уродов» на Украине, особенно Западной, едва ли не через одного.

Хотя в глубине души я, может быть, и понимал того же Бандеру, ратующего за свободную Украину. Родись я хохлом, тоже, быть может, возжелал бы жить в независимом государстве. Вот только дорогу к своей цели Степан Андреевич выбрал слишком уж экстремальную, не гнушаясь террором, убийствами, и даже сотрудничеством с немецкими оккупантами, а это уже не лезло ни в какие ворота. Если доведётся встретиться со Сталиным, обязательно подскажу ему, чтобы выжигал на Украине национализм калёным железом, не цацкался с ними, а отвечал террором на террор. Если, конечно, встретимся, потому как не факт, что генсек найдёт для меня в этот раз время, да ещё и какой-то прямо-таки злой рок каждый раз мешает нашей встрече. Первый раз из Одессы уже почти уехал в Москву — повязали. Второй раз сам из лагеря сбежал, не дожидаясь, пока околею в холодном карцере. Теперь вот самолёт даже до линии фронта не долетел, и ещё не факт, что нам удастся её пересечь в целости и невредимости. Так что наше свидание со Сталиным казалось мне уже каким-то несбыточным мороком, как и встреча с Варей, которую я не видел — страшно подумать — целых пять лет. Девушке уже считай тридцатник, и если до сих пор она хранит мне верность — ей впору ставить при жизни памятник.

На изготовление пары костылей при помощи сухостоя и нашедшихся в ремнаборе инструментов ушло около получаса. Зато теперь Сивцев мог передвигаться пусть и не быстро, но самостоятельно.