Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана - Страница 34

— Как будто ничего пока не чувствую.

— Оно, должно быть, позже действовать начнёт, — предположила Олянка. — Я, наверно, несколько денёчков поблизости побуду, дабы убедиться, что ты выздоравливаешь. А теперь пора мне.

— Останься ещё хоть на часок, — попросил Любимко со смиренной, ни на что не надеющейся лаской в утомлённых глазах.

Олянка осталась бы, да снаружи её поджидала Куница. Та могла забеспокоиться, что Олянки долго нет.

— Не могу, Любимушко, идти мне надо, — быстро проговорила она. — Я на следующую ночь снова загляну, проведаю тебя. А теперь отдыхай, не сиди за книжками за полночь...

Скользнув на прощание полувоздушной лаской по его щеке, Олянка выскочила в окно — съехала вниз по горке из хмари. Приземлившись, она подняла взгляд: конечно, Любимко был там, смотрел ей вслед. Не оставляя отпечатков на снегу, Олянка устремилась прочь, пересекла сад и перемахнула через забор.

— Ну что, отдала мужу снадобье? — спросила Куница. — Долго ты... Я уж беспокоиться начала.

— Всё благополучно, — коротко ответила Олянка. И добавила: — Вот что... Давай-ка мы прямо сейчас в обратный путь пускаться не станем, обождём пару дней где-нибудь поблизости. Я хочу убедиться, что Любимко пошёл на поправку.

— Бабушка велела возвращаться сразу же, — нахмурилась Куница. — А Бабушка ничего зря не говорит.

— Куна, прошу тебя, давай подождём! — взмолилась Олянка. — Так мне спокойнее будет!

— Ох, чует моё сердце, не кончится это добром, — покачала та головой.

Но поддалась на уговоры Олянки и согласилась. Они расположились на отдых в лесном подземелье, подальше от людских глаз. Близился рассвет, и начинать охоту смысла не было, поэтому они заморили червячка орехами и утолили жажду из бурдючка с водой, который предусмотрительная Куница захватила с собой. Усталость взяла своё, и Олянка провалилась в сон, даже не успев перекинуться в мохнатого зверя для тепла.

После заката Олянка, не обращая внимания на бурчание Куницы, отправилась к усадьбе.

— Вот чует моя задница, зря ты возвращаешься, — то и дело твердила спутница.

— М-м, да твоя задница — просто чудесная! — съязвила Олянка. — Не только колет орехи, но ещё и будущее угадывает.

Куница была мрачнее тучи.

— Не смешно. Вот чую я, пожалеешь ты, что Бабушку ослушалась!

Едва Олянка приземлилась с внутренней стороны забора и сделала несколько шагов к дому, как на неё бросился Верный — огромный сторожевой пёс.

— Верный, ты что, это же я! — попробовала успокоить его Олянка.

Но видно, запах её изменился, нечеловеческим стал, оттого и не признавал её Верный. Зверем от неё пахло.

— Верный, ну хоть голос-то мой узнай! — умоляла Олянка.

Что толку разговаривать? Надо было сразу лезть на дерево, а она замешкалась. И напрасно: видимо, поджидали её и готовили засаду. Из дома выскочили слуги с медвежьими острогами, залаяли надрывно другие псы.

— Взять, взять её! Куси! — А это сам Ярополк натравливал на Олянку своего любимого пса Волчонка. Не зря его так звали: текла в нём волчья кровь.

— Олянка, беги! — послышался крик Любимко из открытого окна. — Батюшка, что ж ты делаешь?! Не смей! Это же Олянка!

— Сиди там! — зычно рявкнул в ответ отец. — Не твоя это уж жена, а нелюдь, оборотень!

— Батюшка, выпусти меня, а то спрыгну! — Любимко взобрался на подоконник, держась рукой за раму.

— Не вздумай, дурень, убьёшься!

— Убери собак, а то прыгну!

Любимко заперли в комнате — видно, чтоб не смог предупредить Олянку. Высоко было прыгать, опасно... А псы лаяли, лаяли без конца; обеспокоенный угрозой сына, Ярополк придержал Волчонка и Верного.

— Батюшка, не Олянка нелюдь, а ты! — плетью хлестнул ночной воздух отчаянный голос Любимко.

— Ты как с отцом разговариваешь, щенок? — гневно сверкнул глазами Ярополк. — Выпоили, выкормили с матерью тебя, а ты эвон как поёшь?!

— Убери собак, дай ей уйти! — требовал Любимко, и в его голосе звенела доселе неслыханная стальная твёрдость. — Коли хоть волос упадёт с её головы — прыгну!

Ярополк зарычал и дёрнул собак назад. Но Волчонок ослушался хозяина... Видно, недостаточно твёрдо его рука держала поводок. Огромный пёс вырвался и бросился на Олянку, скакнул, разевая клыкастую, истекающую яростной слюной пасть...

Какая-то невысокая, стройная тень заслонила Олянку. Кто-то прыгнул Волчонку навстречу, и уже в следующий миг пёс повалился на снег, скуля и хрипя: за горло его держала Куница. В людском облике она была даже легче этого могучего, широкогрудого кобеля, но по силе превосходила его в разы. Сев на Волчонка сверху, она вдавила его в снег и стискивала горло.

— Волчонка моего не трожь, тварь! — рыкнул Ярополк и, выхватив у слуги острогу, метнул в Куницу.

Тяжёлое охотничье копьё, брошенное опытной рукой воина, пронзило бы ей грудь, но в этот миг в ушах Олянки запищали, зашептали голоски молвиц, и время растянулось, как тесто. Застыл Ярополк с гневно оскаленными зубами, замер в окне Любимко с ужасом на лице, окаменели слуги и собаки. «Шу-шу-шу... Навь-Навь-Навь», — шелестело в ушах Олянки. Растерялась, сплоховала! Бабушку не послушала, а та права была.

Тестом тянулся миг, стонал и пел, как струна, готовая лопнуть... И покуда он не лопнул, Олянка схватила зависшую на полпути к груди Куницы острогу.

Дзинь! Хрусталём треснуло мгновение, и всё зашевелилось опять, задышало, звуки хлынули в уши Олянки. Остервенело лаяли собаки. Ярополк уставился на неё, потрясённый, а Олянка, стиснув зубы, развернула копьё наконечником вперёд и с рыком метнула в деревянную стену дома. Свистнув над головой молодого, ещё безбородого слуги, острога сбила с него шапку и пригвоздила её к стене. Тот ошалело присел и охнул: если б на волосок ниже!..

— Однако!.. Недурно для новичка, — присвистнула позади Куница, впечатлённая не меньше Ярополка и владельца шапки. — И всё ж даём-ка отсюда дёру, пока нам шкуры не продырявили.

Отпустив полузадушенного пса, она несколькими огромными прыжками добралась до забора и перескочила через него. Олянка, напоследок бросив на Любимко взгляд, махнула ему рукой... Он не сводил с неё взгляд, и она чувствовала его спиной, пока лёгкими скачками по хмари бежала к забору. На вершине ограды она в последний раз обернулась — Любимко всё ещё смотрел на неё — и соскочила.

— Ну что, полюбовалась на своего ненаглядного? А теперь — домой, как и велела Бабушка! — прорычала Куница, и её угрюмый взгляд не принимал никаких «но».

Права! Конечно, права была Свумара, но Олянка не могла иначе. Она должна была проведать Любимко после того, как тот примет лекарство. Вот только не успели они даже парой слов перемолвиться... Но она чувствовала: снадобье помогает. Тепло стало внутри, спокойнее, легче вздохнуло сердце: он поправится. Холод тревоги таял, тугой обруч на рёбрах ослаблял хватку: более ничего и не нужно, только чтоб он был здоров, а там уж, коли захочет, и счастливым станет.

Двое суток непрерывного, исступлённого бега — и Олянка упала без сил. Кое-как заползла она в подземелье и растянулась там, почти не дыша.

— Пойду, изловлю кого-нибудь, — сказала Куница. — На орешках одних не протянешь. — И, помедлив, усмехнулась: — Здорово ты, однако... копьецо-то метнула. Тот парень в шапке чуть не обделался с перепугу... Кхм, н-да.

Она долго пропадала, Олянка успела выспаться. Разбудило её пыхтение: Куница тащила что-то тяжёлое. Сначала в подземелье шмякнулась лосиная нога, потом ловко спрыгнула и сама охотница.

— Вот уж повезло так повезло! Сохатого завалила! — похвасталась она. — Столько мяса там осталось, туша здоровая! Сама съела, сколько смогла, тебе вот принесла... А с остальным — даже не знаю, как и быть. До Кукушкиных болот далеко, тащить несподручно, а оставлять жалко. Эх! Бывает же такая удача... неудобная.

Уж так ей не хотелось оставлять столь превосходную добычу! Пока Олянка, отрезая ножом небольшие кусочки мяса, утоляла голод, Куница пыталась придумать выход. Оставишь тушу без присмотра — желающие полакомиться не заставят себя ждать. Всё подчистят, одни косточки оставят. С собой всё тоже не заберёшь. Если б они не вдвоём были, а с целой ватагой охотников, рассуждала Куница, разделали бы тушу и по частям за один раз унесли. Ну что за незадача, а?! Вот так всегда: пойдут охотники всем гуртом — так хоть бы заяц какой завалящий попался, а пойдёт один кто-нибудь — и вот тебе на, целый лось. Ну не подлость ли?