Бархатная Принцесса (СИ) - Субботина Айя - Страница 10

— Я на машине, — говорю, когда становится ясно, что упрямый мальчишка не собирается отказываться от своих слов и без моего согласия просто пошлет и врачей, и их помощь. — Поеду за «скорой».

— Тебе нельзя за руль в таком состоянии, — строго, словно имеет право указывать, что мне делать. И снова этот тон, который не предполагает обсуждения. — Поедешь со мной, а за такси обратно я заплачу.

— Надо бы полицию вызвать, оформить нападение… — говорит фельдшер.

— Нет, у меня ничего не пропало, — снова отказывается Кай. — Просто пьяные придурки, они свое получили.

«Ты тоже», — вертится у меня на языке, но я проглатываю укор.

Я забираюсь в «скорую» — и мы едем в травмпункт в полной тишине.

Пока Каем в смотровой занимается дежурный врач, я вышагиваю по коридору и пытаюсь дозвониться до Оли, но ее телефон выключен. Час назад она позвонила мне, судя по голосу, очень навеселе, и, рыдая в трубку, сказала, что из-за размолвки с отцом у них с Каем все плохо и что я единственный человек, который может ей помочь. Я пыталась выспросить, в чем дело, узнать, где она и как минимум забрать подальше от спиртного и, скорее всего, плохой компании, но Оли хватает только чтобы назвать адрес.

И я еду туда, потому что надеюсь узнать у Кая, где и с кем может быть Оля.

И еще потому, что как бы я ни старалась, целый день меня жалит постоянная тревога, мысли то и дело возвращаются к лысому здоровяку, который зашел в кабинет к Олегу.

Все, что было дальше, проносится отрывками в голове, словно порезанная и склеенная до состояния клипа кинопленка.

Почему я сказала про дружков-бандитов? Чтобы успокоить саму себя слишком уж странным совпадением? Почему я не могу поверить в то, что на Кая действительно напали случайные пьянчуги, даже если это сказал он сам? И почему, когда иду мыть руки, так нехотя смываю с запястья кровавый след поцелуя? А потом до остервенения тру его пальцами, как будто он глубоко въелся в кожу?

Оля все еще не берет трубку.

Нужно позвонить Олегу, но я не знаю, что ему сказать. И так взвинчена, что не смогу сдержаться и обязательно расскажу о том, что видела, и о том, что почти уверена — это его рук дело.

Кай выходит из смотровой с пластырем поверх зашитой раны. Наверняка останется шрам: чуть выше правого виска, размером с мизинец.

— Я же говорил, что в порядке, — говорит он, становясь рядом.

Его футболка в крови, джинсы порваны и испачканы, волосы торчат в разные стороны, а на скуле уже проступил уродливый кровоподтек.

— Почему ты сказал, что это были пьяницы? — спрашиваю в лоб.

Он чуть сводит брови к переносице, молчит.

— Я знаю, что это Олег побеспокоился.

— Вообще не понимаю, о чем ты.

Храбрец, блин! Чего добивается? Что и кому хочет доказать?

— Отвези меня до машины. Мне давно пора домой.

Кивает — и мы выходим на улицу, в сырую, наполненную шорохами сонного города ночь. Кай ловит такси и, хоть я мысленно прошу об обратном, садится сзади, рядом со мной. И снова мы молчим. Смотрим в разные стороны и делаем вид, что этой натянутой пружины, которая, если лопнет, то ударит по нам обоим, не существует.

Кай помогает мне выйти и я, не дожидаясь, пока он расплатиться с таксистом, быстрым шагом иду к машине. Подальше от него, и больше никогда, ни шагом, ни взглядом…

Оля. Я должна узнать, где и с кем может быть Оля. Ради этого я и приехала.

Поворачиваюсь, чтобы вернуться, окликнуть его и поговорить — и натыкаюсь на крепкую грудь прямо перед собой. Как можно ходить так бесшумно при таком росте и немалом сложении?

— Не подкрадывайся ко мне. — Пытаюсь отодвинуться, но Кай зажимает меня руками с обеих сторон, постукивая пальцами по крыше моего «мерседеса».

— Ты хотела вернуться. — Разбитые губы искривляются в улыбку, от которой мое сердце заходится в сумасшедшем галопе.

— Оля не берет трубку, — быстрой скороговоркой, не глядя на него, а только на носки своих туфель. — Она позвонила, сказала, что у вас размолвка. Была крепко выпившей. Я не хочу, чтобы Оля попала в неприятную историю. Ты не знаешь, где она может быть?

— Понятия не имею, но это не в первый раз. Наверняка уже спит в чьей-то койке. Завтра сама появится и скорее всего ни хуя не будет помнить.

— Ты можешь хоть иногда… следить за языком?

Я чувствую твердые шершавые пальцы у себя на подбородке, которые жестко задирают лицо почти до предела назад, вынуждая смотреть Каю в глаза. Я пытаюсь отвернуться, даже сбить его руку, но ладони так и остаются на его запястье, словно вдруг каменею. Кай жмурится, когда я прикасаюсь к его коже, пусть лишь в попытке избавиться от его наглого внимания. Со свистом втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и прижимается ко мне бедрами, чуть не впечатывая в дверцу машины.

То, что откровенно и пошло прижимается к моему животу…

— Тебя так заботит мой язык, Принцесса? — спрашивает своим простуженным голосом, и я, словно потерянная, жадно ловлю вибрацию, которая дрожит под кожей на его шее. — Думаешь о том, где бы хотела его почувствовать?

Вторая рука опускается мне на бедро, сжимает так сильно, так… естественно, что я невольно вздыхаю. Это возмущение, это просто возмущение, негодование. Мне совершенно плевать на зарвавшегося мальчишку.

— Убери руки, мальчишка, — распаляюсь от этой наглости. Кем он себя возомнил? Парнем, которому никто не отказывает?

— Мальчишка? — Кай, кажется, звереет. Пальцами обхватывает мои скулы, сжимает, жадно глотая каждый мой выдох. — Мальчишка, блядь?! А ты в тридцать что — пенсионерка? Да что у тебя в голове, Принцесса?

— Убери руки! — пытаюсь вырваться я, отчаянно мотая головой.

Мне страшно. Мне так невыносимо страшно, потому что перед валом обжигающих чувств я совершенно беспомощна, безоружна, как приговоренный перед рядом солдат с взведенными ружьями. И в хватке его пальцев я могу смотреть только прямо, только в его черные непроницаемые глаза.

— Я бы с удовольствием трахнул тебя языком, Принцесса. Порвал твои чертовы жутко сексуальные и безобразно дорогие трусики, раздвинул ноги, раскрыл так широко, чтобы ты забыла про стыд. — Дыхание Кая жжет мои губу, грязные слова заставляют меня — тридцатилетнюю женщину! — краснеть, как школьницу. — Ты меня просто пиздец, как заводишь. Подыхаю, так тебя хочу.

И плавный, словно в танце, толчок бедрами, чтобы я еще отчетливее ощутила каждый сантиметр напряженной длинны.

— Дотронься до меня, Принцесса.

Болезненный хриплый стон, замаскированное под мольбу требование.

Наши замершие в миллиметре от поцелуя губы.

Я словно шагаю в пламя: сладкие волны лижут тело, поднимаются вверх, так развратно вьются по внутренней стороне бедер. Безумная, я ловлю каждый его выдох, глотаю, словно дорогое вино.

«Кай… Кай…» — бьется электродом в сердце его имя.

— Кай! — уже реальное, откуда-то у него из-за плеча.

Голос Оли. И я со всего размаха падаю вниз, прямо на острые камни осознания чуть было не совершенной ошибки.

— Блядь, — рычит Кай, почти неуловимым движением открывая дверь машины и толкая меня внутрь. — Завтра я дома после девяти, Принцесса. С меня продукты, с тебя — ужин.

Сглатываю, дрожащими руками завожу мотор.

Господи, господи, господи… Что я творю?

Я еду очень медленно, потому что нервы на пределе. Потому что повсюду вместо светофоров мне мерещатся глаза Кая. И его такие откровенные, клеймящие меня снова и снова слова. Делаю музыку погромче, но и это не спасает: горячий хриплый шепот и приказ дотронуться… И моя собственная рука, которую я сжимаю в кулак так сильно, что ногти режут кожу ладони. И все равно не помогает, не отрезвляет.

Мне нужно волноваться о том, что успела увидеть Оля, хоть вряд ли в ее состоянии она так уж много осознавала и понимала. Но мне все равно. Потому что куда больше выяснения отношений с Олегом меня волнует пауза, на которой замер мой вечер. Есть в психологии такое понятие — незакрытый гештальт, многоточие вместо точки. И я постоянно возвращаюсь к обрывку за секунду до появления Оли. Я бы перешагнула за грань? Или все-таки нет?