Побратим змея (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 81

Утвердившись в этих мыслях, Рослые повеселели и активно занялись непосредственными приготовлениями к празднику. Когда же мясо на кострах испеклось, наполнив селище густым вкусных запахом, а над долиной разлились сумерки, веселье вступило в свои права.

– Считается!

– Не считается!

– А я говорю – да!

– А я говорю – нет!

Голоса Яйи и Черного Лиса звенели в воздухе, а их переругивание смешивалось со смехом слушателей.

Речь шла о последнем мяче, то ли заброшенном (по версии девочек), то ли нет (по версии мальчиков) за территорию мужской команды. Мяч был решающим, и спор становился все более яростным.

– Хватит уже! – вмешательство Анхэ, произошло, кажется, в последний момент перед дракой. – Мужчинам и женщинам вовсе не обязательно соревноваться между собой, доказывая, что кто-то лучше или хуже. Хорошо, когда они вместе, ведь они друг другу необходимы. Поэтому не будем ругаться, скажем, что победили все – а Яйю с Лисом отправим за нашими орехами – и чтоб не растеряли и не растащили по дороге!

Упоминание об орехах, – растолченных, перемешанных с медом (Вайг и Вран со времени похода за ним щеголяли практически одинаковыми пчелиными укусами) и разделенных на небольшие лепешки свело спор на нет, и добытчики под одобрительный гул отправились за лакомством в лекарскую.

Анхэ, довольная, что смогла пресечь свару, окинула взглядом селище. Праздник, несмотря на утреннее происшествие, явно удавался: поселенцы угощались, смеялись, кое-где начинала звучать музыка, а значит, не за горами были и танцы. Хорошо! Хороший, добрый, веселый и беззаботный праздник, оканчивавший поистине удивительное, благодатное лето!..

– Скажи, Мирн!..

– Да ладно тебе...

– Да скажи, говорю! А то я сама скажу!

– Да что тут...

– Анхэ, а Мирн песню сочинил!

– Правда? – красавица с искренним интересом взглянула на парня. – Споешь?

– Да не надо...

– Еще как споет! Он знаете, как поет красиво! Давай!.. – Кера подтолкнула Мирна в плечо, и тише добавила: – Как тогда, когда мне пел...

Анхэ понимающе улыбнулась: кажется, ее прогнозы относительно этой парочки начинали сбываться. Остальные подростки подтянулись ближе, тоже заинтересовавшись.

– Да ну что тут... О, орехи принесли!

Принесенное лакомство, которым Яйя с Лисом успели уже угостить и других поселян, охоты приобщиться к творчеству, однако, не убавило, скорее наоборот: ведь, когда на языке вкусно, послушать что-то приятное еще больше к месту!

– Пой давай! – распорядился Вран. – А то Кера решит, что ты заяц!

Все засмеялись, – но шуточный аргумент оказался решающим, и Мирн запел.

Подростки всегда поют о любви – пусть даже они пока и почти ничего о ней не знают. Еще они поют о неведомом – духах, героях и тех, кто жил давным-давно... О чуде. О надеждах. О смелости – и о награде за нее.

Но редко кому удается вплести все эти темы в один замысловатый, но оттого не менее точный и красивый узор. Мирн действительно был щедро одарен духами: простая, но в то же время глубокая мелодия, трогающие слова и сильный приятный голос рождали ощущение волшебства. Да по сути это оно и было.

Анхэ вместе с остальными заслушалась, мечтательно глядя перед собой, не замечая, как к их компании потихоньку подтягиваются и взрослые поселенцы... Пение Мирна зачаровывало, увлекало и вело за собой – так мощно и уверенно, что слушатели не замечали уже ничего вокруг...

... В том числе и Тура, также прислушивающегося к напеву.

В том числе и янтарного блеска в его глазах.

====== Глава 31 ======

Старейшина Румар нашел вождя сидящим на подстилке из шкур в его хижине. При появлении друга тот не произнес ни слова, продолжая все так же безучастно смотреть в земляной пол хижины. Старейшина счел это добрым знаком: если вождь не желал кого-то видеть – то свое нежелание доносил очень четко и доходчиво. А раз молчит, не гонит, – значит, он, Румар, хорошо сделал, что зашел. Значит, именно здесь он теперь и нужен...

– Не говори. Сам знаю, – глухо бросил вождь, когда друг устроился рядом с ним на подстилке. – Сам все знаю...

– Зазорно, думаешь?.. Нет, поди. Он же не от себя это... А Мать, она всех принимает...

Марух, повернув голову, взглянул на него с удивлением и возмущением.

– Так обо мне думаешь, друг?! Мол, загордился вождь, не стал по слову мальчишки мордой в пыль падать? Матерью побрезговал?! Так?!

Он резко выпрямился на своем ложе, и Румар, несмотря на сложность ситуации, непроизвольно мысленно улыбнулся: теперь вождь снова походил на того строптивого, упрямого – но уже тогда проницательного и умного парня, каким был когда-то. Когда-то очень давно.

– А что тогда-то? – спросил он. Вождь молчал, и он продолжил: – Марух, мы жизнь вместе прожили. Вместе низких били, вместе союзы заключали, вместе детей растили... Скажи мне. Что на сердце? Коли Внемлющий не хорош – так тебе с ним союз не заключать. Власть его признай, а он твою признает. С Анхом ты вон тоже бодался, особенно по молодости. Помнишь? И ничего...

– Да при чем – власть – не власть... Ты ж сам говоришь, это он не от себя. Да только...

– Что – только?

– В душу-то зачем лезть? – наконец резко произнес Марух. – Вон с Анхом все просто было: отстоял обряд – и все хорошо. Именно что – отстоял. И никто тебя жизни не учит. А теперь что? Союз с молодой – это, оказывается, продолжение союза Матери и Отца. А потому – и тайна там должна быть, и еще чего... А я вон, может, Дару мою по совету родителя взял – так что, плохо сделал, получается? И то, что жизнь с ней счастливо прожил – это тоже, вроде как, неправда? Не на том строил, Марух? Не то самым важным посчитал? А как Дара в Холмы предков ушла – так что, выходит, радоваться надо было? Что, мол, духа Отца она встретила? Опять Марух не угадал?! Выходит, ни жизни не узнал, ни смерти? Так, что ли?!– он помолчал, затем тише, но с неменьшим напором добавил: – Да только они-то что об этом знают? Хорошо им, бессмертным, о смерти рассуждать. Небось себе-то сердце потерями не рвали...

– Оно так, – согласился, подумав, Румар. – Да только все ж на обряде...

– Да знаю, говорю же, что знаю!.. – досадливо поморщился вождь. – Не надо было. Сам не вижу, как так вышло... Просто... Злость накатила, слушать, как они про смерть да потери рассуждают. Потерять-то, оно и без смерти можно...

Он скользнул взглядом по пустой лежанке Тура, и Румар не нашелся, что ответить.

– И долго ты скуку высиживать собираешься?

Кныш помимо воли улыбнулся: присказку Фетхи про «высиживать скуку» он помнил с детства и всегда находил ее забавной.

Сейчас, однако, поводов для веселья не было, и улыбка Внемлющего быстро погасла, а лицо вновь приобрело отстраненное и замкнутое выражение. Знахарку это, однако, отнюдь не смутило, и она грузно опустилась рядом с ним на песок. Молчание длилось довольно долго, прежде, чем Кныш решился его нарушить.

– Что я делаю не так, Фетха? – спросил он. – Почему все так вышло? Я... Я ведь не хотел ничего плохого. И духи не хотели. И то, что они говорили о смерти, как о самом дорогом подарке Матери для нас... Это, может быть, трудные слова... Но это ведь правда. Так почему? Почему вождь Марух этого не принял, да еще вот так?

– Мне думается, что есть только одна причина, по которой Рослые что-то отвергают... – спустя какое-то время медленно ответила знахарка. – Потому что это что-то каким-то образом причиняет им боль.

– Боль? Как правда может причинить боль?

– О-о!.. – Фетха тихо, как-то горько усмехнулась. – Правда – это, наверное, самая больная штука на свете!.. Уж если она ранит – так может и всю жизнь не зажить.

– И что тогда получается – она не нужна? Чтобы никого не ранить, надо что, лгать? Вот мне, например? Сказать, что ладно, мол, нет никаких духов, ничего они такого не говорили – теперь буду снова отправлять обряды, как мой родитель... И все.

– Ты говоришь, как глупый мальчишка! – рассердилась знахарка. – Хотя, если бы дал себе труд подумать вместо того, чтобы закипать, как котелок на огне, ты бы и сам прекрасно увидел ответ. Милосердие, Внемлющий. Оно больше правды и сложнее дается. Слова духов о смерти были правдивы, это так. Но они были и безжалостны. Не потому, может, что духи плохи или злы. Они просто... Они и знают-знают о смерти – и в то же время ничего не знают о ней. Они хорошо говорят об Отце-Небе, об Избраннице и о добром плане Предвечного. Но они никого не теряли. И среди них нет тех, кому скоро придется идти за грань. Они не знают боли потери. И не могут увидеть, как отзовутся их слова в сердцах смертных. Видишь? Марух, он... Он терял-терял. И он стар. И если я хоть сколько его знаю – то могу сказать – ему это тяжело и больно. Он как птица в силке: его разум не притупился, – но силы уже не те, и то, что раньше давалось ему играючи – сейчас становится невозможным. Он злится на себя, злится на свое тело, которое все чаще его подводит... Ему горько, что он остается позади. И потому – да, он не может и не хочет благодарить Мать за дар смерти, данный ею детям. Он слишком любит и хочет жить. Отчаянно хочет.