Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ) - Леонова Юлия - Страница 76

Николай помолчал некоторое время, собираясь с мыслями. Его так и подмывало спросить о Ефимовском:

— Признаться мне не даёт покоя один вопрос, Мари, — не сдержал он любопытства.

Марья отвернулась от сцены, где уже начало разворачиваться действие второго акта:

— Спрашивайте. Ежели это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

— Отчего вы отказали Ефимовскому? Даже в Петербурге трудно найти более достойную партию.

Марья вновь повернулась к своему спутнику. Глаза девушки блеснули такой ненавистью, что Куташев невольно отшатнулся от неё.

— Знали бы вы, как я ненавижу этого человека! — сквозь зубы процедила она.

Николай окинул mademoiselle Ракитину холодным пристальным взглядом и смолчал, лишь щека дёрнулась едва заметно. Будь Марья Филипповна мужчиной, сие заявление дорого бы ей обошлось, но расценивая женщин существами недалёкими и глупыми, князь обычно проявлял к ним снисхождение. И все же его не оставлял вопрос: скольким уже mademoiselle Ракитина успела поведать о своей ненависти к графу Ефимовскому? Само предположение вызывало в нем ярость. Ему не составило труда вообразить Марью Филипповну окружённую толпой безмозглых воздыхателей, ловящих каждое её слово… каждую ложь, порочащую имя его друга. Воцарилось неловкое молчание. Марья вновь отвернулась и стала смотреть на сцену, но постановка уже не увлекала её, игра актёров поблекла в её глазах, всё ей стало казаться фальшивым и неестественным. Представление потеряло своё волшебное очарование, и она насилу дождалась его окончания, не осмеливаясь попросить князя покинуть ложу до финала, потому как опасалась огорчить его, ведь ему так хотелось сделать ей приятное. Вовсе не его вина в том, что одно упоминание о Ефимовском всколыхнуло в душе всё то тёмное и злое, что она полагала похороненным, коли решила вычеркнуть его из своей жизни.

Наконец, раздались аплодисменты, актёры вышли поклониться публике, и теперь можно было уйти с чистой совестью. Покидая театр, Марье пришлось немного задержаться, потому как её спутника несколько раз останавливали, дабы переброситься парой фраз и поделиться впечатлениями от нынешнего представления.

Куташев неохотно представлял её тем, с кем она ещё не была знакома, всем своим видом демонстрируя пренебрежение. Марья преувеличенно радостно улыбалась в ответ, говоря приличествующие случаю фразы о том, как она рада знакомству. С небольшими остановками они всё же добрались до гардероба, Николай сам помог ей надеть салоп, его ладони словно невзначай скользнули по её плечам, поправляя одежду на ней, но Марья заметила, как многозначительный взгляд его задержался на глубоком декольте её платья. Куташев поднял голову, устремляя взор на пухлые губы. Столь беспардонный осмотр заставил Марью вспыхнуть стыдливым румянцем. Она поспешила запахнуть полы салопа, потому как подобные взгляды невольно наводили на мысли о чём-то недостойном, порочном, греховном.

Проводив Марью Филипповну, брат и сестра Куташевы остались наедине.

— Что ты думаешь о ней? — тихо спросил Николай.

— Отчего ты спрашиваешь, Nicolas? — отозвалась Софья.

— Я вижу, Марья Филипповна тебе не нравится, — отвечал он, глядя в замёрзшее оконце экипажа.

— Она весьма привлекательная особа. Не удивлена, что ты увлёкся ею, — заметила Софья.

— Увлёкся? Полно! — рассмеялся Николай. — Неужели ты думаешь, что меня могла увлечь пустоголовая кукла?

— Тогда я не могу понять, к чему было приглашать её в театр? — пожала плечами mademoiselle Куташева.

— Мне стало скучно, — обронил князь.

— Скучно? Ники, ежели ты решил развлечься подобным образом, то прошу тебя, остановись! Видит Бог, никто не заслуживает того, чтобы стать игрушкой на время.

— Оставь, Софи. Ты же меня знаешь. Я не собираюсь её соблазнять.

— Это ведь та самая особа, из-за которой граф Ефимовский уехал на Кавказ? — поинтересовалась Софья. — Говорили, что она проходу ему не давала, и потому он сбежал от неё в действующую армию.

Голос её невольно дрогнул, выдав её чувства к Андрею.

— Это довольно запутанная история, — уклончиво отвечал Куташев, не желая нынче ворошить прошлое и портить впечатления от вечера.

— Расскажи мне, — требовательно попросила Софи.

— Как-нибудь в другой раз, — не пожелал откровенничать Николай.

Путешествие в Тифлис поначалу было довольно лёгким и приятным, лишь недовольство собой, осознание того, что где-то он упустил нечто важное, отравляло Андрею все впечатления от него.

Добравшись до Екатиренограда, почти седмицу пришлось ждать оказии, коей называли провиантские колоны в сопровождении пехотного конвоя обыкновенно при одном или двух орудиях, потому как пускаться далее в рискованное путешествие до Владикавказа в одиночку было сущим безумием. Горцы день и ночь рыскали за добычей по соседству с русской границей и вдоль дороги, служащей для прямого сообщения с Грузией. На ночь езда по дорогам совершенно прекращалась, только курьеры в сопровождении усиленного казачьего конвоя решались пускаться в путь. Слухи о зверствах разбойниках на дорогах Ефимовского не пугали. Напротив, ощущение опасности будоражило кровь, но повинуясь здравому смысл и понимая, что одинокий путник станет лёгкой добычей Андрей остался в Екатеринодаре дожидаться оказии.

От Екатиринограда до Тифлиса в путь пустились с провиантской колонной и добрались без приключений, только медлительность передвижения вызывала в Ефимовском глухое раздражение. Проезжая мимо Гарцискарской заставы, Андрей вздохнул с облегчением: долгое утомительное путешествие подходило к концу. Далее дорога извивалась по пустому месту до самого дома главноуправляющего. Бросив взгляд на горную гряду, темнеющую на фоне огненно-красного заката, Ефимовский зябко поёжился: холодные горные пики выглядели неприветливо и даже где-то зловеще. Порыв ледяного ветра с берегов Куры пробрал до самых костей. Всё тело затекло от долгого сидения в одной позе, каждая мышца ныла и молила об отдыхе.

Сам город представлял собой причудливое смешение европейской и азиатской культур. Начинался он с большого двухэтажного дома с рядом арок и колоннадой во всю длину главного фронта. В этом доме помещался главноуправляющий Грузии, ныне им являлся барон Розен Григорий Владимирович. Именно к нему надлежало явиться Ефимовскому, дабы решить вопрос о дальнейшем прохождении службы. С Розеном Ефимовский был знаком ещё со времён Польской кампании и надеялся, что у него не возникнет затруднений с переводом из гарнизона Новых Закатал куда-нибудь в иное место.

За домом главноуправляющего начиналась улица, которая вела к Эриванской площади. Собственно, именно на этой площади и располагалось здание штаба, гимназия, отделение полиции и несколько домов, построенных совсем недавно.

Тройка Ефимовского остановилась у входа в штаб. Андрей выбрался из саней, потоптался на месте, разминая замёрзшие и затёкшие ноги, и шагнул к дверям. Караульный, видя перед собой офицера, взял под козырёк, но всё же остановил, поинтересовавшись, к кому он и по какому делу. Ефимовский ответил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы и осведомился, где ему найти дежурного по штабу офицера.

Нынче дежурил адъютант Розена поручик Волховский. Поздоровавшись, Андрей остановился на пороге. Окинув вошедшего равнодушный мимолётным взглядом, офицер вновь вернулся к своему занятию: перо в его руках продолжило бег по бумаге. Ефимовский тихонько кашлянул, желая привлечь внимание, но адъютант Розена даже бровью не повёл. Штабные офицеры превосходно освоили науку выказывать собственную значимость и низвести любого посетителя до уровня надоедливого просителя.

— Ваше благородие, — теряя терпение, обратился к нему Ефимовский, могу я увидеть его высокопревосходительство.

— Вы по какому делу, штаб-капитан? — холодно осведомился адъютант, прервав своё занятие.

— Прибыл для дальнейшего прохождения службы, — подал ему свои бумаги Андрей.