Феромон (СИ) - Лабрус Елена - Страница 36

Возвращаю Ханту телефон, и от взгляда, которым он сверлит меня пару секунд, когда протягивает за ним руку, у меня мороз бежит по коже.

Мелькают огни ночного города, мигают светофоры, слепят неоном вывески, навязывает ненужные товары реклама - я всё это вижу словно во сне. Я гадаю: мы едем ко мне или к нему. К нему ближе. Ко мне лучше.

Но я боюсь спросить, боюсь нарушить это зыбкое молчание, в котором есть всё и, может быть, нет ничего. Оно живое. Оно дышит. Оно существует. Тикает часами, скрипит матрасом, пахнет утренним кофе и вафлями. Ворчит старыми половицами, хлопает дверцей холодильника, шумит водой в душе.

И даже больше: обнимает сильными мужскими руками, звенит детским смехом, манит звонким лаем, окатывает брызгами воды из бассейна, трещит газонокосилкой, наполняет лёгкие запахом свежескошенной травы и цветущих розовых кустов. Оно рисует мне идеальную картинку моего будущего, которую я когда-то придумала себе в шестнадцать лет да так от неё и не избавилась или... не сулит ничего хорошего. Смятые простыни. Горькое разочарование. Последнее «Прощай!» на пороге.

Машина останавливается у моего крыльца.

Стойкое дежавю. Цветочный горшок. Ключ. Топтание на пороге. И только когда дверь хлопает за спиной Ханта, я нахожу в себе силы поднять на него глаза.

- Эйв, - это всё что я успеваю сказать, когда он уверенно, сильно и нежно прижимает меня к себе. В бледном свете луны, что сочится сквозь входную дверь, я вижу только его идеально очерченные скулы. Он находит мои губы своими, но вдруг отстраняется.

- Чуть не забыл. Ты уволена.

А потом накрывает их жадным, ненасытным, неистовым, самым головокружительным в моей незадачливой жизни поцелуем.

45. Эйвер

А мне казалось, я больше не понимаю разницы объятий, не чувствую вкус поцелуев, у меня больше не сбивается дыхание, не учащается пульс, не дрожат руки.

Оказалось, это не так. Потому что с ней я забыл, что надо дышать. Забыл, что если не глотнуть воздуха, то сердце начнёт стучать в груди как кузнечный молот, а лоб покроется испариной, как в парной. Но я не хочу упустить даже эту долю секунды, что нужна мне для вздоха.

Я забываю обо всём, ловя её горячее дыхание, глохну в безмолвии её губ и умираю от восторга, когда, поспешно заглотив воздуха, вновь ощущаю их сочную послушность. Что-то спелое, клубничное... или ванильное? Опьяняющее. Что-то, что мешает мне думать, дышать, быть. Заставляет сосредоточиться только на этом моменте, на тонком аромате совершенства жизни, когда и важен только этот происходящий миг.

Не знаю где мы: столовая, гостиная, кухня. Неважно, что это: пол, диван, стол. Это комод. Чёрт с ним! Годится и этот узкий комод. Я нахожу застёжку её платья. Она - молнию на моих брюках. Слава женским чулкам. Благодарность создателям кружевных трусиков. Что-то падает на пол. Ваза. Разбивается или нет? Плевать! В этом доме я знаю, где стоит веник.

Анна! Меня трясёт от возбуждения. Колотит от её запаха, шатает от её близости. От желания ей обладать. От её желания принадлежать мне.

- Ах-х! - вырывается у нас одновременно, когда моя возбуждённая плоть врывается в её влажную глубину. Входит плотно, как ключ в замочную скважину. И будь я проклят, но у меня сносит крышу, когда она выгибается. Когда стонет так, что я готов к херам стереть до мозолей этот первичный половой признак, лишь бы ей было сейчас хорошо. Так хорошо, как никогда и ни с кем не было. Как никогда и ни с кем не будет. Да, я хочу всё. Её всю. В личное пользование. Навсегда. Без остатка.

Пальцы скользят по взмокшей коже. Мои движения становятся резче, её вздохи короче, а вихрь мироздания неудержимее. И в тот момент, когда её тело вздрагивает восхитительно упругим, оглушительно осязаемым спазмом, меня накрывает таким приходом, что - чего со мной никогда не было - я не могу сдержаться и водопадом срываюсь в глубину таких крышесносных ощущений, что, если я сдох, честное слово, мне плевать. За это можно умереть. Не жалко.

- Ан, - я ослеп, растворившись в этом благодатном мареве. Я на ощупь нахожу её губы, ещё колышась в блаженном небытие, как некая аморфная субстанция в тёплой луже первозданного мира, из которой пришла на эту планету жизнь. - Боже, Ан! - шепчу я её губам.

Они отвечают мне эхом: - Эйв! Боже!

И её неосознанный шёпот - лучшее, что я когда-нибудь слышал в этой жизни.

- Я... - я хочу покаяться за то, что был так быстр, но она не позволяет мне говорить, вжимаясь, вплавляясь в меня, вплетаясь на молекулярном, атомном, энергетическом уровне.

Я не могу ей противостоять. Я не могу ей не позволить. Я хочу принадлежать ей. Весь, до последней соринки в глазу, до сухого остатка на дне тигля, что мог бы остаться после тщательного выпаривания, если бы она не вдохнула в меня жизнь. Я хочу связать узлами все зеркальные нейроны в своём жалком мозгу, вырвать их с корнем и выкинуть, потому что её не с кем сравнить, не с чем сопоставить. Она такая одна. Единственная. Неповторимая. Невероятная. Она - феромон моей души.

- Только не вздумай сейчас уйти, - ведёт она пальцами по моим губам.

- Я не уйду, даже если ты будешь меня гнать, - прижимаю её к себе, снимая с благословенного комода. - У нас впереди целая ночь.

- А утром ты примешь меня обратно на работу? - усмехается она, помогая включить свет в ванной.

- Только для того, чтобы вечером опять уволить.

Никогда в жизни так не любил душ. Он позволяет рассмотреть её во всех подробностях. Во всей красе. А она красавица. Я заболеваю ей. Нет, я уже ей болен. Неизлечимо. Психически. Хронически. Безнадёжно. Смертельно.

Собираю губами капли с нежной кожи, как росу с лепестков. Она потрясающая. Ладная, гибкая, стройная. Совершенная. Она словно создана из этих капель воды. Я не нахожу слов, заикаюсь, теряюсь, словно держу в руках мечту. Равно реальную и ненастоящую. Воплощённую в этой женщине и недостижимую. Сокровенную, манящую, иллюзорную и такую осязаемую.

- Прости, я не подготовился, - веду губами по плечу, вверх по шее. Каюсь за отсутствие запаса презервативов.

- Забудь, - заставляет она меня содрогнуться, скользя руками по спине. - Ты в полной безопасности.

Её доверие подкупает.

- Я в полной прострации. Ты охрененная.

- Повторим?

- Шутишь? - подхватываю её на руки. - Будем повторять, пока не выучим это наизусть. Дословно. Многократно. Бесконечно.

Опускаюсь на пол, скользя спиной по стене. И вхожу в неё снова. У меня ощущение, что я первый раз меряю лайковую перчатку. Словно до этого мне всё попадались варежки. Да, мягкие, да, уютные, но безликие, серийные, однообразные. А эта скроена точно по моим лекалам. Штучная. Авторская. Идеальная, как вторая кожа. Окрыляющая, как второе дыхание. Вдохновляющая, как повышенная передача.

С ней всё кажется другим. Шелковистость кожи. Округлость груди. Упругость сосков. Даже вкус воды, что я глотаю вместе с её жадными поцелуями. И она отдаётся так самозабвенно, что я мучительно ревную к каждому разу, что был у неё не со мной, к каждому взгляду, что был неосторожно на неё брошен, к каждому прикосновению, что подарил ей не я.

И я уже знаю, что со мной. Я люблю её. Люблю с той секунды, когда первый раз увидел. Люблю каждый ноготок. Каждый сморщенный от горячей воды пальчик. Каждый рыжий волосок. И эту родинку над губой - особенно.

- Ан, - шепчу ей на ухо, когда, отмучившись сладострастными спазмами, отстонав в агонии сокрушительного оргазма, она распластывается на моей груди, и я прижимаю её к себе как самое ценное сокровище в мире. - Что ты имела в виду тогда, в больнице? Что ты сказала мне в тонущей машине, но я, к сожалению, не услышал?

- Что я убью тебя, если ты меня не трахнешь, - улыбается она.

- Дурочка! Я серьёзно. Что ты сказала? - осторожно оттягиваю её голову за волосы, чтобы сорвать ещё один поцелуй.

- Я скажу, если будешь себя хорошо вести, - легонько прикусывает она мою губу. Мн-н-н, до чего же у неё выходит это соблазнительно.