Феромон (СИ) - Лабрус Елена - Страница 48

Стойкое желание встать и уйти. И к чёрту эту веранду, и мокрый сад, и любимый, зачитанный до дыр «Грозовой перевал». Даже дома я теперь чувствую себя не «дома», а в месте, откуда хочется бежать.

- Ну, а твой Ривер, - бросается на мою защиту отец. - Он же вообще голубой, а ты додумалась - сватаешь его единственной дочери.

- Что значит, голубой? - впивается в него злым ядовитым взглядом мама.

- То и значит, что заднеприводный. Другой ориентации. В меньшинстве... - не жалеет отец эпитетов, отвечая ей столь же едко.

А мне-то казалось, это противостояние будет забавным: отец - за Ханта, мама - за Ривера. Но то, какие непристойные синонимы находит отец, явно глумясь над Томом, мне почему-то обидно слышать. Конечно, он имеет право злиться, ведь Ривер сейчас доставляет ему одни неприятности. И Ривер - знатный говнюк, которому не мешало бы для профилактики открутить голову. Но как бы отец ни был на него зол, такие выражения в свой адрес Том точно не заслужил.

- Папа, прекрати! Нет! - бросаю я на стол салфетку. - Он не гомик. И если учесть, что даже я с ним спала, то с женщинами у него всё в порядке.

Я поднимаюсь в гробовой тишине, воцарившейся в столовой.

- С Ривером? - первой приходит в себя мама.

- Да. Скажу вам больше. Он был у меня первым, - прорывает меня. Конечно, не к добру. Конечно, всё из-за того, что мне больно было слышать про Айлин Соул. Но и они знатно постарались, чтобы подлить масла в этот огонь. Плевать. В конце концов, Ривер заслуживает большего уважения, чем ему отмеряли в этом доме. - И пусть отношения у нас с ним долгие и сложные. Но они есть, до сих пор.

- Первым? - отодвигает тарелку отец. А я-то думала ничто не может испортить ему аппетит. - Значит, парашютный клуб... И весь этот Шекспир... Всё это было уже тогда?

- Да, пап. Но, знаешь, я не только ни о чём не жалею, мне даже приятно об этом вспоминать. Ведь он наполнил мою жизнь чем-то значительным, интересным, необычным. Событиями. Я была важна для него. И чувствовала себя исключительной. Он меня заметил, оценил, раскрыл и стал единственным, кто ни разу меня не унизил. Ни разу. Я благодарна ему за всё это. И мне не о чем сожалеть.

- А вот я сожалею, - встаёт отец и, глядя на меня, покачивает головой, словно не может поверить в то, что я сказала. - Сожалею, что сразу этого не разглядел. Что отмахивался от своих подозрений. Доверял тебе. Верил во все эти дурацкие выдумки про совпадения. Про твою неуклюжесть. Про привычку попадать в неприятности. Всё же это не случайно, да? Тот пожар. И эта авария на мосту. И что там ещё было?

- Под ними обрушилось здание, - великодушно подсказывает мама. - Так это всё действительно устроил он?

- И прекрасно устроил, если вы не заметили, - под их осуждающими взглядами из чувства противоречия, а может, из чистого упрямства, но я встаю за Тома горой только сильнее. - Я ни разу не пострадала. А если и получила какие-то незначительные повреждения, то только по собственной глупости.

- Что-то я не пойму, с чего ты так рьяно его защищаешь? - выходит отец из-за стола и хлопает себя по карманам, разыскивая телефон. - Может, он и не гомик, что мне совершенно фиолетово, но он ведь явно больной на всю голову, если всё это устраивал намеренно.

- Вот потому и защищаю, - зло задвигаю я за собой стул, - что никто не видит в нём самого главного: он потрясающий. Умный, интересный, талантливый, чуткий, заботливый и очень ранимый. А ещё сложный. И не такой, как все. Но это вовсе не значит, что он зло. Кому ты звонишь? - перевожу я взгляд с отцовского лица, на пальцы, которыми он сосредоточенно тыкает в экран.

Он не отвечает и мне приходится повысить голос:

- Папа! Кому ты звонишь?

- Анна, это ты не понимаешь, - встаёт мама, когда отец бросает на меня взгляд, которым можно пытать, как калёным железом. - Он опасен.

- Вы вообще меня слышите? - я иду к отцу, чтобы получить свой чёртов ответ, но мама встаёт у меня на пути.

- Конечно, милая, - обращается она ко мне как к болезной и успокаивающе гладит по плечу. - Я в ужасе от того, что ты только что рассказала. Я и представить себе не могла. Боже, - она прижимает руку к груди, - да мне плохо от одной мысли, что он мне нравился. Что я хотела выдать тебя за него замуж.

Отпустив меня, она тяжело опирается руками на стол, и, перебирая ими для поддержки, неловко садится на стул, словно с ней вот-вот случится сердечный приступ. Правда, такие приступы с ней случаются по пять раз на дню, особенно, когда она остро требует к себе внимания, поэтому никто из нас и не думает бросаться к ней на помощь.

Мама делает два больших глотка вина и обмахивается салфеткой.

Отец, наконец, дозванивается, кому хотел, и выходит, чтобы поговорить, так и не удостоив меня ответом.

А я стою посреди столовой, словно на поля боя. Единственная выжившая. Совсем одна.

И делать мне на этом пепелище понимания действительно нечего. Хотя могу, конечно, подбросить им ещё пороху: рассказать про Кору, про любвеобильность Дайсона, а ещё лучше - про феромон Ханта. Но, боюсь, тогда собственные родители упекут меня в психушку.

Поеду лучше к Дэвиду. Может, хоть он мне объяснит, что во мне за изъян, раз я притягиваю одних уродов. И ведь умудряюсь не просто найти в них хорошее, но ещё и любить.

60. Анна

А в этом районе дождя словно и не было. Сухо. Тепло, даже душно. Преодолев длинную лестницу входа с облегчением погружаюсь в прохладу коридоров большого научного института.

Порог священного алтаря Дэвида Подески - обставленной по всем канонам и последнему слову современной техники лаборатории - пересекаю без страха и даже с энтузиазмом.

Дэвид понравился мне с первого взгляда. Прежде всего, умом. Своей целеустремлённостью и вовлеченностью в работу, но в то же время - эрудицией и широтой мышления. А ещё - длинными спутанными кучеряшками, которые сегодня он стянул в благородный хвост, и улыбкой, что придаёт его лицу воистину одухотворённое выражение.

Сегодня он мне нравится ещё больше. Он не смущается и не суетится в моём присутствии. И хотя мне неловко сдавать некоторые мазки, Дэйв в этом участия не принимает. А поэтому, пройдя все формальности, я обхожу стол, где он возится с полученными пробирками, и отправляюсь осматривать его лабораторию.

- Как дела у Эйвера?

- Х-хорошо.

- Я же правильно поняла, что уровень его феромона стал падать?

- Угу, - не поворачивая на меня головы, кивает Дэйв.

- Значит, сейчас всё в порядке? Уровень восстановился?

- Да, - снова кивает он и снова не поворачиваясь. И мне кажется, я понимаю, в чём причина его немногословности. Из деликатности он не хочет распространяться о подробностях. Ведь у Дэйва дома, как я поняла, они говорили про добровольный целибат Эйвера и явно спорили: причина снижения уровня в нём или не в нём. Уровень восстановился, Дэйв в курсе, что у Ханта был секс. Но уточнял ли тот, с кем? Пожалуй, и я не хочу знать лишнего об Айлин Соулл. И делиться своей личной жизнью тоже не стремлюсь. Поэтому, узнав главное, спешу сменить тему.

- А что подтолкнуло тебя заниматься именно феромонами? - с интересом заглядываю в клетки к суетящимся белым мышам.

- Да, собственно, Эйвер и подтолкнул, - оглядывается Дэйв, а потом снова склоняется над столом. - В универе я писал работу по гормонам. А потом увидел Ханта на одной из вечеринок. И мне показалось очень необычным царящее вокруг него оживление. Очень характерным для воздействия природных веществ, статью о которых я как раз писал. И я решил познакомиться с ним поближе.

- Наверно, он был обвешен девушками, как виноград - спелыми гроздями? - с умилением рассматриваю упитанных и таких же белоснежных, как мышки, кроликов. Вовсе не выглядят они подопытными. Скорее счастливыми.

- Ну, в общем, да, - смеётся Дэйв, проводя какие-то уверенные, но совершенно непонятные мне манипуляции с пробирками. - Очень похоже. Но я бы сказал, что они липли к нему как комары, а он отмахивался.