Могила на взморье (ЛП) - Берг Эрик - Страница 39

— На секунду? Ветреной ночью? Немного театрально, ты не находишь? Мы тут не разыгрываем пёльскую версию «Призрака оперы», Лея.

Я согласилась с ней. Вероятность того, что Юлиан вернулся через двадцать три года именно сейчас, да еще тайком, была равна нулю.

— Я собираюсь связаться с моим психологом,— сказала я.

— Отличная идея. Ты попала в тяжелую аварию. Кто знает, что там у тебя перемешалось в голове. Когда я ночью нахожусь одна дома, я везде слышу треск и хруст, мне кажется и у тебя в мозгу происходит нечто подобное. Потрескивает то тут, то там.

Я улыбнулась. Тем самым Жаклин подобрала самое любезное, какое только возможно, обозначение для «ты бредишь».

Вопрос был только в том, почему мне стал являться именно Юлиан.

И еще эти вспышки в памяти. В отличие от ситуаций, в которых я думала, что вижу Юлиана, эти яркие и резкие «фотографии» представали перед моим мысленным взором. Я без проблем распознавала, что они не имели отношения к реальности, в то время как голос и лицо Юлиана вводили меня в заблуждение в реальности. Мои чувства и ощущения действительно думали, что видят и слышат его. А «фотографии» напротив оставались неподвижными, словно замороженные.

В памяти снова всплыла черно-белая, неподвижная картинка, которую я увидела, когда впервые посетила этот дом: отчаявшаяся, плачущая Жаклин.

— Скажи, Жаклин, когда я в мае была на Пёле, я... Случилось ли нечто такое, что заставило тебя заплакать, а я утешала тебя или что-то в этом роде? Пьер рассказал мне о твоем приступе аллергии. Может быть, это был именно тот момент, который, как мне кажется, я вспомнила?

На мгновение она посмотрела на меня как человек, которому я наступила на ногу, но в ту же секунду это ощущение исчезло.

Жаклин утешающе взяла меня за руку.

— Я, правда, думаю, что ты срочно должна поговорить со своим врачом. Я где-то читала, что паранойя именно так и начинается.

— Оставьте сообщение после гудка, — прозвучал голос Ины Бартольди на автоответчике.

Я оставила сообщение с просьбой перезвонить мне. Больничный психолог предусмотрительно дала мне свой номер телефона, «на случай, если вдруг что случится», как она выразилась. Как мне казалось, этот случай наступил.

Четыре месяца назад

Снаружи дом старого Бальтуса выглядел невзрачным: массивное здание, маленькие окна, не совсем новые ворота, и прямо-таки страшная хозяйственная постройка. Но стоило войти через ворота во двор, как это сделала Сабина, то простое каменное строение превращалось в своего рода имение. Пол был вымощен базальтом, в наполненных землей бочках росли ирисы, нарциссы и маргаритки, а только что вернувшиеся с юга ласточки вили гнезда во всевозможных нишах. В старой лошадиной поилке непрерывно плескался ручеек. Родители воинственно настроенного соседа когда-то были фермерами/крестьянами, и он сам остался фермером, хотя уже давно не возделывал пахотные земли. Бронзовая вывеска с серпом и молотом на одной из стен указывала на то, что и в другом отношении он тоже остался во власти прошлого.

Несмотря на социалистическую символику, двор излучал нечто уютное, мирное, почти что райское, если бы не ужасный рев циркулярной пилы.

Воздух в хозяйственной постройке был таким тяжелым от древесной пыли, что перехватывало дыхание и чесалась кожа. Невзирая на это, старик Бальтус выпиливал из досок длинные колы, из которых он вне всяких сомнений собирался построить забор вокруг «своего» участка земли, где располагались руины, и против чего, конечно же, будет выступать Харри. Сабина представила, как они в ближайшее время будут действовать как два Сизифа. Один мастерил днем то, что другой разрушал ночью, так что в итоге они бы никогда не закончили свою работу. Это был забавный, но возможно дееспособный симбиоз, в котором у обоих было занятие и смысл жизни.

Наряду с Эдит, Бальтус был единственным представителем старшего поколения в деревне. Родители Майка жили в доме для престарелых на Узедоме, Пьера на своего рода даче на Гран Канарии. В то время как за Эдит ухаживала дочь, о Руперте Бальтусе позаботиться было некому. Не мудрено, ведь по сравнению с его колкостью, ежики были просто мягкими игрушками. Она всегда был закоренелым брюзгой, который скорее проглотил бы раскаленный кусок угля, чем сказал кому-нибудь доброе слово.

Чтобы старик не испугался и случайно не отпилил себе палец, Сабина тихо подошла и подождала, пока он отключит пилу.

— Господин Бальтус? Я звонила в дверь, но Вы, наверное, не слышали.

Он повернулся, глаза без блеска, как мрачные тучи, а под ними мясистые круги.

— Ваше предположение неверно, дама. Так как Вы звонили мне, я исходил из того, что Вы хотели попасть ко мне, а так как Вы хотели попасть ко мне, то Вы знаете, почему я не открыл.

Сабина улыбнулась, невзирая на его ехидство.

— Я зашла через ворота во дворе, они были приоткрыты.

— А если дверь Вашей машины стоит открытой, я имею право сесть за руль и уехать? Ввиду Вашей профессии Вы должны лучше знать.

Значит, он навел справки о Сабине или видел в машине ее полицейский значок. Как бы то ни было, она явно не была ему безразлична.

— У меня давно не было гостей,— добавил он, — и так и должно оставаться. А теперь уходите, я занят.

Сабина предложила подсобить ему. Она немного умела столярничать и даже проходила практику, в те времена, когда женщины выбирали эту профессию так же часто, как мужчины профессию секретаря. Именно это ее и привлекало. Но, в конце концов, перспектива нескучной работы в полиции привлекла ее больше.

— Так я и думал,— ответил Бальтус. — Вы, сотрудники уголовного розыска, как будто вышли из вечерних сериалов по ЦДФ¹⁴. Вы за дурака меня принимаете? Я прекрасно знаю, зачем Вы здесь. Так что прекращайте подлизываться. Я не хочу иметь с Вами никаких дел, ни с Вами, ни с кем либо еще, понятно? Вы принадлежите к этому дерьмовому миру снаружи, ему нечего делать в этих стенах.

От Харри я узнала, что Бальтус жил в своем небольшом имении совершенно изолированно ото всех. Продукты ему доставляли на дом, а если он и выходил из дома, то только для того, чтобы наставить вокруг руин таблички и заборы, да и этим он начал заниматься лишь с недавних пор. Как и многие другие параноики, он создал себе мир, в который никого не впускал, причем его дом был видимой частью этого мира, а все остальное существовало в его голове. То, что он был одинок, никоим образом ему не мешало, наоборот, для него это было логично. Так как Бальтус ни с кем не сталкивался и не выяснял отношения, ему не было необходимости делать это и с самим собой. Так же как некоторые люди пылко верили в бога, Бальтус верил в социалистическое будущее, пока однажды не пришли плохие люди и не отменили бога.

С тех пор как Сабина начала работать в полиции нравов, напротив нее почти каждый день сидели люди с трудной судьбой. Трагедии, ложь, подлости, лопнувшие как мыльный пузырь мечты, были ей не чужды. Все это позволяло тренировать седьмое чувство — знания о человеке. У Бальтуса презрение к миру за все эти годы поразило не только сердце, но и отразилось на лице.

— Давайте начистоту, господин Бальтус. Дело же не в строительстве загородных домов. Не обижайтесь, но разве вам не за восемьдесят? Кто в этом возрасте становится застройщиком?

Предположение Сабины не было чисто интуитивным. Она четко помнила давние ссоры между Рупертом Бальтусом и Эдит Петерсен, он шеф СХПК¹⁵, она строптивый член кооператива. Сама доброта, любящая детей и всегда приветливая Эдит превращалась вблизи этого мужчины в сварливую бабу. Нередко они оба, не стесняясь в выражениях, ссорились прямо посреди улицы. Это из-за настойчивости Эдит Бальтуса весной девяностого года сняли с должности руководителя кооператива. Возможно, что именно таким образом, через сына, он хотел отомстить своему давнему противнику. Без сомнения Харри страдал бы больше всех, если бы руины снесли, а если страдал Харри, то страдала и Эдит.