Могила на взморье (ЛП) - Берг Эрик - Страница 40

Как выяснилось, Сабина была отчасти права, потому что эмоции действительно играли здесь большую роль, но все же причина скрывалась в другом.

— Послушайте, я сравняю руины с землей, даже если это будет последний поступок в моей жизни. В этом злосчастном месте я потерял свою дочь, все, что у меня было. Там она стала амбициозной, наркозависимой шлюхой. Для меня она умерла, причем уже двадцать три года назад, когда отвернулась от меня, чтобы жить в этом проклятом Голливуде.

— Насколько мне известно, она вернулась и живет совсем рядом. Не у многих отцов дочь живет по соседству.

— Майк два раза забрал ее у меня, сначала в девяностом году, а потом, когда она вернулась. Вот что я Вам скажу, дама. Эта Жаклин Такая-то, живущая рядом, интересует меня примерно также как индийская космическая программа.

Внутри простой концепции мыслей Бальтуса это умозаключение даже имело смысл. На всех друзей из этой компании наложило свой отпечаток проведенное вместе детство. Это выражалось в том, что они подталкивали друг друга делать вещи, на которые при других обстоятельствах не решились бы, не важно какие, будь то балансирование на высоких стенах или уверенная и решительная манера держать себя перед не членами группы, как это делала Лея по отношению к старшей сестре. Крепкая связь между ними сделала их всех сильнее, отважнее и любознательнее, в том, что касалось всяческих экспериментов, в том числе и Жаклин. Таким образом, Бальтус даже был прав.

Но за пределами простой концепции мыслей Бальтуса его утверждения были сущим вздором. Жаклин просто пошла своей дорогой. Она попробовала и потерпела неудачу. Когда тоска заставляет тебя отправиться к морю, и через несколько лет ты тонешь во время штурма, такие люди как Бальтус после этого скажут о тебе: «Если бы он только остался на суше». Но разве может быть берег достойным местом для жизни для человека, которого тянет в море? Не погибнет ли он и там, только медленнее, тише и мучительнее?

Сабина ничего не знала о предполагаемой наркозависимости Жаклин или о том, что, как выразился ее отец, она «стала шлюхой». Она поехала в Калифорнию, прислушавшись к своему внутреннему голосу, а не к нашептываниям друзей. Тем самым она заслужила уважение и поддержку отца, а не его злорадство.

— Говорите сколько хотите,— продолжил бушевать Бальтус. — Участок принадлежит мне, и я могу делать с ним, все что захочу.

Он уже повернулся к пиле, но вспомнил что-то, что обязательно должен был сказать.

— Кстати, Вы сами виноваты. Вы же тогда праздновали воссоединение, не так ли? Вот то и получили. Раньше не было никаких споров по поводу собственности, по одной простой причине, потому что собственности не было.

— Для человека, не интересующегося собственностью, Вы довольно падкий на нее,— ответила Сабина.

— В мире без денег и собственности, я бы прекрасно прожил без всего этого. Деньги — это не кислород. Ни один человек не нуждался бы в них, если бы и у всех остальных их тоже не было. Но они есть у всех. Я просто следую логике мира, навязанной мне другими.

Сабина чуть не посоветовала ему переехать в Северную Корею, но сделав это, она навредила бы самой себе, потому что пришла сюда по совсем другой причине и рассчитывала получить у Бальтуса необходимые сведения. Что касалось участка, то говорить было не о чем. Старик не уступит и не успокоится, пока не будет снесен последний камень руин, хотя в конечном итоге он ничего не выиграет от этого. В своей жизни Бальтус любил только двоих — свою дочь и свое государство. И того и другого он лишился, одного благодаря, по его мнению, друзьям Жаклин, другого из-за критиков государства и псевдореволюционеров таких как Эдит Петерсон. Именно им предназначалась его месть.

Горькая ирония судьбы заключалась в том, что Эдит Петерсон и ее детям в объединенной Германии материально жилось хуже, чем в том государстве, против которого они восставали, а Бальтус, наоборот, мог себе позволить строить загородные дома. Он так хорошо освоился и привык к капитализму, как злостный рецидивист к своей камере.

— Я здесь не только из-за участка,— резко сменила тему Сабина.

— Из-за чего еще? — спросил он, намереваясь снова включить пилу.

— Из-за исчезновения Юлиана Моргенрота.

В ту же секунду старик бросил свои доски.

— Ты смотри, много же Вам понадобилось времени. Я уже тогда, давая показания, говорил этому безмозглому деревенскому полицейскому, что здесь что-то нечисто, и теперь двадцать три года спустя за это дело, наконец, взялись. Вам не кажется, что Ваша система немного медленно работает?

Сабина научилась терпеть сарказм, ведь иначе совместное проживание в доме Малеров было бы невозможным. Циничные подколы Леи поначалу причиняли ей боль, но со временем Сабина стала «толстокожей», что помогло ей в полицейской работе. Она никогда не теряла самообладание, в отличие от многих коллег, которые временами с трудом переносили зло, творящееся в мире.

— Уголовное дело, к сожалению, было утеряно,— солгала она, чтобы дать Бальтусу повод быть поразговорчивее.

— Это сразу было понятно, — с издевкой сказал он. — Халатность. Такого раньше никогда не было. А сегодня... Никакой дисциплины. Самое важное в государстве это документы.

То, что он был убежден в этом, Сабина верила ему на слово.

— Возвращаясь к Юлиану Моргенроту...

— В тот день я видел, как он шел к руинам, причем дважды, после обеда и вечером. Я шел с Гагариным.

— Гагарин?

— Моя овчарка. В пятнадцать пятнадцать парень шел с гитарой за спиной через поля в сторону руин. Гагарин подбежал к нему и обнюхал, парень поприветствовал и немного поиграл с ним, пока я не подозвал собаку к себе. Немного погодя я услышал, как из руин доносились громкие голоса, как будто кто-то ссорился, а несколько минут спустя мальчишка прибежал назад. Гагарин опять побежал к нему, но на этот раз парень был погружен в свои мысли. У него часто случались такие сдвиги, стоит хотя бы вспомнить те странные песни, которые он писал. Но в тот день он выглядел каким-то... несчастным.

Сабина кивнула, чтобы он продолжал рассказ.

— Около восьми вечера я случайно подошел к окну и увидел, как парень вышел из своего дома и с поникшей головой побрел мимо моего окна в сторону руин. Он был таким же обессиленным, как и я, но наверняка по другой причине. А вот назад он не вернулся, по крайней мере, до наступления темноты. Руку готов отдать на отсечение.

Это был на удивление точный и подробный рассказ, если учесть, что все произошло почти четверть века назад.

Видимо Бальтус заметил удивление и скепсис в лице Сабины и по собственной инициативе добавил:

— Я все так хорошо помню, потому что в тот день был подписан государственный договор, придавший законную силу распаду ГДР. Это был последний день августа, никогда не забуду об этом.

Сабина представила себе, как в тот вечер в конце лета рухнул мир Руперта Бальтуса, как он гневно и одновременно меланхолично смотрел из окна на страну, которая только что была его и в следующее мгновение стала чужой. Как он ругал Гельмута Коля, Михаила Горбачева и большинство своих сограждан. Как он увядал, так быстро, что это было даже заметно для глаз. Он часами сидел у окна и мрачно смотрел на землю, погруженную в сумерки, на деревню, где тон теперь задавали другие, молодые люди с их большими желаниями на будущее.

И вдруг Бальтус видит как один из тех, чьи мечты только что победили его мечты, идет мимо его окна и выглядит явно грустным. Неудивительно, что такая сцена в такой специальный день осталась в его памяти. Сабина тоже до сих пор помнила что делала в тот вечер, когда в новостях передали сообщение о подписании государственного договора. Она громко слушала музыку в своей комнате. Пластинки Нины Хаген, одну за другой. При этом она решила отправиться на запад и стать полицейским.

— Вы видели еще кого-нибудь? — спросила она.

— Из окна моей гостиной видно только дом Моргенротов. Когда стемнело, я закрыл ставни. Позже я услышал голоса. Госпожа Моргенрот разговаривала с кем-то, по моему с девчонкой Петерсенов.