Справедливости – всем - Щепетнов Евгений - Страница 6

– Татаринов уходит. Рапорт написал на увольнение.

– О как! – обрадовался Самойлов, и Семушкин пристально, непонятно посмотрел на него, сфокусировав взгляд, как снайпер на дальней мишени:

– Чему радуешься?! Тому, что уйдет настоящий сыщик? И кто тогда будет искать злодеев? Ты, что ли?

– А что, какие-то претензии? – ощетинился Самойлов. – Чо тебе надо? Я те чо, соли на хвост насыпал?

Семушкин снова посмотрел на него, махнул рукой, мол, что с тобой разговаривать?! И снова повисла гнетущая тишина.

Впрочем – не такая уж и тишина. За окном, не так далеко, жужжали машины, проревел пневмосигналом какой-то автобус, а может, частник, поставивший на машину гудок от грузовика (сюда грузовики не пускали). Шумел ветер в ветвях дерева, стоящего рядом с окном. В коридоре кто-то протопал, бормоча что-то неразборчиво, с кавказским акцентом. Только мозг отсеивал весь этот привычный фон, оставляя лишь то, что было для него важным. Например, эта напряженная тишина, повисшая после слов Юры.

– Юр, – неожиданно для себя спросил я, – а он вообще-то хороший человек, этот Татаринов?

Семушкин удивленно поднял брови, будто впервые меня увидел, и недоуменно помотал головой:

– Ты чего? Хороший, плохой – какое это имеет значение? Ты не породниться с ним сюда пришел. Служить. Но если уж так встал вопрос, он справедливый мужик. И отличный опер, с огромным стажем. И когда он уйдет, отдел потеряет очень много. Уходят профессионалы, а приходят…

Он не сказал, кто именно приходит, но я понял: «Такие, как ты!» И мне вдруг стало стыдно, и я в очередной раз горько пожалел, что ушел из участковых. Вот на кой черт мне это было нужно?! Ну зачем я поддался и пошел в этот отдел?!

– Каргин! К Татаринову! – Открылась дверь, и в нее заглянул помощник дежурного, сержант Васечкин. – Мухой давай! Он ждет! Злой, кстати, как черт!

Во все времена дежурная часть – особая структура. Захотят осложнить тебе жизнь – для этого есть много, очень много возможностей. С дежурными лучше не ссориться. Васечкин так-то парень неплохой, вот только наглец необычайный, ни в грош не ставящий ни капитанов, ни целых майоров!

Вообще-то, в ментовке не особо смотрят на звание. Важнее должность. Мне всегда было смешно, когда в каком-нибудь фильме про ментов сержант подходит к менту-летехе едва не строевым шагом, называя его «товарищ лейтенант». Идиоты-сценаристы ни малейшего представления не имеют о том, какие на самом деле отношения в описываемой ими государственной структуре, в просторечии именуемой «внутренними органами». Эти акулы пера считают, что милиционеры ведут себя так, как строевики в какой-нибудь воинской части! Дураки, самые настоящие дураки! Давно уже воспринимаю все фильмы про ментов как глупые комедии, ничего общего не имеющие с реальной жизнью, как, впрочем, и большинство моих сотрудников.

Запереть свой сейф – дело нескольких секунд. В нем наброшенные на меня пачки уголовных дел, документы, которые я регулярно заполняю вместо того, чтобы ловить преступников, а еще – потертый, почти лишенный воронения «макаров», мой личный пистолет, который лучше всего никогда не брать с собой.

Почему не брать? Да потому, что его сразу видит опытный глаз – кобура скрытого ношения оттопыривает рубашку или легкую куртку. А зимой, пока долезешь до пистолета, сто раз тебя убьют.

Засунуть за пояс, как это делают киношные герои? Сзади засунуть – в машине сидеть неудобно. Спереди – его видно, да и упирается он тебе стволом в самое, так сказать, святое. Не дай бог случайно пальнет – останешься кастратом и до конца жизни будешь петь мелодичным тонким голоском. Службе, правда, это никак не поможет. Да и потерять на бегу этот самый ствол можно. И вот это уже гарантия увольнения. Что может быть страшнее потери личного оружия? Даже за утерю удостоверения не будут так терзать, как за потерю видавшего виды, древнего ствола.

В общем, лежит мой ствол в сейфе, отдыхает и ждет, когда его призовут на стрельбы (раз-два в году) или случится что-то совсем уж экстраординарное – например, спецоперация по поимке сбежавших с этапа заключенных. Вот там уже без ствола никак. Хотя в этом случае могут выдать автомат. С «калаша» коренить сбежавших злодеев гораздо сподручней.

А еще, если нет пистолета, значит, и нет соблазна его применить. Применишь – будешь отписываться долго и трудно, доказывая, что стрелял ты правомерно, что, прежде чем пристрелить говнюка, сообщил ему, что ты работник милиции, и он должен прекратить неправомерные действия по набитию морды этому самому работнику милиции, выстрелить в воздух (лучше дважды) и только потом прострелить ему ногу или руку. И не дай тебе боже «промахнуться» и попасть в тупую башку! Все газеты либерального толка будут полны статьями о беспределе распоясавшихся ментов…

Всегда завидовал американским полицейским. Полицейский приказал – злодей не выполнил требования лечь на землю, и… бах! Бах! И все, отбегался, болезный!

Постучав и не дождавшись ответа, я толкнул дверь с табличкой «Начальник ОУР». Кстати сказать, почему мы всегда входим в дверь, не дождавшись ответа на стук? Знаем, что нам не ответят, да? А если знаем, так зачем стучим? Это загадка русской души. Их много, таких загадок, и, если задумываться над каждой, можно сойти с ума. Потому я тут же выбросил из головы эту дурацкую мысль.

Татаринов сидел за столом, читая какие-то бумаги. Когда я вошел, бросил на меня взгляд и тут же снова углубился в чтение, всем своим видом показывая, насколько я ему безразличен.

Кстати, и этого не понимаю. Ну вот ты вызвал, я пришел – так на кой черт изображать из себя суперзанятого человека? Ну не нравлюсь я тебе, ладно – нам ведь с тобой не жить в одной квартире, и ты никогда не будешь моим тестем! Неужели нельзя быть хотя бы немного вежливее со своими подчиненными?

Я стоял у стола, не делая попытки усесться. Если что и не любит начальство больше, чем попытки подкопаться под их должность, так это проявление явного неуважения к непосредственному начальнику. А что такое, как неуважение, если подчиненный вламывается в кабинет и нагло усаживается на стул, совершенно не думая о том, что совершает святотатство?!

Наконец, мой непосредственный начальник закончил изучение невероятно важных бумаг и приступил к изучению более интересного объекта – оперуполномоченного Каргина, убогого и ничтожного (таковое определение легко прочитывалось во взгляде маленьких, недобрых глаз).

– Садись, Каргин! – сказал так, что можно было легко представить Татаринова судьей, отправляющим преступника на отсидку. Только срок пока не назван.

– Сколько ты у нас уже работаешь? Три месяца, так?

– Почти три месяца, – не стал отпираться я, зная, о чем сейчас пойдет речь.

– И каковы результаты? Что ты раскрыл за это время? Какую пользу принес обществу?

«Большую пользу! – так и хотелось сказать в ответ. – Я подготовил команду чистильщиков и скоро начну убирать с улиц ту грязь, которую ты не смог убрать!»

Само собой, я этого не сказал и не скажу. Никогда не скажу.

– Я стажировался. Меня не допускали до самостоятельной работы, вы же знаете. А вместе с наставником я…

– Знаю, что с наставником! – прервал меня Татаринов. – Твоя стажировка закончилась сегодня! У тебя есть розыскные дела, ты их принял. И что сделал по этим делам? Какие меры принял к розыску преступников?

– Я же говорю, стажера… – начал я, уже злясь, и снова Татаринов меня прервал:

– Знаю, стажер! И – что? Все равно ты должен был принять меры! Еще раз опросить потерпевших! Осмотреть место преступления! Ты это сделал? Нет! Ты вообще, что тут делаешь, у нас в отделе? Ты зачем сюда пришел? Просиживать стулья? Бумажки писать? В общем, так: две недели тебе сроку на раскрытие убийства на Миллеровской и убийства возле кинотеатра «Заря». Не будет результатов – я поставлю вопрос о неполном служебном соответствии. И ты отправишься на то место, которое тебя достойно, – в участковые!

Не знаю, какой бес дернул меня за язык, но только когда уже ляпнул, сообразил, что же такое я сморозил: