Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 19

— О как, о как, — насмешливо сказала Анна Федоровна. — Больно хорошо.

— Ну а мне бы сказали?

Анна Федоровна посмотрела на нее хитро и стала медленно грозить пальцем, темным и сухим.

Однако Нюрке уже было не до нее: она увидела самого Кутакова. Здоровенный купец-старообрядец в дремучей бороде стоял перед церковными воротами. Он стоял, широко расставив кривые ноги в сапожищах и навалившись грудью на палку и на скрещенные руки: он читал клубную афишу. С ним было трое его приказчиков.

— Спектакля в субботу, — доложил он своим, — сбор в пользу красной кооперации.

Кругом рассмеялись.

— Может, пойдем? — услужливо подыграл один из приказчиков.

— Рад бы, да некогда: в субботу мы сперва-наперва в баню пойдем, потом, подзакусимши, лошадок заложим и отправимся в Новое село обедню стоять. А там, глядишь, и за стол пора. У нас, Слава Христу, есть чем закусить и без кооперации.

Купец говорил нарочито громко, Нюрка слышала каждое слово.

— «Спектакля», — сказал рядом с ней тихий голос, — ну погоди.

Нюрка оглянулась. Около нее стоял начальник розыска Берестов.

Теперь весь розыск искал человека, на руке у которого остался шрам от дедовых зубов. Рябу и Бориса послали в титовскую чайную, где обычно собирались самые подозрительные личности и где бывали оба парня из поселка.

После солнечной улицы титовский «шалман» казался иным миром, — в кухонном чаду, в густой табачной мгле за большими, длинными, как в деревенских избах, столами сидели люди. Сильно пахло жареной печенкой. Чей-то нарочито глупый голос выкрикивал:

Люськин и Николай, которых они искали, были здесь.

— Пошли, — решительно сказал Ряба.

— Прямо к ним?

— А что же?

Николай, против обыкновения, был разгорячен или чем-то взволнован и выглядел настоящим красавцем. От него пахло водкой и луком. Люськин был невозмутим, как всегда.

— Нет, ты скажи, где мне их взять! — с тоской говорил Николай.

— Съезди в Петроград, — насмешливо советовал Люськин.

— Разве что Петроград, — сказал Николай и уронил голову на руки.

— Настоящий клеш — сзади не ходи! — поблескивая глазами, продолжал Люськин. — Помнишь, анархия приезжала? Вот это был клеш! Надел бы такой, прошелся — чем тебе не Гарри Пиль?

— Перед кем?! — вдруг взревел Николай. — Перед кем, говорю? Перед кутаковским манекеном?

— А Милка твоя?

Николай ничего не ответил.

— Да, мил друг, пройтись нам с тобой здесь не перед кем. Женщин нет, красоты нет. Сидим в титовской конюшне. А ведь где-то люди, между прочим, на автомобилях ездят.

— А как здесь можно быть одетым — ботиночки «джимми» надеть или костюмчик, — вмешался небольшой толстоватый парень, — сейчас за пылищей ничего не видать, а дожди пойдут, глину здешнюю развезет — сапоги болотные и те не помогут. Какая тут может быть одежда.

— Будет нам простор, — сказал Люськин, — поживем здесь… хозяйством обзаведемся, а там — прощай, папа, прощай, мама, прощай, новая деревня! Так ли я говорю, работнички всемирной? — он неожиданно повернулся к Рябе и Борису, глянув на них внимательным и трезвым взглядом.

Борис не нашелся, что сказать, но Ряба ответил самым невинным образом:

— Зачем же хозяйство наживать, если ты уезжать собираешься?

— Наше хозяйство и с собой взять недолго. Чемоданчик — и пошел.

Ряба толкнул Бориса локтем: вихляя между столами, к ним продвигался половой — одутловатый мужик в грязном фартуке и с тряпкой в руке.

— Ну, мы пошли, — сказал Ряба, вставая.

— Что так? — насмешливо спросил Люськин.

Конечно, если им нечем будет расплатиться, их не выкинут, как выкидывают — страшно, с хрустом костей — у Титова несостоятельных клиентов; наоборот, с них, наверно, даже и денег не спросят — какие счеты! (А от гуляша с луком шел такой горячий запах, — Борис старался не глотнуть — это был бы позор!)

Они вышли на улицу. Был до странности яркий день.

— Черт те что, — говорил Ряба дорогой. — Были бы у нас деньги, посидели бы мы, поговорили, послушали. Николай совсем готов был. Хана нам без денег.

— О чем же он тосковал?

— Разве ты не слышал? О клеше, чтобы улицы мести. Вот чего просит Николаева душа. Впрочем, самое главное мы с тобой видели: ни у Люськина, ни у Николая никаких шрамов на руке нет.

У них не было шрамов, однако это не значило, что они не принимали участия в ограблении. Денис Петрович решил, что пора ему самому взглянуть на этих парней.

Мастерские, где работали Люськин и Николай, располагались в большом сарае. Здесь стояло несколько старых французских станков, «времен первоначального накопления», — подумал Денис Петрович. На стене висела надпись: «За каждый матюг пятьдесят рублей в пользу воздушного флота!» По случаю обеденного перерыва было пусто, только у одного из станков стояли двое парней — один молодой, с неподвижным и неприятным лицом, другой постарше, со скошенным подбородком. Они о чем-то говорили. Денис Петрович сразу узнал их: ему неоднократно их описывали. Он зашел за перегородку и стал их рассматривать сквозь щель.

Парни дрянь, это видно невооруженным глазом. Тот, со скошенным подбородком, он если и храбр, то наверняка только с беззащитными, а придави его немножко… «И все-таки арестовать их я не могу. Это значило бы потерять голову. Да и не имею права».

Страна с трудом отходит сейчас от потрясений гражданской войны. Не меньше, чем хлеб, людям нужно сейчас спокойствие. Каждый должен твердо знать, что ему, если он не сделал ничего худого, не грозит никакая беда.

«Все это так, но что худого сделала бабка, убитая на дороге, или девочка из исполкома? Разве их советская власть не должна была защитить от бандитов? Должна была, и защитила бы, если бы не поручила этого делать такому растяпе, как я».

В который раз возвращался он к этой мысли, и всякий раз она обжигала его горячим чувством стыда. Не смог, ничего не смог! Ведь у людей нет оружия, им даже запрещено его иметь, оружие дали ему, Берестову, чтобы он защищал своих сограждан. А он ничего не смог! Позорное, унизительное бессилие!

Когда он ездил в Горловку, где брали Кольку, в другом конце уезда какие-то бандиты обобрали деревню, и будь он семи пядей во лбу, он не смог бы. этого ни предугадать, ни предотвратить. Если бы им, сотрудникам розыска, не помогали бы местные коммунисты и комсомольцы, они и вообще ничего не смогли бы сделать.

Да, но чем виновата Ленка, едва прожившая двадцати лет?!

В сотый раз продумывал он это поселковое дело. Левкина банда отличалась от всех остальных, действовавших в уезде. Те хоть и прячутся, а все-таки на виду. Знаешь, что за люди, сколько их, кто помогает, хоть приблизительно, а знаешь. А эта — бестелесна. Существует ли на самом деле этот Левка?

И все-таки взять сейчас этих двоих парней значило бы потерять голову. Может быть, даже те облавы и повальные обыски в поселке ночью, когда убили Ленку, может быть, и они были ошибкой. Разве облавами чего-нибудь добьешься?

Самое страшное в том, что за спиной, за самой спиной твоей стоит еще один невидимый враг!

Дело с ограблением кооперации тоже не двигалось с места. Гипсовый след, снятый во дворе правления, ни к какому следу не подошел. Работники розыска (в том числе и сам Денис Петрович) без разбору рассматривали все встречающиеся руки — это просто стало какой-то манией, — но все было напрасно. Гипсовый слепок с дедовых зубов, страшно оскалясь, валялся в столе у Дениса Петровича. Один только Ряба не унывал и старался всех утешить.

— Что вы хотите? В наше время даже центророзыск — с какими криминалистами! — годами ловит банды. Что же с нас спрашивать, у нас же кругом кулачье…