Злая зима (СИ) - Ярошинская Ольга - Страница 53

— Это еще что за скворечники? — спросила она, указывая на деревянные ящики. — Какие-то странные будки…

— Это ульи, — улыбнулся Брун.

— У тебя пасека?

— У отца была. Я продал рой соседу.

— А тут что? — Эльза прошлась вдоль стены, разглядывая деревянные фигурки животных, выставленных на полке.

— Это тоже отец делал.

— Птичка в твоей квартире…

— Да, — кивнул Брун.

— Брун, — Эльза запнулась, повернулась к нему. — Его убили здесь?

— Нет, — ответил он, — в городской квартире. Я ее сразу поменял на другую, где сейчас живу. Она хуже. Но в ту не мог заходить.

— А почему он остался в городе?

— Так получилось, — сухо ответил Брун.

Эльза вышла из сарая, нацепила солнечные очки. Порыв ветра взметнул мелкие снежинки, завил вихрем и швырнул ей в лицо.

— Мы здесь совершенно одни, — сказала она Бруну, который появился из темноты.

— Боишься? — спросил он без тени улыбки.

— А ты?

Брун усмехнулся и закрыл двери сарая.

— Давай кое-куда заедем. У меня есть для тебя сюрприз.

Дом, возле которого они остановились, был одноэтажным, вытянутым вдоль берега озера, на другой стороне которого уже вился дымок над едва различимой крышей. Густая стена можжевельника окаймляла участок с кряжистыми деревьями с тщательно укутанными стволами.

— Тут живут наши родственники. Тоже Торны, — сказал Брун. Он пошарил рукой над дверью, нашел ключ. — С младшим, Марушем, мы дружим. Насколько это возможно у медведей.

— В смысле?

— Ну, у нас развито соперничество, — пояснил Брун, открывая дверь. — Знаешь, какой, к примеру, у медведей ритуал ухаживания? Мы деремся. Кто сильнее — получает самку.

— Как романтично, — вздохнула Эльза, поднимаясь по ступенькам.

— У тебя случайно не было никого покрепче Антона? — спросил Брун, заходя в дом. — А то его бить мне стыдно.

— Ты собираешься за мной ухаживать?

— Я только этим и занимаюсь, — улыбнулся Брун. Он вдруг насторожился, принюхался. — Чувствуешь?

— Тут кто-то есть, — кивнула Эльза.

Они прошли по коридору, осторожно заглядывая в комнаты, толкнули дальнюю дверь. На матрасе, брошенном прямо на пол, спал медведь. Темная шкура с рыжими подпалинами мерно вздымалась и опускалась.

— А вот и Маруш, — сказал Брун. — Ну, дела… Чего же он не отправился в центр спячки? Решил сэкономить?

— Брун, — Эльза взяла его за руку, — а если он проснется?

— Тогда мне будет с кем подраться, — довольно оскалил клыки Брун. — Ладно, оставим его. Пусть себе спит.

Эльза подошла ближе, присела возле широкой морды. Черные пористые ноздри расширились и снова выдохнули. Зеленая круглая бирка в ухе качнулась.

— Мне кажется, ты больше, — прошептала она. — И темнее.

Осторожно погладив холку, выпрямилась.

— И наощупь другой, жестче.

— Пойдем, — Брун потянул ее из комнаты, закрыл за ними дверь, толкнул соседнюю и с видом победителя посмотрел на Эльзу.

— Фортепиано! — воскликнула она, подбежала к инструменту, укрытому белой вязаной салфеткой. Она подняла крышку, провела пальцами по клавишам, взяла аккорд, прислушиваясь к звучанию.

— Это был мой любимый повод для издевок над Марушем, — сказал Брун, облокачиваясь на косяк. — Его мать человечка. Все пыталась облагородить сына.

Стремительная радостная трель вспорхнула из-под пальцев Эльзы, словно стая синичек.

— Брун, а он не проснется, если я буду приходить и играть иногда?

— Зачем приходить? — пожал плечами Брун. — Давай его себе заберем. Маруш только рад будет. Он кроме гамм ничего не освоил.

Брун подошел к фортепиано, опустив крышку, толкнул его плечом, и оно медленно покатилось по дощатому полу.

— Было бы проще, если бы ты играла на скрипке, — прокряхтел он, осторожно спуская его по ступенькам. — Или, допустим, флейте. Гитара тоже хороший инструмент, — вспомнил он, приподнимая фортепиано за один край и ставя его в багажник Тахо. — Не закроется, — оценил он его высоту. — Сейчас привяжу, чтобы не вывалилось.

Брун поставил фортепиано в гостиной, принес из кухни стул, а сам улегся на диван с журналом. Но вскоре отложил его на пол. Эльза переоделась в его белую рубашку, будто нарочно не застегнув верхние пуговицы.

Ткань просвечивала на фоне окна, не скрывая черное белье. Отросшие волосы отдавали рыжиной. От тени ресниц глаза Эльзы стали еще выразительнее, нежные губы приоткрылись. Она все же проигнорировала предложенные тапочки и теперь нажимала педаль босой ногой.

То ли от маленьких ноготков, выкрашенных в тот же розовый цвет, что и когти Бальтазара, то ли от пронзительной мелодии, вылетающей из-под тонких пальцев Эльзы, сердце Бруна защемило от тоски, забилось чаще.

— Это ведь та песня, — хрипло сказал он, — наша.

Музыка вдруг оборвалась на высокой ноте, Эльза повернулась к нему. В теплых карих глазах отразилось пламя, пляшущее в камине, и Брун приподнялся, сел, не сводя с нее глаз. Напряжение, повисшее между ними, задрожало, как горячий воздух над огнем. Эльза встала со стула, подошла. Полено в камине треснуло, искры взмыли вверх фонтаном, но они все так же не отрывали взгляды друг от друга.

Эльза медленно села на него, лицом к лицу, разведя бедра. Пальцы погладили колючую щеку, прошлись по шее, расстегнули пуговицу на рубахе. Ногти легонько царапнули грудь, запутались в жестких волосах. Большие горячие ладони осторожно легли ей на талию.

Она наклонилась к нему, но тут же отшатнулась, тронула кончиком языка заострившиеся клыки.

— Брун, я… Я не могу… — прошептала она, ее губы обиженно изогнулись.

— Ш-ш-ш, тише, — его руки скользнули под рубашку, ласково погладили узкую спину, задрожавшую под его прикосновениями. Он потянулся к Эльзе, поцеловал шею, уткнулся в ямку над ключицей. — Я сам все сделаю…

Костыль стучал при каждом шаге, отдаваясь болью в висках, словно в голову вколачивали гвоздь. Вероника толкнула дверь палаты, вошла, опустилась на стул и поставила костыль, оперев его о стену. Когда она лежала в больнице, ее палата ломилась от цветов и мягких игрушек, а на тумбочке всегда стояла ваза со свежими фруктами. На тумбочке возле кровати пастыря были лишь надорванная упаковка таблеток да пустой стакан с липкими отпечатками пальцев.

— Вероника, — один глаз вместе с половиной лица скрывала повязка, но второй уставился на нее, не моргая. — Ты пришла. Узнала что-нибудь?

— Они исчезли, оба, — сказала девушка, нервно зачесывая светлые волосы на правую сторону лица. Хирург сказал, что после шлифовки шрамов не останется, но надо подождать, пока порезы окончательно заживут. Значит, еще два месяца она не сможет смотреть в зеркало без слез.

— Ты не пыталась их искать? — спросил Марк. Он постоянно упрямо расстегивал больничную пижаму и сдирал повязки, оголяя грудь. Красные мокрые пузыри от ожогов лопнули, подсохли струпьями. Вероника пыталась не смотреть, но взгляд то и дело возвращался к уродливым ранам.

— Что ты мне предлагаешь? Хромать по звериному кольцу с костылем в надежде наткнуться на Эльзу? Все пропало, Марк. Наш план провалился.

— Пока она не стала вампиром — надежда есть, — сказал он. Глаз фанатично загорелся. А может, это всего лишь отразились моргающие показатели на больничном мониторе.

Вероника расстегнула лисью шубку, повернулась к нему шеей.

— Мои шрамы зажили, — сказала она. — Если бы я стала вампиром тогда, то могла бы соврать, что обращение произошло после укуса Джонни. Он целовал альфу, переливая ему мою кровь прямо в рот. Слюна альфы могла попасть на укус. Мой план был безупречным. А теперь — даже если мы найдем Эльзу и обратимся — что я скажу? Как это произошло? Ее убийство не сойдет нам с рук.

— Я лежал здесь, опутанный бинтами и проводами, страдая от боли, словно с меня с живого сдирали кожу… Думал… Предвечный испытывает меня, — Марк прикрыл здоровый глаз на мгновение. — Испытывает мою веру. Я понял, чего он хочет.