Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя - Страница 20

С Кирой — тоже самое. И для меня она стоит примерно столько же, сколько детская игрушка — куда меньше тех денег, которые с таким пафосом вышвырнула в ведро.

К счастью, у Наташи, моей жены, болит голова и я цепляюсь за этот повод, чтобы свалить. Компания скучная, а я не в том состоянии, чтобы смеяться над бородатыми шутками.

Мы сидим в машине, оба на заднем сиденье. Наташа болтает по телефону, я смотрю в окно, на метель, которая зверствует с самого утра.

Что-то не так в моей жизни. Где-то не там я свернул на этой гоночной трассе, и меня вот-вот расплющит о бетонную стену, которую не объехать. И почему-то хочется, чтобы подушка безопасности не сработала. Треснуться бы обо то-то башкой, чтобы вышибить всю дурь, а лучше — просто забыть.

Забыть?

Черт! Да пошло оно все!

Дома Наташа сразу бежит в ванну, переодевается во что-то почти прозрачно и пытается завалить меня в постель.

Я ее не люблю. Это просто бизнес. Просто ее отец — мой единственный конкурент в сфере медиа бизнеса. И просто жениться на его дочери было лучшим решением, чтобы прищучить этого гада. Понемногу, я начинаю подминать под себя его активы, вырываю перья из задницы, пока его башка трескает мою красную икру. Образно говоря. По моим примерным расчетам, у Наташи около года, чтобы либо доказать свою пользу, либо принять мои правила игры. Конечно, она знает, что я не храню верность, но знать и принять — большая разница. Может быть, она станет удобной женой, но мне в принципе плевать.

Отец всегда говорил, что люди больших денег живут в мире, где любовь — это разменная монета. Чувства — для слабаков. Раф поддался чувствам — и они свели его в могилу. Со мной такой херни точно не будет.

— Не хочу, — отталкиваю Наташу, когда она начинает недвусмысленно опускать голову.

— В душ пойду. Спи, не жди меня.

Что-что, а минет она делать не любит, и как следствие — делает его хреново. А я не до такой степени ею дорожу, чтобы терпеть, пока мой член вяло лижут, как карамельку.

Вода в душе горячая, бьет упругими струями прямо в лицо, лупит по векам, под которыми все зеленое от поганых криптонитовых глаз. Она все-таки торчит во мне, как иголка, через которую в вену шурует кислород, и смертельные пузырьки вот-вот перекроют поток крови. Чешу вены на сгибе локтя, потому что эта зараза буквально въелась в меня, и с каждой секундой, пока я не нашел способ вышвырнуть Киру из своих мыслей, она проникает все глубже.

Снова она во мне, и теперь-то я точно знаю, что это никакое не «снова», это — «всегда».

Поганая тварь, она точно знала, зачем говорила все те вещи, зачем играла со мной.

Точно натаскали, преподали пару уроков, как пудрить мужикам головы. Но это еще и ее особенный дар. Дар быть невинной шлюхой, потому что только с ней этой срабатывает.

Вода стекает по моим кулакам, которыми я упираюсь в горячий кафель. Этими руками я ее трогал. Эти долбаные пальцы болят, потому что не получили то, чего хотели.

Кира…

Я не понимаю, почему ее имя у меня на губах, но от него тело мгновенно оживает, и член наполняется кровью. Я пытаюсь игнорировать. Пытаюсь думать о том, что в постели меня лежит доступное роскошное тело, которое я могу взять в любой позе, жарить всю ночь, пока мозги не превратятся в кашу, но…

Кира, Кира, Кира…

Запах ее волос, собранных в до смешного в училковский пучок.

Ее кожа, на которой — только тронь — остаются следы.

Ее теплые упругие губы.

Это саморазрушение, потому что моя внутренняя программа окончательно сломалась.

Один код говорит ей, что эта женщина — продажная шалава, и тянуть к ней может разве что старого извращенца с вялым членом. Другой — что это Кира, и что мое тело хочет ее до посинения яиц. Две крайности, и меня швыряет из одной в другую, словно я — жук в коробке, которую трясет придурковатый ребенок.

В паху так тяжело, что хоть стену долби, и я слишком поздно осознаю, что держу себя за член и рука сама скользит по всей длине.

Нет, это полная херня.

Кира… И ее тугие губы, и язык, как жало. И те ранки на коже.

Бессмысленно врать, что я не хочу ее рот. Хочу так сильно, что кровь проламывает вены, словно стеклянные лабораторные палочки.

Я же хотел ее целовать. Хотел убить поцелуем. Выпить досуха.

Кажется, я стону. Поднимаю голову, чтобы набрать полный рот воды, выплевываю — и снова, теперь уже намеренно:

— Кира, блядь…

Пытаюсь замереть, сделать так, чтобы рука на члене не жила собственной жизнью, но куда там. Думать о чем-то другом, о ком-то другом, быстро, пока еще есть куда отступать, перебрать в голове всех женщин, которые у меня были. Среди них должна быть хотя бы одна горячая штучка, которая нокаутирует образ Киры и вышвырнет ее из моей башки.

Я не буду думать о Кире, я просто на хрен не буду о ней думать.

Я просто…

Ладонь сжимается сильнее, скользит по горячей коже, и я жмурюсь так сильно, что ресницы режут глазные яблоки.

Кира и ее горячий ядовитый рот. Тугой, жадный. Только для меня одного. Вытрахать его до самого горла, чтобы она больше никогда и ни с кем, чтобы только с моим именем на губах.

Я двинулся на ней. Помешался.

Удовольствие скользит под кожей. Поганое удовольствие. Желаю его и не могу принять. Но хочу. Так сильно хочу, что в жопу тормоза.

И в мозгу калейдоскоп картинок, и урановые мурашки по животу от одного ее взгляда снизу-вверх: такая бесстыжая, покорная, на коленях передо мной. И мы оба знаем, что сейчас я бы отдал себя всего: на, стерва, жри, радуйся, что сегодня победа за тобой.

Я зажимаю стон зубами, потому что эти движения уже слишком быстрые, и потому что я живо представляю ее язык на моих венах.

Что ты со мной сделала, Кира? Что в тебе такого, что из-за тебя я дрочу в душе, как будто мне четырнадцать и гормональный всплеск застал прямо на уроке литературы?

Вопрос без ответа.

В моем воображении она стонет, принимая меня все глубже, жадно, наслаждаясь всем, что я даю. В моей грязной фантазии она послушная и такая… моя.

Моя.

Я распахиваю рот, как рыба, глотаю воду, чтобы не подавиться этим на хрен не нужным «моя». Не нужна она мне «моя».

«Да, малышка, открой свой поганый рот… Покажи мне, что в тебе есть хоть капля меня, что не я один тобой отравлен…»

Я сжимаю зубы на костяшках, чтобы сдержать стон. Кожа лопается, я захлебываюсь собственным желанием матерится до хрипоты.

Вколачиваюсь в кулак, словно ненормальный, так яростно, что горит ладонь.

И падаю. Просто падаю так низко, что дальше — только преисподняя.

Вода бьет по спине миллионами игл, и каждая вонзается на всю длину, парализуя мышцы, удерживая в груди ненавистное имя.

Наверное, так и выглядит одержимость.

Завтра я придумаю, как от нее избавиться, даже если придется вырезать ее на медицинском столе.

Я меняю душ с горячего на холодный, почти ледяной, и жду, пока тело замерзнет до состояния «больше ничего не чувствую». Мышцы деревенеют, но это именно то, что нужно. Мысли постепенно приходят в порядок, и я с трудом, но все-таки вышвыриваю оттуда поганый криптонитовый взгляд.

Когда возвращаюсь в спальню, Наташа лежит на животе, лениво листая что-то в планшете. Она поворачивается на мои шаги, призывно стреляет глазами, но я игнорирую ее игривое настроение. Похоже, «головная боль» была лишь предлогом, чтобы поскорее избавиться от скучной компании, но он и мне пришелся кстати.

Укладываюсь рядом, закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на том, что мне делать со всей этой дрянью.

Было бы большим преувеличением сказать, что я не думал о Кире все эти полгода.

Думал. Не настолько уж я безнадежен, чтобы самому себе не признаться в том, то Кира-блядь была со мной постоянно: когда я делал предложение Наташе, когда потом вел ее в ЗАГС, на свадебной гулянке в ресторане, в первую брачную ночь. И это не считая дней, когда криптонитовая ведьма появлялась просто так, не приурачивая себя ни к какому важному события в моей жизни: на встрече с деловыми партнерами или когда я слушал отчет финансового отдела. Но я старался не возвращаться к этой странице своей жизни, которую перевернул и пошел дальше. Почему-то воображение особенно настырно подсовывало ее, сидящую на песке, такую худющую и бледную, что только ее зацелованные мною губы были единственным ярким пятном. И моя в кои-то веки проснувшаяся совесть сказала: «Уймись, хватит, она сбежала, сдалась, оставила твою семью в покое, пусть теперь имеет мозг и кошелек другого лоха».