Гнездо там, где ты. Том I (СИ) - Зызыкина Елена - Страница 71

— Твою ж мать! Боги! За что? Где ваша грёбанная справедливость?! — в исступлении закричала я в разверзшуюся передо мной неспокойную водную стихию. Вдогонку отчаянью я подхватила с земли и швырнула в разбивающиеся о скалы волны увесистый камень. — В вас нет сердца! Я презираю и отрекаюсь от вас!

Безжалостные боги услышали мой вызов. Поднимая столп яростных брызг, ледяное море с ревом поглотило булыжник, и неожиданный порыв пронизывающего до костей ветра, стремясь сбить с ног, отрезвил мою ярость, приводя в чувство.

— Что ты здесь делаешь, женщина?

От этого голоса я вздрогнула и обернулась. Мактавеш собственной персоной! Он стоял, скрестив руки на груди, и недовольно взирал на меня. Суровые складки пролегли меж бровей, обветренные губы сошлись в тонкую линию. Я уже начала привыкать к навязчивому желанию пройтись по их контуру кончиком языка, чтобы стереть эту жёсткость и вернуть на место извечно колкую, бесовскую ухмылку, против воли зарождавшую во мне презренные, но безуспешно гонимые эротические видения, от которых жидким оловом в венах закипала кровь. Дьявол! Кончится когда-либо это сумасшествие?! В какой его стадии нужно быть, чтобы, завидев, бредить о губах подонка, исковеркавшего мою жизнь?!

— Прошу у богов милости как можно дольше не видеть твоей наглой физиономии.

(ДАННОТТАР)

— Ай да Али! Ай да сукин сын! — я захлопнул и отшвырнул на край стола хозяйственную книгу советника.

На кой чёрт ушастому понадобилось всё добро Данноттара увековечивать на бумаге в пронумерованные списки, я до сих пор не понимал. Не раз я посмеивался над этой его педантичной привычкой, но он лишь отшучивался и твердил, что с радостью уступит эту обязанность вождю клана. В ответ я закатывал к потолку глаза, тяжело вздыхал и, предвкушая очередные нотации о необходимости учитывать запасы провианта на зиму, через секунду и духу моего рядом с советником не было, оставляя за Алистаром право в одиночестве подтрунивать надо мной. Разумеется, будучи вождём, радеющим о благе своих подчинённых, в нерадивости я бы себя не упрекнул, но не видел смысла во всем том бумагомарательстве, что томами выстраивалось на полках читальной залы Данноттара усердиями советника. У нас был свой скот, возделанные рабами поля, данноттарские лошади ценились своей выносливостью, и за них давали хорошую цену. Жаловаться было не на что. В замке всего было в изобилии. Казна Данноттара, ломясь от золотых монет и драгоценностей, полностью подтверждала мою позицию. А если уж придёт нужда, на то есть острый меч, быстрый конь, а главное — мы сами. Увлечение Алистара я не разделял, но коли советнику по нраву точить перо вместо стали, что же, пусть, вреда от этого я не видел, впрочем, как и пользы.

— Любопытно, всех ушастых в Морнаосе приручали к скрупулёзности в делах? — попытался я представить пыхтящих от натуги эльфийских отпрысков, старательно выводящих закорючки на пергаментных свитках. Получилось довольно комично! Однако, если вообразить за таким занятием юного Алистара худо-бедно я мог, то образ послушной Лайнеф был столь нелепым, что видение само преобразовалось в более приемлемую взору картину, когда в окружении молчаливых папенькиных советников и мудрецов перепачканная в чернилах остроухая девчонка с остервенением ломает перья, извергая потоки отборной солдафонской брани. Злорадствуя при мысли, каким огромным чирьем моя детка была на заднице своего венценосного ублюдка отца, я откинулся в кресле и ухмыльнулся:

— О, да! Терпенье не является твоей добродетелью, ведь так, принцесса? Великолепно! Ты его уже почти исчерпала. Но отдам должное, упрямство в тебе сравни ослиному.

С тех пор, как мерзавка нарушила нашу договорённость и посмела выдвинуть мне, вождю самого могущественного клана Каледонии, ничтожный ультиматум, прошли две недели без каких-либо слов промеж нами. Четырнадцать огненных лун пронеслись, будто опалённые скакуны сквозь объятое пламенем житное поле. Шантажируя скандальным отказом, дочь Валагунда ещё раз подтвердила бытующее на протяжении многих веков мнение, что их презренному роду доверия не может быть. Теперь же сучка справедливо получает по заслугам! Сама не подозревая о реальности происходящего, каждую ночь гордячка, взращённая среди роскоши и почёта, как портовая шлюха с готовностью отдаётся безродному демону, рождённому среди покрытых безжизненным пеплом мёртвых степей.

Чушь собачья! Всё не верно! Всё! Пусть по человеческим законам Лайнеф будущая жена вождя, для тёмных её удел рабство. Рабыни же бесправны, им не дозволено отдаваться. Отдаваться — значит делать выбор, что могут позволить себе только свободные самки, такие, как выбирающие с кем и когда данноттарки. Удел рабыни — угождать прихотям и ублажать своего господина по ЕГО желанию. Но, твою ж мать! Сам сатана не разберёт, как такое возможно! Даже будучи под подавляющей волю магией, неизменно превращающей баб в похотливый, апатично послушный скот, с помутнённым рассудком, распластанная подо мной, каждым движением выдавая своё согласие, в темной не было ни капли положенного раболепия. Я вытворял с ней такие вещи, за которые, уверен, будучи в трезвом рассудке, Лайнеф многократно продырявила бы меня, и она безропотно подчинялась. Но… меня не покидало навязчивое ощущение, будто не покорность движет ею, а добровольное согласие на самые смелые сексуальные эксперименты. При этом щеки принцессы были пунцовыми, что выдавало осмысленность ею происходящего. С отрешённым взором она именно что отдавалась желаниям инкуба, но умудрялась при том проникнуть в саму мою черную душу. Жаркая, податливая, самозабвенно уступчивая, даже под чарами в ней я чувствовал присутствие моей несломленной дикарки, храбро признававшей своё влечение ко мне.

Но днём всё менялось, будто и не было ничего. Наблюдая, с каким упрямством ушастая занимается самообманом, малодушно пряча собственное признание за несуществующими сновидениями, я понимал, что допустил ошибку. Напрасно я стирал следы своих ночных посещений. Зализывал её раны, выбрасывал испорченные простыни и застилал новые. Глупец! Я получал её тело, а в результате щадил гордыню, когда надо было бы в корне рубить ко всем чертям!

— Нет, детка, так легко ты не отделаешься! — довольно усмехнулся я. — Твоё тело, как ножны и меч, идеально подходит к моему, и будь бы я обычным инкубом, не знавшим тебя, этого было бы довольно. Я бы выпил тебя сразу. Досуха. Выпил и выбросил иссохшую плоть. Но Фиену Мактавешу этого слишком мало. Больше я не совершу ошибки. Я хочу тебя всю! Всю! Не просто порочную суку и послушную дрянь. Намного, намного больше! Постепенно я проникну в твой разум, выведывая мечты и помыслы, залезу в душу, смакуя эмоции, завладею сердцем, чтобы манипулировать тобой. Ты чувствуешь, что принадлежишь мне, поэтому и бежишь…

— Фиен! — громоподобный голос разъяренного Далласа был слышен даже сквозь толстые стены палаты, служившей мне кабинетом.

— В чём дело? На Данноттар напали полчища скоттов? — рванул я из-за стола, подхватив стоящий подле меч.

Дверь с силой распахнулась, не выдержав удара о камень стены, раскололась, сорвалась с петель, и с грохотом рухнула наземь.

— Твою ж мать! Даллас! Что стряслось? Нападение? — тяжело дыша, передо мной предстал мой давнишний друг. Глаза его метали молнии.

— Нет.

— Так какого ляда? — кивнул я на сорванную дверь. — Четвертая за последнее время.

— Три из которых вышиб ты, — возразил демон и, источая яд, продолжил. — Но с тех пор, как эльфийская сука стала раздвигать перед тобой ноги, ты ходишь довольный, как шелудивый пёс. Чего не скажешь о всех нас!

Он заткнулся, гневно раздувая ноздри в то время, как я смотрел на него и надеялся, что ослышался. Среди демонов не редкость делиться бабой. Спать с ней по очереди и сообща было в рамках нормы, разумеется, если только на самке не стоит клеймо принадлежности. В этом случае никто не имел права прикасаться к избраннице своего собрата, как и к самке вождя клана. Пока вождь пользовал её, для остальных она была табу. Это непреложный закон! Но вот обсуждать тело, отпускать грубые шутки на счёт прелестниц, склонять имя — всё это вполне естественно вписывалось в нашу жизнь. Только не в отношении Лайнеф! Сам я мог поступать с ней, как считал нужным. И это моё право! Но стоило лишь Далласу заикнуться о принцессе, от гнева я терял голову: