Белая королева для Наследника костей (СИ) - Субботина Айя - Страница 17

— Я поеду с ней, если желаешь, — напоминает о своем присутствии длинноухая. Она смотрит на меня, как на личный трофей. Будто имеет право решать, что и как мне делать. Возможно, он позволил ей все это?

— Кэли, уйди, — приказывает Раслер. — И не показывайся мне на глаза, пока не позову.

Она и правда исчезает, забирает с собой наше смятение и оставляет лишь пустоту, полную наших горьких воспоминаний.

— Тебе не нужно мое разрешение, Белая королева, — отвечает он. — Прости, что испортил платье.

— Больше никогда не притрагивайся ко мне, Раслер, — прошу я. — Мы оба знаем, что это уничтожит нас.

Он вскидывает голову, приоткрывает губы, чтобы что-то сказать — но так ничего и не произносит. Неловкое молчание затягивается, и я делаю то, что давно пора было сделать: ухожу.

И лишь когда он остается далеко позади, даю волю слезам. Мне нужно бежать от него. Чем раньше — тем лучше.

Все дни до долгожданной встречи я провожу будто в тумане. Топлю неприятные мысли в повседневных заботах: присматриваю за слугами, проверяю кладовые, принимаю отчеты у строителей. Самые большие дыры в замковой стене уже заделаны, но пройдет еще много времени, прежде, чем мой дом станет таким, как прежде. Но мне приятно думать, что этот день когда-нибудь настанет.

Раслер меня избегает, и я несказанно этому рада. После того, что случилось, мне невыносима сама мысль о том, что наши взгляды пересекутся. Его прикосновения доказали, что этому человеку ничего не стоит подчинить меня своей власти. А быть его пленницей не только физически, но и духовно — последнее, что мне сейчас нужно. Я всегда умела контролировать свои чувства. Я всегда была сама за себя. И только поэтому выжила.

— Что это? — спрашиваю я кухарку, рассматривая пирог к обеду.

— С яблоками и творогом, — лепечет она, то и дело вытирая пухлые ладони о передник.

— Добавь меда, когда будешь подавать к столу, — говорю я, вспоминая, что Раслер любит сладости. Кажется, это его единственное уязвимое место. И мне хочется угодить ему, хоть это и идет вразрез со всеми моими попытками никак не вмешиваться в его существование в стенах моего замка.

Я одергиваю себя за миг до того, как мои мысли непозволительно близко подкрадываются к воспоминаниям о его пальцах у меня между ног.

— Конечно, моя королева. — Кухарка раскланивается и отступает с моего пути.

В комнате меня уже ждет приготовленный для вечерней вылазки наряд. Ничего вычурного: темная расшитая серебром сорочка, туника цвета ночного неба в лунную ночь. Из всех украшений: только тяжелый пояс из заточенных в металлические оправы срезов аметиста. В день поминания предков нет места пошлым побрякушкам. Перед ушедшими мы все равны.

Служанка помогает мне одеться, собирает мои волосы в косы, завивает их в тугой узел на затылке. А потом спрашивает:

— Маска, моя королева, где она?

Мне хочется врезать себе подзатыльник за эту непростительную забывчивость. Конечно же, маска ворона.

— Я не помню. — В голове, как ни старайся, нет ни единой мысли.

— Возможно, среди вещей твоей матушки? — украдкой предполагает горничная, и я охотно хватаюсь за эту мысль.

Конечно, где же ей еще быть, как ни там. В последний раз мы чтили предков… в тот год, когда ее не стало. Пять лет назад. Или шесть? Я морщусь, потираю виски, пытаясь вспомнить такую простую и важную вещь, как смерть собственной матери, но ничего не получается. Я помню лишь красные, как кровь, лепестки дикой розы на белом снегу, когда кто-то вел меня через сад в нашу семейную гробницу. Помню, что рука эта была крепкой, надежной и немного шершавой. И мне было спокойно. Потому что я знала: меня больше никогда не посадят на хлеб и на воду в угоду фанатичному жрецу.

Комнаты моих родителей находятся в южной башне. До того, как замок был разрушен, пройти туда не составляло труда: всего-то два пролета и несколько лестниц. Но теперь, чтобы добраться туда, мне придется идти в обход. И самое главное препятствие на этом пути — деревянный мост, подвешенный на веревках вместо рухнувшего каменного.

— Я сама, — говорю я, видя, как отчаянно горничная сдерживает дрожь. Никто в здравом уме не пойдет туда. Слишком велик риск упасть. — Можешь идти.

Мне нужна эта маска, чтобы затеряться в толпе. Значит, я пойду за ней, несмотря на риск.

В замке непривычно тихо. После заката солнца слуги спешно расходятся по своим комнатам и не высовывают носы. Мне легко понять их, ведь именно ночь — время, когда воины армии моего мужа сбрасывают свои человеческие личины и превращаются в мертвецов, которым не нужны глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Я слышала, что несколько дней назад пропало двое строителей, а вчера — помощник кузнеца. Тела так и не нашли. И с чьей-то легкой руки по замку пополз слух, что их плоть и кости сожрали воины нового Короля Севера.

Я пересекаю коридор, прислушиваюсь к собственному частому дыханию и осторожным шагам. Пламя свечи беспокойно танцует на фитиле, то почти затухая, то распаляясь. От его странной пляски на стенах начинают кривляться тени, тянут ко мне свои уродливые руки.

Иду быстрее, а потом срываюсь на бег. Темнота сгущается вокруг меня, почти проглатывает пламя свечи… И я замираю около моста. Пропасть под ним наполнена темнотой, их которой доносятся странные шепоты. Я запрещаю себе их слушать, просто становлюсь на деревянную перекладину и иду вперед. Шаг за шагом, не раздумывая и не оглядываясь. Ветер раскачивает хлипкую лестницу, и она брыкается у меня под ногами.

Я ступаю на каменную поверхность и только тогда перевожу дух. Ничего не случилось, я цела и невредима. Минутная слабость — и теперь все страхи кажутся такими блеклыми и надуманными, что весь путь до родительской спальни я посмеиваюсь над ними и над собой.

Дверь в комнату приоткрыта. Я останавливаюсь и зачем-то смотрю по сторонам. Чушь, в этой части замка давним давно никто не живет, кроме старых воспоминаний. Возможно кто-то из не чистых на руку слуг решил «позаимствовать» что-то из спальни бывшего короля. Мысль о том, что в вещах моего отца рылись грязные руки, цепляется мне в горло.

Я лишь кладу пальцы на ручку двери — и она, хрипло скрипя, открывается. Распахивает свой огромный беззубый рот, чтобы проглотить меня каменной коробкой пустоты.

Здесь кто-то есть. Я останавливаюсь, переступив порог лишь одной ногой. Как будто само провидение не пускает меня дальше. Что это? Темная сгорбленная тень около шкафа, мне не узнать ее со спины. Я вижу, как руки с узловатыми пальцами потрошат сорочки моего отца, выбрасывают их, словно мусор. А потом фигура сгибается еще больше, почти на половину залезет в шкаф — и вылезает наружу, волоча здоровенный и наверняка тяжелый сундук. Она кряхтит, но старается изо всех сил.

Я знаю, что разумнее всего уйти и позвать на помощь, но я не могу. Представляю укоризненный взгляд отца и его покачивание головой, мол, не велика ли тебе корона?

— Не трогай, что не твое, — говорю я странно сиплым, как будто простуженным голосом.

Вор и не думает останавливаться: пыхтит, но тянет наружу свою добычу. Я не знаю, услышал ли он предупреждение. Поэтому повторяю снова, на этот раз повышая голос до громкого шепота.

Тщетно. Вор цепляется в громадный навесной замок, разочарованно стонет и пытается сорвать его с петли. Тщетно — и от этого мне вдвойне радостнее.

— Повернись ко мне, — более уверенно продолжаю я наш странный диалог. — Хочу видеть лицо человека, которого завтра велю казнить.

Он лишь яростно вопит и начинает что есть силы колотить пяткой по замку. Теперь я вижу, что вор — женщина. Судя по обуви — женщина в летах. Что ж, я в состоянии справиться с одинокой старухой.

Оставляю страх за порогом и иду прямо к этой мерзкой осквернительнице памяти. Хватаю ее за плечо и разворачиваю. Она не сопротивляется, даже поднимает лицо так, чтобы свет пламени свечи выел темноту с ее отвислых щек и морщинистой дряблой кожи.