Белая королева для Наследника костей (СИ) - Субботина Айя - Страница 18

Я вскрикиваю, шарахаюсь в сторону, словно только что заклейменная кобыла. Сердце яростно накачивает панику в виски, рвет мою уверенность в собственном разуме.

Этого не может быть.

Невозможно.

Свеча падает на пол, воск растекается по тканому ковру и огонь радостно лижет свежее угощение.

— Это не ты…

Мотаю головой, пытаюсь взять себя в руки, но в этот момент проклятая воровка подходит ближе. Огонь на ковре — все, что нас разделяет. Он — та грань, за которой стоит живое свидетельство моего безумия и беспомощности перед бесами собственного разума.

— Я задушила тебя, Ольфа. — Мои ладони дрожат, мне кажется, я почти чувствую запах ее смерти на пальцах. — Ты лежала на полу. Мертвая.

В ответ на мои слова Ольфа протяжно каркает, совсем как старая ворона. А потом заносит руку над огнем и медленно шевелит обрубком пальца. И снова каркает.

— Ты не можешь быть реальной.

Старая нянька идет ко мне сквозь огонь. Языки пламени переползают на ее одежду, чихают снопами искр. И она загорается, запрокидывает голову и из ее глотки вырывается облако раскаленного пара. Это не может быть правдой. Я буду убеждать себя в этом столько, сколько потребуется, ведь это единственный способ сохранить хоть каплю здравомыслия.

— Ты нас всех решила сжечь?! — зло шипит мне в спину знакомый голос тенерожденной.

Она хватает меня за руку, тянет прочь. Еще мгновение или два я вижу в огне хрипящую от смеха фигуру, а потом моргаю — и Ольфа исчезает. В комнате только я, Кэли и танцующее на ковре пламя.

Я хватаю себя за голову, до боли вдавливаю пальцы в виски, надеясь, что боль отрезвит. Ничего не выходит: образ пылающей Ольфы так и стоит передо мной, хохочущей и изрыгающей пар пополам с огнем.

— Лучше бы тебя здесь не было, — сквозь зубы шипит тенерожденная, подхватывает край тканого ковра и бросает его поверх огня. А потом начинает энергично притаптывать ногой, выколачивая дым, гарь и клубы пыли. — Ты нас всех угробишь.

Постепенно комната снова тонет в темноте, и мне требуется время, чтобы привыкнуть различать на ее черном полотне полутона и оттенки серого.

Мне нечего ответить. Каждая частичка разума сейчас сосредоточена лишь на одном: найти какое-то внятное объяснение тому что творится в моей голове? Ведь она права, эта длинноухая убийца: я в самом деле могла бы тут все сжечь.

— Она была здесь, — говорю я, потирая щеки, потому что лицо начинает стремительно неметь, будто на него положили лист тонко раскатанной глины.

— Кто? — огрызается, не поворачиваясь, Кэли.

— Моя нянька. — Для чего я сказала об этом ей? Ведь даже мне видно, что здесь никого нет. Это безумие. Кэли знает, что Ольфа мертва. Раслер сказал, что именно она избавилась от тела. — Та, которую ты нашла мертвой у меня в комнате.

— Что?

Тенерожденная топает ногой последний раз, поворачивается, упирая руки в бедра, и смотрит на меня с нескрываемы отвращением.

— О чем ты говоришь, дурочка?

Я с трудом подавляю импульсивный порыв ее ударить. Нет, выцарапать глаза и бросить в огонь, чтобы посмотреть, как пламя выест зрачки и превратит их в сморщенные комочки обугленной плоти. В памяти всплывает лицо, с которым она выходила из комнаты Раслера: сладкая ухмылка оттраханной кошки. Мне противна сама мысль о том, что после этого его пальцы…

— Я даже не заходила в твою комнату, полоумная, — не дождавшись ответа, говорит Кэли и придвигается ко мне на расстояние шепота. — Ты просто свихнулась после того, как из-за тебя отец свалился с башни. Думаешь, он сиганул в Грид, потому что боялся Раслера?

Она пресекает мои попытки отодвинуться, хватая сразу за обе руки и выворачивая запястья так, что боль простреливает в каждый мой палец. Я снова и снова пытаюсь освободиться, но лишь сильнее вязну в ее хватке. Она будто болотная трясина утаскивает в пустоту.

— Собственный отец боялся тебя, полоумная. Боялся свою маленькую доченьку так сильно, что предпочел свести счеты с жизнью вместо того, чтобы жить рядом с ней. Задумайся, с чего бы так?

— Отпусти меня. — Я с трудом узнаю в противном, скребущем по нервам шипении собственный голос. — Ты не имеешь права прикасаться ко мне.

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Раслер, — выплевываю ей в лицо и с наслаждением замечаю, как оно меняется, становясь похожим на плохо слепленную маску.

Мои запястья свободны и я, отступая, потираю следы на коже. Их размер и цвет отчетливо виден даже в полумраке. Завтра отметины пятерней длинноухой увидит даже слепой. Мне почти хочется рассмеяться ей в лицо, сказать, что ни за что не стану ее покрывать, если Раслер спросит, откуда у меня такие «браслеты», но Кэли снова подкрадывается ко мне.

— Ты — сумасшедшая маленькая тварь, королева Мьёль. — Ее холодный голос пронзает насквозь, словно упавшее с высоты ледяное копье. — Ты понятия не имеешь, что ты такое. Я бы с удовольствием показала тебе, но, боюсь, сейчас это его не порадует. Так что сделай вам двоим одолжение — не возвращайся этой ночью. Убирайся, куда глаза глядят. Ручаюсь, Раслер не отправится на твои поиски. Никто не отправится на твои поиски. В глубине души ты ведь хочешь этого? Мечтаешь о свободе, о том, что никто не будет за тобой присматривать. Так вот она — свобода. — Тенерожденная разводит руки, показывая то, что не увидеть и не потрогать. — Думаешь, почему он так легко позволил тебе ехать на чертов праздник одной? Пошевели скудным умишком, дурочка, и сама все поймешь.

Я знаю, что должна что-то ответить, но во рту не остается ни единого слова. Все, что я могу — униженно, словно побитая продажная девка, отступать. Ведь то что говорит длинноухая, так сильно похоже на правду, что мне нечего противопоставить. Ведь в глубине души я и сама так думаю. Мой король получил трон и государство, а я — просто побрякушка, которая узаконила его притязания. Теперь в моем существовании так же мало смысла, как и в ведре, что висит над пустым колодцем.

Путь обратно занимает, кажется, целую вечность. Я так погружена в свои мысли, что не замечаю, как прохожу по качающемуся над пропастью мосту, как возвращаюсь в комнату, где меня ждет взволнованная горничная.

— Но… маска, — несмело напоминает она, заглядывая в мои пустые ладони.

— Ее нет, — отвечаю я, посильнее подтягивая рукава к самым пальцам.

Мне унизительна одна мысль, что кто-то увидит оставленные Кэли синяки. И противно от того, что пройдет немало времени, прежде чем исчезнут эти свидетельства нашей борьбы, в которой я потерпела поражение.

— Я могу сопровождать тебя, госпожа, — предлагает горничная, хоть в ее взгляде ужас от моего возможного согласия.

Демонам во мне хочется поиграть с ней, научить маленькую выскочку никогда не идти на сделки с совестью и не пытаться казаться лучше, чем есть на самом деле. Но я слишком вымучена разговором с длинноухой любовницей моего коронованного мужа, поэтому способна лишь на едкие замечания.

— Тебе ведь даже думать об этом страшно, да? — Я накидываю плащ, бронзовой застежкой закалываю его на груди и набрасываю отороченный богатым лисьим мехом капюшон. — Никогда не пытайся быть лучше, потому что все лгуньи так или иначе тонут в собственном притворстве. Ты заметишь, что потеряла себя, когда не узнаешь собственную тень.

Поездка так далеко от дома без сопровождения кажется настоящим безумием, но мне приятно это одиночество. Свежий снег хрустит под копытами лошади, где-то вдалеке слышится уханье совы. Зимняя ночь проникает в легкие, напоминает мне, что я — дочь этой земли.

Я останавливаю коня, приподнимаюсь в стременах и вдыхаю полной грудью.

А потом пускаю лошадь галопом.

Мне нужна эта бешеная скачка. Как тогда, в детстве, когда отец подарил мне коня и я, не удержавшись, тайком пробралась на конюшню. Тогда казалось, что меня даже ветер не догонит.

Чем дальше остается замок — тем больше злится погода. Снег становится густым, липнет к щекам. Пытаюсь смахивать его, но ничего не получается, я почти ослеплена. Пытаюсь придержать лошадь, но она будто взбесилась: рвется вперед и хрипит.