ИВ. Тетралогия (СИ) - Северин Гай "geori" - Страница 153

Лодка разделялась на несколько отсеков, которые, при необходимости, герметично закрывались с помощью вентилей, опять же, напомнивших мне катакомбы. Экипаж состоял из четырех офицеров, включая меня и двух десятков матросов и старшин. Радиорубка — мое место службы — представляла собой маленькое помещение, напичканное современным оборудованием, где с трудом можно повернуться. В подобных стесненных условиях еще не приходилось существовать, если не считать три дня в подземной камере, однако, разве пристало офицеру сетовать на неудобства? К тому же, здесь я по собственной воле.

Началась служба, которую я тогда, довольно наивно, счел наиболее подходящей для вампира. Впрочем, в первое время почти не было сомнений в правильности выбора. С месье Ферре у нас установились хорошие приятельские отношения. От него узнал, что до войны многие из штабного начальства довольно скептически относились к боевым возможностям подводных лодок. В них не видели серьезного противника. Так, например, одним из методов борьбы с субмаринами на полном серьезе предполагалось вооружать экипажи шлюпок молотками. Обнаружив перископ вражеской лодки, следовало подплыть к ней и разбить его, ослепив ее таким образом. И подобных историй он знал великое множество. Дружный веселый экипаж, особый дух морского боевого братства, новая техника, постоянная напряженная занятость во время патрулирования — это казалось именно тем, что нужно.

К сожалению, известия, приходившие с полей сражений, которые я по долгу службы узнавал первым, оказывались безрадостными и даже трагичными. Немецкие войска подступили к окраинам Парижа, одновременно нанося по городу удары с воздуха. Опасаясь за отца, в перерывах между выходами в море регулярно звонил ему с городского телеграфа, оборудованного кабинками междугородней связи. Однако старик неизменно держался молодцом, утверждал, что у него все отлично и категорически отказывался говорить о возможности эвакуации.

Боевые походы продолжались, как правило, несколько дней, после чего лодка возвращалась на базу для заправки топливом и пополнения припасов. После сна в тесной душной каюте, вмещавшей только узкую двухъярусную койку и откидной столик, которую приходилось делить с месье Ферре, отдых в личной комнате общежития казался вполне комфортным, почти роскошным, а еда в офицерской столовой не хуже, чем в парижских ресторанах.

Основной нашей задачей в патрулировании Северного моря являлась морская блокада Германии. В одном из походов нам удалось с помощью торпед потопить немецкую подлодку, шедшую в надводном положении. Выживших членов ее экипажа мы передали на борт английского эсминца, находившегося поблизости.

Однако, на этом наша удача закончилась. Следующий выход в море оказался для субмарины роковым. В этот раз нам встретился немецкий транспорт, идущий в сопровождении двух крейсеров, и капитан Лапорт отдал приказ о торпедной атаке. К сожалению, нас тоже заметили. Не успела лодка погрузиться на перископную глубину, как была обстреляна и едва не протаранена немцами. Капитан скомандовал срочно погружаться, что спасло нас в тот момент, тем не менее, оба винта серьезно пострадали.

Лодка легла на грунт и затаилась. Мы надеялись переждать, предполагая, что немцы решат, что мы ушли, не зная точно о наших повреждениях. Оставаться им здесь надолго в качестве неподвижной мишени — неоправданный риск. Через некоторое время, как передал акустик и как я убедился, научившись за последние месяцы не хуже его на слух различать звуки разных типов судов, транспорт в сопровождении одного крейсера покинул эти воды. Второй же затаился неподалеку от нас.

Мы не могли двигаться или хотя бы позвать на помощь. Для того чтобы попытаться произвести ремонт винтов и выйти на связь, необходимо всплывать, а крейсер, похоже, не собирался двигаться с места.

К сожалению, пребывание под водой ограничено для субмарины несколькими часами. Время тянулось невероятно медленно. Вскоре содержание кислорода в воздухе значительно упало, покрытые потом люди, стараясь оставаться неподвижными, дышали с большим трудом. Я чувствовал себя немного легче, и в голову лезли разные мысли: «Если мы не сможем всплыть, экипаж вскоре задохнется, а что произойдет со мной? Как поведет себя бессмертный вампирский организм? Я буду приходить в себя и снова терять сознание, пока не иссохну?».

Почему-то ни малейшего желания узнать, так ли это, не испытывал.

Наступила ночь, и, понимая, что темнота давала последнюю возможность спастись и тянуть больше нельзя, капитан Лапорт приказал всплывать. Когда лодка поднялась на перископную глубину, я попытался связаться с одним из кораблей Франции или союзников, но рация молчала. Очевидно, была повреждена или сорвана антенна.

Наконец, рубка показалась над водой, и живительный морской воздух пошел внутрь. Резкий порывистый ветер забрасывал в отдраенный люк хлопья мокрого снега, а волны ощутимо раскачивали лодку. Вместе с механиками, которые должны попытаться почти на ощупь разобраться в ледяной воде с повреждениями винтов, выбрался на скользкую обледеневающую палубу, чтобы восстановить антенну.

В стороне от нас, всего в нескольких сотнях метров по правому борту, возвышался темный мрачный силуэт германского крейсера, периодически направляя в разные стороны луч прожектора. Шепотом, молясь всем богам сразу, матросы делали все возможное, чтобы исправить хотя бы один винт. Тогда, развернув лодку, мы могли бы торпедировать немецкий корабль, представляющий отличную мишень, а потом неторопливо вернуться на базу.

К сожалению, в ту ночь боги отвернулись от нас. Скользнув по воде, яркий луч замер, ослепляя нас, и тут же на нашей лодке скрестилось еще несколько таких же лучей, а со стороны крейсера послышались крики и возгласы. Теперь мы были, по сути, слепы и беззащитны. Не считая бесполезных сейчас торпед, все наше оружие состояло из четырех пистолетов и такого же количества клинков, положенных офицерам, такой же бесполезный хлам на данный момент.

Перспектива попасть в немецкий плен не слишком привлекательна, но я полагал, что, оказавшись с экипажем на борту вражеского корабля, используя свои способности, очень скоро поверну все к нашей выгоде. Конечно, тут уже не утаишь своей сущности, но к тому моменту, как мы привели бы крейсер к французскому берегу, у меня хватило бы времени, чтобы продумать версию и внушить ее всем возможным свидетелям.

Однако, у вражеского капитана были иные планы на наш счет. В нарушение всех принципов мирового сообщества и Правил ведения морской войны, крейсер без предупреждения открыл огонь из артиллерийских орудий. Это явилось настоящим огненным адом в Северном море. Снаряды взрывались, попадая по корпусу, пробивая большие дыры в обшивке, разнося рубку в клочья.

Правую кисть словно огнем обожгло: похоже, попал осколок. Не успел его выдернуть, как и сам оказался за бортом после очередного взрыва. Сквозь грохот снарядов слышались крики раненых и оказавшихся в ледяной воде людей. Обернувшись, захлебываясь в волнах, заметил, как разбитая лодка быстро погружается под воду.

Корабельная артиллерия, наконец, замолчала. Теперь в свете прожекторов на поверхности качались лишь обломки и моряки в спасательных жилетах. Большая часть оставалась жива и их можно было спасти, но теперь заговорили немецкие пулеметы, не оставляя никому ни малейшего шанса. Я мог нырнуть и переждать в глубине, вампирскому организму хватило бы задержанного воздуха достаточно долго, но не смог бы заставить себя поступить таким трусливым, хотя и разумным образом, продолжая оставаться на плаву, ослепленный и оглушенный, осознающий весь ужас происходящего. Одна из крупнокалиберных пуль попала мне в висок, и я, наконец, потерял сознание.

К счастью, пуля — это не снаряд, способный снести голову, кусочек металла организм вытолкнул из височной кости, и я очнулся. Оглядевшись по сторонам, в свете скользящих прожекторов, видел среди волн лишь трупы товарищей.

Не помню, чтобы когда-либо прежде испытывал подобную горечь, но и ярости, казалось, такой не знал. И это вампиров называют чудовищами?! Зачем?! Какая необходимость расстреливать тех, кто не мог оказать сопротивление?! Это не укладывалось в гудящей голове. Все прежнее воспитание и военное образование отказывалось воспринимать случившееся. Гордое звание «офицер» всегда являлось для меня синонимом слова «джентльмен».