ИВ. Тетралогия (СИ) - Северин Гай "geori" - Страница 154

Я вдруг осознал, что во многом Оливер оказался прав. Общество не стало гуманнее и лучше за последнюю сотню лет. Впрочем, все это не имело уже никакого значения. Сорвав спасательный жилет и набрав в легкие побольше воздуха, быстро нырнул и поплыл под водой в сторону немецкого корабля, пока он не успел покинуть место преступления. На своей лодке, придерживался диеты, стараясь ограничиваться парой глотков крови по необходимости, чтобы не ослаблять боевых товарищей. Ну что ж, пришла пора прервать пост.

Забравшись на крейсер по другому борту, где не оказалось ни одного человека, быстро скользнул к капитанской рубке. Вытаращивший глаза, жирный, как боров, немецкий командир не успел издать ни звука, когда я вырвал его гнилое сердце. Горло обдало жаром, и уже следующей жертве — моряку, стоявшему возле штурвала — вцепился в шею, начав жадно пить, ощущая, как инстинкты хищника, сильнейшая ненависть и жажда мести затмевают остатки человечности. Я не сделал ни малейшей попытки, чтобы сдержаться. Зачем? Это ведь было именно тем, что сейчас требовалось.

Придя в себя и вернув возможность трезво мыслить, приступил к выполнению плана. Быстро сориентировавшись, оказался в радиорубке, одним движением свернул шею «коллеге» и наконец смог воспользоваться передатчиком. Затем, спустившись в трюм к артиллерийскому складу, без раздумий убивая всех, кто попадался по дороге, вспомнив университетские занятия, заложил взрывчатку и поджог бикфордов шнур.

Убедившись, что никто не сможет помешать, быстро выбрался на палубу и прыгнул за борт, постаравшись отплыть подальше. Вскоре за спиной раздался оглушительный взрыв, за ним следом несколько еще более сильных, и в небо взметнулся сноп огня, а через несколько триумфальных минут воды Атлантики сомкнулись над тем, что осталось от немецкого корабля. Отыскав чей-то всплывший спасательный жилет, натянул его для достоверности, и, ухватившись за обломок доски, стал дожидаться нашего или британского корабля, с которыми удалось связаться.

Уничтожение немецкого крейсера не утолило до конца мстительного желания поквитаться за расстрелянных товарищей. Покачиваясь на волнах, я начал сожалеть, что поторопился, и перед взрывом не перебил всех немцев на борту, ведь кто-то из них мог и уцелеть и, возможно, барахтался где-то в воде. Тогда подошедшие спасатели вытащат и их, а разве это справедливо? Может, вернуться, найти оставшихся и добить? Однако, среди высоких волн и в таком снегопаде даже мне непросто отыскать их, а на горизонте уже показался идущий на всех парах французский миноносец.

Вскоре находился на его борту среди соотечественников. Внушив доктору в лазарете не осматривать меня и не слишком удивляться отличному состоянию после пребывания в ледяной воде, я рассказал командиру корабля о случившемся, скрыв лишь незначительные подробности, касающиеся моей сущности. Изумленно качая головой, тем не менее, он не мог отрицать очевидного. К тому же, пара полуживых немцев, которым все же удалось уцелеть, во время допроса подтвердили мои слова.

После гибели подводной лодки задумался о том, что на флоте мне не место и размышлял над возможностью служить в реальных полевых условиях. Временно меня оставили при штабе на береговой базе, но одно для себя решил точно — сидеть в радиорубке может любой обычный человек. Гораздо больше пользы я могу принести при непосредственном контакте с врагом. К тому же бурлившая до сих пор в крови ярость ждала сатисфакции. Однако в голову ничего толкового не приходило, а самовольно оставить службу и действовать ночами как партизан-единоличник — это все же сильно походило на дезертирство. Боюсь, отец бы не понял, да и сам я был не так воспитан.

Через полтора месяца после вышеописанных событий, за уничтожение немецкого крейсера, получил из рук президента свой первый орден Почетного легиона. Несомненно, месье Пуанкаре узнал меня, но постарался не подавать вида. Лишь немного дольше задержал в своей руке мою, поздравляя, на словах подчеркнув, что ему особенно приятно вручать мне эту награду.

Когда после официальной части мы прошли в фуршетный зал Елисейского дворца, где для новых кавалеров ордена накрыли столы, министр Катри подошел, чтобы поздравить.

— Я действительно не ошибся в Вас, месье Ансело, — уважительно произнес он, пожимая мне руку. — Хотя был удивлен, узнав, что Вы служите во флоте. Скорее, ожидал увидеть Вас среди сотрудников месье Лазара или месье Толе.

Опытный политик и хитрый дипломат Катри ничего не говорит просто так. Похоже, старый пес даже во время войны продолжал преследовать свои интересы, пытаясь через меня укрепить свое влияние в Совете, раз дает такую наводку. Однако если еще от Оливера я знал, что Эйдриан Толе со своими подручными занимается выявлением шпионов и дознанием, а деятельность Жана-Баттиста оставалась неизвестной. Тем не менее, слова префекта очень заинтересовали.

— Думаю, месье Ансело, — немного нахмурился министр в ответ на мой вопрос, отводя за локоть в сторону, — Вам стоило спросить об этом меня еще в начале войны, — после чего я мысленно влепил себе оплеуху за ошибочно сделанный прежде вывод. — Оба члена Совета в военное время занимают должности во Втором бюро Генштаба. Только, в отличие от контрразведчика месье Толе, бригадный генерал Лазар руководит одним из структурных подразделений разведки.

Этой информации оказалось вполне достаточно. Предоставленный трехдневный отпуск решил использовать, чтобы перевестись из ведения Военно-морского министерства в Министерство обороны, воспользовавшись рекомендацией префекта. Были еще кое-какие планы, но, этот вечер я собирался провести с отцом. Поезд из Бреста задержался на четырнадцать часов, и, приехав в Париж днем, едва успел ненадолго заскочить домой.

Конец зимы выдался хмурым и неприветливым, дни туманными и дождливыми, нередко с мокрым снегом, прогноз не предвещал существенных изменений, так что проблем с передвижением по городу в ближайшие дни не ожидалось. Прием в президентском дворце закончился после девяти вечера, поэтому всем награжденным выдали на эту ночь пропуска. Конечно, для меня комендантский час не мог быть проблемой, но не отказываться же, тем более, что хотелось неторопливо проехать по городу на своем автомобиле, поглядывая по сторонам, с сожалением замечая, как изменилась столица за последние полгода.

К счастью, разрушения, вызванные бомбами и гранатами, сброшенными с немецких самолетов и цеппелинов, оказались незначительными, тем не менее, с наступлением сумерек, город погружался в тревожную тьму. Не горели уличные фонари, исчезла яркая реклама, не было ни одного освещенного окна — светомаскировка строго соблюдалась. Даже Эйфелева башня почти не заметна, смутным силуэтом зарываясь в низкую облачность.

Ближе к десяти вечера — комендантскому часу — улицы почти обезлюдили, попадались только военные патрули, да изредка проезжали машины со спецпропусками. Такси и извозчиков практически не видно, хотя общественный транспорт работал в обычном, пусть и сокращенном режиме. Париж лишился привычной вечерней и ночной жизни — спектаклей, концертов, даже оставшиеся рестораны закрыли свои двери к положенному часу. Наверное, вампирам здесь стало менее вольготно. Чувствуя, что жажда беспокоит все сильнее, я остановился возле небольшой кофейни, которую только что, нервно оглядываясь и торопясь домой, суетливо заперла припозднившаяся хозяйка. Я приказал мадам сесть в машину и напился крови. Потом, поддавшись порыву, подбросил пропахшую кофе и ванилью немолодую женщину к дому, чтобы той не пришлось провести ночь в комендатуре, и поехал своей дорогой.

И вот я в Бельвиле. Из прислуги с отцом осталась одна горничная, повышенная до домоправительницы, исполнявшая одновременно и роль кухарки, поскольку та теперь работала в военном госпитале. Тем не менее, меня ждала торжественная встреча. Растроганный Гаэтан достал лучший коньяк из своих запасов, предусмотрительно припасенный им для случая, словно он заранее предвидел что-то подобное. Как и в прежние времена, стол был накрыт парадной скатертью, а в начищенном столовом серебре отражался блеск хрустальных бокалов. Но еще ярче, кажется, сияли глаза отца, который даже выглядел сегодня помолодевшим и приосанившимся. Я чувствовал, как он счастлив меня видеть, да и сам был очень рад побыть дома.