Бермудский Треугольник (СИ) - Казанцев Геннадий Николаевич - Страница 24

— Что творишь, мразь! — выхватывает он у ошалевшего подростка скрипку и начинает играть сам, но вдруг бросает инструмент. В кулаке угрожающе колышется смычек.

— Ты когда, Иуда, последний раз настраивал своё корыто! Я сейчас все прыщи на твоей физиономии смычком расковыряю! — это уже не пустая угроза. Расправы уже были, и не раз. В оркестре половина смычков склеено бледно-розовым зубопротезным составом. Вильгельм умеет ломать смычки о головы и плечи своих учеников. В оркестре полнейшая тишина. Парамон невозмутимо опускает „самурайский меч“, между делом вылавливая языком остатки закуски, застрявшие в зубах. Марек на грани обморока. Карающий меч занесён над его курчавой головой. Вильгельм страшен! Он шипит, брызгая слюной. Ещё несколько угрожающих пассов смычком над головой и дирижёр сдувается. Он швыряет его в проход между стульями и возвращается на командирское место. Долго стоит молча, потом медленно поднимает голову.

— Я отказываюсь с вами репетировать! Вы всё поняли, бездари! Марек, ты меня слышишь, мерзавец! Возьми свою скрипку и вон отсюда, пока не настроишь её раз и навсегда!

Марека словно ветром сдувает. Вильгельм достаёт носовой платок и несколько раз протирает дирижёрскую палочку. В это время из полуоткрытой двери класса доносятся завывания настраиваемого инструмента. Оркестранты расползаются в улыбках, отходя от стресса. Оттаявший Вильгельм присоединяется к оркестрантам.

— Ну, сброд!.. Стадо ослов, ей Богу! — ласково обращается он к музыкантам. — Парамон! иди, отдохни, я с этими отдельно порепетирую.

Парамон, подхватывает контрабас за талию и тащит его к гардеробу как дворник подвыпившую подружку. Из класса выскакивает пунцовый Марек и, ловко маневрируя, садится на своё место. Вильгельм в самом хорошем расположении духа просит оркестр повторить всё с начала. Аудитория шелестит страницами, досадуя, что инцидент рассосался, не дойдя до кульминации. Репетиция продолжается».

— К чему ты мне эту притчу рассказал? — гасит своим вопросом воспоминания бывшего скрипача. — Мы же об извращенцах говорили. Хочешь сказать, в вашем оркестре их было?

— Дурак, ты Венька! Из нашего детского оркестра никто по жизни в извращениях не был замечен. Правда, немногие и в музыке остались. Большинство ушли в инженеры и военные. Строгое воспитание — это как прививка на всю жизнь. А вот был у нас другой преподаватель, тоже скрипач…

— Хватит, утомил ты меня своими кривожопыми историями!..

— Ты погоди, в нём вся суть притчи и состояла…

— Что, тоже учеников смычком лупил?

— Напротив, Веник. Этот к детям с любовью, по головке гладил, конфетки дарил. Дети его расстроят, а он сядет за рояль и давай Аппассионату Бетховена наигрывать. По клавишам стучит, а сам плачет…

— Ну и что?

— Повесился!..

— Слушай, не могу взять в толк, в чём смысл?

— Тот, кто повесился, был «голубым»!

Вдруг Мочалин встрепенулся и сбоку, как породистый петух, уставился одним глазом на Германа.

— А ты откуда узнал?.. Сам, часом, не того?.. То-то я смотрю, ты меня всё торопил «расскажи про „это“, да про „то“ расскажи!»… Притчами бестолковыми полчаса мучил… Что смотришь?.. Даже не надейся!.. До парткома за минуту добегу.

Его товарища душил смех. Наконец он не выдержал и зашёлся в рыданиях. Успокоившись, но ещё продолжая всхлипывать, Поскотин продолжил пытку.

— Веник, а ты оперу «Пиковая дама» слушал?

— Это ту, на которую Калошин билеты распространял?.. Не довелось. Нет у меня призвания по операм ходить… Погоди-погоди! Ты хочешь сказать, что Пётр Ильич — тоже?..

— Ну, Венька, ну, ты и дремучий! Как тебя только в разведку взяли? Не зря тебя «Балимукхой» назвали! Кстати, Веничка, Вазген поощрил нас троих билетами в Большой театр на «Пиковую даму». Насе?ра с собой прихватим.

— Не пойду! Теперь никогда не пойду!

— Не упрямься!

— Лучше убей!

— Ладно, шучу. Мы с Шуриком тоже так решили: «Пиковая дама» никуда от нас не денется, а мы тем временем мою квартиру обмоем. Пойдём, обсудим этот вопрос.

— Гера, не могу, я у начальства отпросился. Еду в город. Время уже поджимает. Обсудим культурную программу по возвращению.

— Ты куда?

— К Наде! Только ты не проболтайся. Я Вазгену сказал, что поеду зубную коронку менять… Ну, ты понимаешь… И Надя давно уже ждёт! — Вениамин как-то криво ухмыльнулся и добавил, — может, что-нибудь от перхоти предложит…

— Ладно, лечись! Надюше кланяйся, скажи, мол, если какую соседскую зверушку осеменить приспичит, пускай приглашает.

Оставшийся вечер Герман зубрил премудрости дипломатии, международного права и марксистско-ленинской философии. Ближе к одиннадцати он вернулся в общежитие. В комнате сидели Шурик и Веник, которые, беззлобно переругиваясь, играли засаленными картами.

— Всем привет! — с порога воскликнул Поскотин и бросил учебники на свою кровать.

Игроки закивали головами, но карты из рук не выпустили.

— Веня, ну как свидание? Перхоть прошла?

Вениамин, не обращая внимания на вошедшего, хлёстко накрыл даму бубён козырным валетом, затем бросил на него мрачный взгляд и сухо ответил:

— Нет ещё. Вместо лечебных процедур сходили на «Пиковую даму»…

Учебная неделя завершалась лабораторной работой по спецдисциплине. Поскотин сидел над устройством, похожим на утюг и сапожную лапу одновременно. Необычный аппарат исходил паром. Лабораторный класс, в котором пыхтело полдюжины секретных изделий, напоминал цех дореволюционной комвольно-суконной фабрики. В клубах испарений мельтешили подмастерья, поднося к механизмам почтовые конверты. Задача лабораторной работы заключалась в обучении слушателей навыкам перлюстрации почтовых отправлений.

Помимо банального вскрытия конвертов, которые легко поддавались паровым установкам, необходимо было добраться до содержимого пакетов, не повредив сургучные печати или защитные наклейки с подписью отправителя. Герман и Веник работали в паре. Первый колдовал над установкой, пока второй готовил смесь для снятия слепка сургучной печати. Наконец два конверта и бандероль были вскрыты. Предстояло составить протокол с описанием вложений и выявленных ухищрений отправителя, позволяющих обнаружить незаконное вмешательство в переписку. Мочалин бережно отнёс плоды совместного труда преподавателю, который покрутив конверт и бандероль перед своими подслеповатыми глазами, поставил два «крыжика» в журнале учёта. Друзья вернулись, выключили парилку и принялись изучать их содержимое. Герман пинцетом достал письмо, оглядел его со всех сторон и, обнаружив в свёрнутом листке чёрный скрученный волос, удовлетворённо произнёс «Ага!» Затем он переложил волос в чашку Петри и продолжил исследования. Мочалин, которому, по его же словам, кропотливая работа была противопоказана по медицинским соображениям, просто высыпал содержимое бандероли на стол и скучающим взглядом окинул более усидчивого товарища. Между тем, Поскотин в углу конверта среди привнесённого мусора заметил огрызок ногтя, после чего вторично торжествующе воскликнул «Ага!». Приобщив ноготь к материалам изъятия, он обернулся к приятелю и высокопарно заметил: «И что только не сделаешь ради безопасности Родины!» «Да-а-а, уж!» — откликнулся Веник, нетерпеливо дожидаясь, когда напарник перейдёт к его сокровищам. Но тот не спешил. Он осторожно обработал письмо парами йода, после чего осмотрел его под инфракрасной и ультрафиолетовой лампами. «Ага-а-а!» — в третий раз воскликнул начинающий криминалист, обнаружив под основным текстом проявившуюся запись. Мочалин уже изнывал. Он нервно теребил свои породистые уши, дважды проверил содержимое ноздрей и, наконец, вынув из кармана овальное зеркальце, принялся изучать своё лицо. Герман выводил первые строки отчёта по вскрытому письму: «В процессе изучения содержимого конверта были выявлены хитиновые надкрылья рыжего таракана (2 шт.), фрагменты ногтевой пластины (1 шт.) и лобковый волос чёрного цвета (1шт.). В письме, начинающимся со слов „Здравствуй милый зайка…“ из заканчивающимся словами „…трижды целую тебя в щёчки“, обнаружен тайнописный текст, начинающийся с фразы „Агенту „Скарабей“ принять к исполнению…“ и заканчивающийся словами „…результаты доложить шифрограммой. Штаб-квартира ЦРУ, Лэнгли ДК“» Удовлетворённый работой, Герман повернулся к уставшему от безделья Веничке. Напарник с надменным лицом смотрел в зеркало и расчёсывал свои густые волосы.