Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В. - Страница 4

Хотен, плотно сцепив челюсти, глупо лупал глазками.

— Срок — до утра. Ты ж неграмотный? Завтра пришлю к тебе из учеников кого. Пусть запишет. К вечеру приходи — отыграешь. Брехню свою сочинённую. Будто ты — тот прохожий, а вокруг тебя — лодочники-возчики. И как ты им врать будешь.

…

Так начало развиваться ещё одно направление моей деятельности: агитация и пропаганда. Точнее — одна из разновидностей. Ибо уже само моё существование, успехи новизней моих — работали на то. Доказывая преимущество моего образа жизни, моего города. На то же работали и фактории, и бродячие коробейники, и множество людей моих, одним фактом бытия внушавшие аборигенам чувство: Воевода — ого-го-го! Всеволжск — ещё ого-го-истее!

«Всякая война выигрывается прежде в умах людских. А уж потом — на полях сражений».

В той войне, которую я вёл с исконной посконностью, со средневековостью, косностью, «святорусскостью» здешнего общества, появился ещё один вид оружия.

В здешних местах и временах основными источниками знания об окружающем мире являются слухи, сплетни и мифы.

В строгом смысле слухи — коллективные, внеличные новости, сплетни — приватные сообщения, затрагивающие лишь некоторых, избранных. Слухи — актуальная общенародная мифология, сплетни — достояние локального сообщества, социальной или профессиональной группы. В условиях средневековья, где многое персонализируется, где страна — её государь, вера — её пророк, слухи постоянно выражаются сплетнями и наоборот.

Слухи, сплетни, анекдоты — индикаторы целостности общества. Если из каждого водопроводного крана ругают Путина — страна едина. В информационном поле — общий персонаж. Отношение ругани к реальности — не существенно. Если персонажи разные — пошла фрагментация.

Именно этот мутный поток и создаёт для нормального русского человека образ того, что находится «за околицей». Образы столь устойчивые, что и прямые показания очевидцев, побывавших в иных местах, отбрасываются, как ложные выдумки.

Российский солдат, середина 19 века, возвращается с Кавказа и рассказывает односельчанам:

— На Эльбрус-горе снег круглый год лежит.

— Брехня! У нас на пригорках снег первым сходит. А там-то — повыше, к солнцу — поближе.

— Чечены промеж себя ручками срастаются и так парочками по горам скачут

— Истина! Слыхивали. Потому-то они такие злые.

Информация в таком пространстве живёт по специфическим законам изустной передачи, «испорченного телефона». Она должна быть «новой» — чтобы вызвать интерес, но — «старой», чтобы не вызвать отторжение. Не должна противоречить известной «картине мира».

— Земля вращается вокруг Солнца!

— Бред! Мы ж видим, как Солнце всходит и заходит.

— А вот эпициклы Птолемея…

— Дайте убогому в морду. И выкиньте за ворота.

Понятно, что знания о мире просачиваются в умы людей. Медленно, по капле. И, одновременно, по этой «картине» прокатываются мутные валы новых сплетен и слухов. Потом-то, через столетия, остаётся «сухой осадок». Постправда. Сильно «пост-».

— За морем живут песьеглавцы.

Сотни людей побывали «за морем». Вернувшись в свои общины, эмоционально, достоверно («своими глазами видел!») — рассказали. Серьёзные, уважаемые люди. Часто с оттенком святости — паломники. Как не поверить?

Кроме них есть десяток, которые говорят:

— Нет песьеглавцев. Выдумка.

У этих рассказчиков — нет эмоциональной реакции слушателей. Нет главного, ради чего стоит рассказывать, стоит слушать. Они — не интересны никому. Никому, кроме тех немногих, кто реально собирается пройти их путём, кому нужна не «правда» (которую — «все знают»), но истина (от которой зависит собственное выживание). Это — дальние купцы, предводители воинских отрядов, государи. Элита. Точнее — малая её часть.

— Намордники грузить?

— Не надо. Песьеглавцы — выдумка. Лучше — бочку сала.

Беда в том, что этот путь распространения знаний — через реально заинтересованную в истине часть элиты — мне закрыт: конфликт интересов. Я бы их всех… «видел в гробу, в белых тапочках».

Хотя, конечно, бывают отдельные приличные люди.

Передаётся не информация, а эмоции, которые она вызывает.

— Сколько было разбойников против Ильи Муромца? Двадцать или сорок?

— А это важно? Главное — много. Пусть — сорок. Тысяч.

Здесь нет целенаправленного вранья. Да и вообще — число никого не интересует. Важно чувство. Которое этим числом вызывается.

— На Куликовом поле было шестьсот тысяч татарского войска. Так — в летописи написано!

— Врут! Там столько места нету!

— Есть! «Ой ты степь широкая, степь раздольна-а-а-я…».

Наконец, стилистика. Разная в разных жанрах. Былины с их зачинами и повторами — одно, жития — другое. Сказки волшебные. Сказки бытовые. С обязательной неожиданностью, загадкой и разгадкой. Обязательно — со счастливым концом.

«Стали жить-поживать да добра наживать».

Частушки и их обязательный парадокс, выверт ожидаемого.

«Я иду мимо плетня

Собаки лают на меня…»

Чего уж проще? Абсолютно нормальная повседневная и повсеместная ситуация. «Все так живут». И вдруг…

«Чего, собаки, лаете?

Ведь вы меня не знаете».

Но ведь собака и сидит на цепи для того, чтобы лаять на незнакомого человека!

Кое-какая аналитика по русскому фольку в молодости на глаза попадалась. Я мог хоть понимать образы и обороты, которые мне подсовывали. И нагло дополнять:

— Ой ты матушка, мать сыра земля…

— Годится, но можно разнообразить: «Ой ты батюшка, камень бел горюч».

Почему на Руси камень — «бел горюч»? Что за минерал? — Никогда не видел. Но былины именно такое вспоминают.

Впрочем, я не настаивал. Опыт собственной сценарной деятельности, когда из десятка листов моего текста оставалось 1–2… Ребятам эти слова говорить, самим затрещины получать. Они допустимые границы чувствуют лучше.

Сделанная мною колода «карт Проппа» произвела впечатление. И не только на «сказочников» — «картишки» воспроизводились и активно использовались в приютах. Детишки получали массу удовольствия, тасуя эти картинки, сочиняя разные истории и попутно развивая креативность с ассоциативностью и разговорностью.

А вот Хотен покрутил носом и недовольно фыркнул:

— Хрень. Я и сам знаю — как оно врать. Надоть — по обычаю.

Что ж, «побочный результат — тоже результат». Сочетание стилистических штампов 12 века со структурным анализом мифологии из века 20 — давало ускоренное развитие подрастающего поколения. Ещё один элемент моей «форсированной педагогики».

Традиционно формировались и сюжеты. «Бой с поганской ордой на Земляничном ручье» — типичный.

Цель — чувство гордости, восхищения и сопричастности слушателя. Факты… а кому они нужны?

Эрзя — не кучка грабителей. Которые пожадничали с добычей, да сбежать не успели — мирные жители, «стенающие под пятой». Никаких блочных луков — исключительно «разрывчатые». Чего конкретно там «рвётся» — специалисты и в 21 веке спорят. Никакого удара бронированного отряда на звёздчатых шпорах в спину половцам. Сплошное «развернись рука, раззудись плечо». Про союзников — нурманов, черемис, литвинов — парой строк для общего антуража. А вот молитва Богородице — в полный профиль. И — в фас, в форме лика осиянного, явленного на небесах над полками православными.

Там православных-то… сотня моих людей. Остальные язычники, поганые. Но… Эпическая битва. «И изгнаша поганыя за горы высокые, за реки глыбокые».