Женька и миллион забот (СИ) - Ворошилова Лариса Александровна - Страница 51

— А если этот… Штука… разозлится и сам нас… — Щека характерно полоснул себя ребром ладони по шее.

— Костик Штука — мужик с понятиями. Его даже на зоне уважают.

— И ты вот так вот запросто пойдешь и ему все выложишь? — не поверил собственным ушам Щека.

— Не я, мы, — подытожил разговор Фил и решительно повернулся к дороге.

— А ты хоть знаешь, куда ехать? — Щека явно чувствовал себя не в своей тарелке. Это если кому голову проломить, или там в общей драке поучаствовать — это тебе сколько угодно, с удовольствием. А напрягать мозги Щеке было трудно.

— Ты не стой, ты давай машину лови, — скомандовал ему Фил.

Щека и поймал. Заслышав издали шум мотора, он просто вышел на середину дороги, вытащил пистолет и пару раз пальнул прямо перед колесами какого-то захудалого жигуленка, в котором сидел перепуганный очкарик-толстомордик и две телки на заднем сидении. Одна постарше, другая помладше.

Жигуленок остановился, визжа тормозами. Перепуганные пассажиры так и замерли, выпучив глаза. Вся троица явно в одну секунду попрощалась с белым светом. Щека всунул голову на бычьей шее прямо в открытое окно рядом с водителем, застывшим с сигаретой в одной руке и с выпученными с перепуга глазами, и гулко пробасил на весь салон:

— Слышь, командир, нас тут подбросить надо… — он красноречиво помахал пистолетом прямо перед носом очкарика, — а мы… того… в долгу не останемся… не обидим, — и он бросил взгляд на молодую телку, что сидела на заднем сидении, почему-то вцепившись побелевшими пальцами в корзинку и боясь ворохнуться.

Серега только глаза закатил и помотал головой. Боец из Щеки, конечно, хороший, ничего не скажешь. Если кому мозги вышибить — все вопросы к нему, но вот с людьми он точно разговаривать не умеет. Да и откуда? Впрочем, теперь уж все равно. Главное — транспортное средство надыбали. Набегали тучи, собирался дождь, и им совершенно не светило еще раз промокнуть до нитки, как ночью.

— Ну, уж нет, — едва не во все горло кричала Женька, так и норовя выскочить из машины, — я его там не брошу! Он мой ангел! Он у меня один! Его там сейчас…

— А я тебя никуда не пущу! — в ответ кричал Дима, взяв на себя неблагодарную роль защитника. Сидя на переднем сидении, он пытался удержать разбушевавшуюся не на шутку художницу. — Там опасно! Ты сама видела!

— Видела! Потому я его там не брошу! Он один, а их — много! Они его на куски порвут! Сожрут и не подавятся!

— Зачем же так драматизировать! Ничего ему не будет. Он же все-таки ангел! — взывал к разуму Дмитрий.

Анна Михайловна сидела за рулем, неторопливо попыхивая папироской, и даже не думала вмешиваться в увлекательный процесс неравной борьбы.

— А я говорю, они его порвут, как Тузик грелку! — еще больше кипятилась Женька. Она пыталась вырваться из крепкого захвата, однако пальцы у Димы оказались на удивление сильными, и железные тиски никак не удавалось расцепить. — И останусь я одна, без ангела! Мне его жалко!

— Ты же говорила, что он гад ползучий, что он…

— Да я… да ты… да я тебя! — и тут Дима, к собственному изумлению огреб по самое не хочу, поскольку Женька, окончательно рассвирепев, саданула ему по лбу кулаком. Совершенно не ожидая такого подвоха, несчастный литератор разжал-таки пальцы. Женька машинально рванулась в сторону, дверца гостеприимно распахнулась, и художница вывалилась из машины прямо носом в мокрую землю, ткнувшись лбом в чьи-то черные башмаки военного образца с литой подошвой и железными набойками по ранту. Грозные такие башмаки, да и сам обладатель выглядел внушительно. Ну, чисто идол каменный!

Женька вскочила, как ошпаренная, машинально стирая с лица грязь и отряхивая испачканные коленки. Дмитрий стал медленно выбираться из машины, потирая ушибленный лоб.

— Что надо, дядя? — Женька снизу вверх смотрела на квадратно-челюстного здоровяка, который лениво пережевывал что-то и внимательно оглядывал всю троицу вместе и по отдельности. Он мог бы убить ее одним ударом могучего кулака, но почему-то Женьке было сейчас плевать. Уж очень она разозлилась.

— Это вам что тут надо? — флегматично поинтересовался «дядя».

— Ой, ребятки, только не ругайтесь и не кричите, — старушка выбралась из машины, почему-то тяжело опираясь на трость, которая взялась у нее неизвестно откуда. Затем бабулька подошла к охраннику, прихрамывая на правую ногу. Что-то раньше такой хромоты Женька не замечала. — Дайте бабушке сказать. Совесть имейте. — Женьке сразу стало стыдно, она невольно сделала пару шагов в сторону, уступая место старушке-разведчице. — Я тут внучка своего ищу, — это уже верзиле. — Он у твоего шефа работает младшим менеджером. Может твой Конявин знает, где его искать? А то, понимаешь, у него свадьба на носу, а он деру дал в неизвестном направлении. Может, просто от невесты удрал… — охранник тут же запечатлел вопросительный взгляд на Женькиной фигуре. — Да нет, невеста не она, это так, старую бабушку взялись сопровождать, ну, сам понимаешь, в возрасте я… сердце… то да сё… — она гулко покашляла, точно рудничный рабочий, пятьдесят лет проведший под землей. Получилось убедительно. — Вдруг в дороге кондрашка хватит… ну, не дай Бог, конечно. Вот и попросила… а невеста, она беременная, ей волноваться никак нельзя, — Анна Михайловна помолчала. — Вот мы и приехали к твоему шефу… как его… — Анна Михайловна вся сморщилась, точно у нее внезапно разболелись разом все зубы. — Герману…

— Валентиновичу, — закончил за нее охранник. Ему вдруг стало неловко, что вот он — такой крепкий, молодой, здоровый, держит на улице бабульку, которая на ладан дышит.

— Да, кхе, кхе, — старушка с театральным пафосом побила себя в хилую грудь. — Ой, сынок, с войны этот кашель ко мне привязался. С детства курю. Веришь? Еще когда по лагерям мыкалась… — она достала из кармана ветровки носовой платок, звучно сморкнулась, вытерла слезящиеся глаза, и от одного этого Женьке захотелось разрыдаться. — Вот все легкие-то и прокурила. Ты, дружок не кури… не надо, курить — здоровью вредить…

Охранник внимал с пиететом и только молча мигал.

Женька стояла, слушала и тихо млела от этого спектакля. Нет, ну бабулька-то! Это же целый кладезь премудрости! Это же Малый Театр вместе с тем, который на Таганке, и имени… кого там? Вторая Гоголева[1]! Ей бы на подмостки…

— Так это, миленький, помоги бабушке, уж я и не знаю, где искать-то его, — старушка ухватила охранника за пуговицу камуфляжки, старческие пальцы с удивительной сноровкой принялись теребить ниточку. Деваться детине теперь было и вовсе некуда. — Ты только узнай, может твой начальник задание какое ему дал? Может, услал куда? Мало ли. Я же понимаю, бизнес, это такое дело хлопотное! Вон у меня в Саратове внучатый племянник — тоже бизнесмен, так веришь ли, ночами не спит! Все думает, думает! Гляди, голову скоро вовсе сломает! И жаль ведь его, бедного, ну куда ему! А ведь с другой-то стороны — у него же детишки. Трое. У тебя дети-то есть? Двое? Ну, ты еще молодой, поди в школе учатся? Ой, а школа-то нынче стала какая дорогая!

Что она несет? Женька уже была готова встрять в этот монолог и оборвать его самым хамским образом. А вот охранник, с каждой минутой тупея все больше, похоже, совсем перестал что-либо соображать. Он только кивал головой.

— Ой, — вдруг спохватилась Анна Михайловна. — Что ж это я! Опять меня не туда понесло… уж ты меня прости, старую дуру, — она, наконец, перестала крутить пуговицу, которая повисла на единственной ниточке. Охранник еще несколько секунд смотрел тупо перед собой, потом достал из нагрудного кармана камуфляжной формы рацию и куда-то там выше по инстанции доложил о прибытии незваных гостей. Гостям не слишком обрадовались, обещали доложить хозяину, а пока попросили подождать.

Женька нервно приплясывала на месте, ей не терпелось поскорее попасть в дом. Она и думать не желала, что будет, если вдруг им дадут от ворот поворот. Пойдет на приступ. Дмитрий хмуро сидел на переднем сидении и обмозговывал ситуацию. Она ему оч-чень не нравилась. А вот Анна Михайловна, кажется, и в ус не дула. В смысле… если учесть, что усов у нее в помине нет… ну, прямо, само спокойствие. Стоит, опершись на тросточку, папироску смолит и на охранника бросает изредка хитрые взгляды, словно все про него знает, все ведает, только выдавать не желает.