Женька и миллион забот (СИ) - Ворошилова Лариса Александровна - Страница 76

— Да, Женечка, вот она, сила эмоций. Теперь понимаешь, почему сердиться ни на кого нельзя? Ты его первым делом убиваешь, а еще, вон, глянь! — она указала куда-то вверх.

Женька подняла голову: батюшки святы! Черное облако, точно рой мух, гудело и металось над ее головой.

— Ты когда низкоментальных разгоняла, — пояснила Агафья, — в тебе жалость и любовь говорила. А теперь рассердилась. Сильно рассердилась, и вона чо натворила.

Разгоняли клякс всем миром минут тридцать, а потом заново откармливали Кирюшку бабкиными запасами из погреба. Пока длилась вся эта суета, солнце за окном совсем село. Затем разговор продолжил Дмитрий:

— Неувязочка получается… — задумчиво произнес он, точно рассуждая с самим собой.

— Это какая такая неувязочка? — поинтересовалась дотошная знахарка.

— Да такая. Вот вы говорите, что ментальность нашего мира падает, так?

— Так. И что ж?

— Так ведь если у вас ментальность растет из года в год, а у нас она падает, значит в нашем мире никакого такого воздействия и быть не может. Правильно? Откуда же люди с паранормальными способностями? Телекинетики всякие, экстрасенсы? Или вот — Женя? Она откуда?

Бабка свела в кучку кустистые седые брови, которые так и топорщились густыми, жесткими волосами. Пожевала морщинистыми губами, бородавка на носу задвигалась, будто живая.

— Так. Все так, да не так. Ты, писака, мозгами-то пораскинь. Мы-то в своем мире по какому пути развития идем? А вы? У вас энергополнота и информационная насыщенность из года в год растут. Уж, гляди, скоро и вовсе за запредельные величины выйдут. Раньше-то нагрешит человек, а после либо в конце жизни грехи отрабатывает, или уж в следующих жизнях, а теперь? Теперь и расплата стала приходить мигом. Уж чего там, не вижу что ль? Чай, не слепая! Ты себя-то вспомни! Как чего не так сотворишь, так сразу по лбу судьба и влепит. За счет повышения информонасыщенности и берете, — умная бабка укоризненно покачала седой головой, покрытой стареньким платочком. И от одного этого жеста стало почему-то совестно, словно Дима был виноват во всех грехах его несовершенного мира. — Жадные стали, да прагматичные. Во всем вам смысл подавай. Информацию глотаете, что пеликан рыбу. Не жуя. В школах по одиннадцать лет учитесь, а после в институтах, да академиях, а главного-то не знаете и не понимаете.

Бабка замолчала на самом интересном месте.

— А чего, «главного»-то? — поинтересовался Дима, так и не дождавшись продолжения монолога.

— Главного-то? — переспросила знахарка Агаша, хитро щуря темные глаза. — Да ведь все одно: говори, не говори, а покуда своим умом-то не дойдешь, так, почитай, ничего в сердце-то и не переменится.

И она, словно в отчаянии, махнула рукой.

— Собираться вам надобно, да отправляться. Времени у вас мало, вот что, — вдруг сказала она, почему-то глянув на потолок.

Кирюшка на столе так и завозился. Потом повертел ушами, выпучил глаза, лапками замахал. Вся компания на него уставилась, точно впервые увидела.

— Что опять не так? — с нервически-тоскливыми нотками в голосе, поинтересовалась Женька. Она уже и сама чувствовала, что грядут очередные приключения, которые приятными никак не назовешь.

— Да беда грядет, ой, беда! — бабка закручинилась, подперев щеку рукой. — Никому с бедой не справиться, вам тока.

— А как же пруд? — Женька воззрилась на старуху.

— После, после! — замахала та на художницу обеими руками, точно отгоняя муху. — Коли не поторопитесь, четверо человек погибнуть могут.

Женька с Димой так и подскочили.

— Так торопиться надо! Поехали!

— Куды? — старуха всплеснула руками. — Ох и торопыги же вы — молодые. Пущай сперва энтот крендель, — она кивнула в сторону Кирюшки, сидевшего на столе среди чашек и вазочек с медом, — в астрал выйдет, да прикинет, куды вам ехать надобно. А то ишшо ведь заплутаете. Пущай уж под моим присмотром в астрал выходит, а то наделает делов — полну корзинку.

— Сейчас, сейчас! — Кирюшке, видать, и самому уже не терпелось поскорее загладить вину, особенно после такого нагоняя хозяйки. Он сосредоточенно закатил глазенки, скорчил самую что ни на есть серьезную мордашку и выдал: — «апофатическая теология (от греч. apophatikos — отрицательный) есть специфичная для теизма парадигмальная установка теологии, фундированная презумпцией невыразимости Бога в позитивном знании… — на этом ангел умолк, открыл черные глазюки, выпучив их на свою хозяйку, которая сидела, открыв рот и ничего не соображая, а затем сконфуженно отпустил очи долу и неловко пробормотал: — Ой, простите, это я немного ошибся.

И не знал Вениамин Лопатин, студент философского факультета, проживавший всего в километре от дома Костика Штуки в деревне Павловка, что зубря перед зачетом насмерть надоевшее определение, он сам того не подозревая совершенно сбил с панталыку несчастного ангела, который, зазевавшись, сунулся не в ту струю астрала.

***

А в это время Конявин, нервно расхаживая по своему шикарному кабинету, зло орал, держа у уха мобильник:

— Мне плевать на твои трудности! И что? Какие две телки? Что? Одна престарелая, а другая молодая? И что? Кого покусала? Да мне плевать! Ты мне лучше скажи… ну, так почему не прикончили? Какие документы? Чья мать?

На минуту Конявин выпал в осадок, потому как у него мозга за мозгу зашла. Когда Людмила-Виалетта позвонила и сообщила, что его младший менеджер находится в доме Костика Штуки, Герман Валентинович даже было предположил, будто тут ошибка какая-то. Уж больно ничтожную должность этот Хлопков занимал, для самого Демидова его информация о делах конкурента вряд ли представляла какую-нибудь ценность. Но вот его мать, оказывается, знакома с отцом Демидова. И вот это уже случайностью никак не назовешь.

— Допросите их, когда в себя придут. Слышишь! Только не бить, не калечить и не убивать… до поры до времени. Только когда команду дам. Всё понял? Всё выясни: давно ли друг друга знают, в каких отношениях… и вообще… что? С молодой что делать? Отдать? Пацанам? Да ты в своем уме? Ты сначала узнай, кто она такая! Ты понял? А что там со Штукиным сынулей? Что? как это «упустили»?... то есть как «вырубил»? Ему лет сколько? Четырнадцать? Да вы что там все, охренели что ли? — заорал Герман в трубку. Были бы у мобильника барабанные перепонки, лопнули бы. — Ты кого на дело взял? Сопляков поганых? Зелень вонючую? И что? На хрен мне эта кобыла паршивая? Что мне с ней делать прикажешь? Штуке на нее плевать. Он ее пятнадцать лет не видел, и еще столько же не видел бы, если бы ни случай. Что? То есть как «пришить»? Сдурел? Я тебе «пришью»! Урод! Пусть сначала Штука денежки выложит, а потом шей кого хочешь. Понял? Она для меня лишний козырь. Так, теперь случай внимательно: с этого момента головой за них всех отвечаешь. Все понял? Вот и ладушки.

Конявин прервал связь и посмотрел на часы: все шло по графику. Затем повернулся к своему помощнику, который все это время, переминаясь с ноги на ногу, стоял в дверях.

— Ну, так что?

— Пока ничего, шеф, ищем, — бугай развел руками. Он возвышался над своим начальником головы на две, однако чувствовалось, что ему хочется стать маленьким и незаметным. Для верности, он даже голову в плечи вобрал. — Как сквозь землю провалилась.

— Твою мать… — прошипел Конявин, от злости покрываясь красными пятнами. — Ищите! Даже если она попутку до города взяла, все равно далеко не могла уехать. Ищите. Возьми всех. Пусть прочешут все окрестности. Всё.

Помощник вышел из кабинета, на ходу расправляя плечи.

— Что вытаращились? — накинулся он на двух верзил, таких же, как и он сам, только рангом пониже. — Ноги в руки и вперед, на поиски! И пока не найдете, назад не возвращайтесь.

— Вот ведь тварь! Сволочь! Старая кляча! — от души костерил на все лады супругу Конявин, продолжая нервно выхаживать по кабинету. Нет, конечно, за долгую супружескую жизнь у них случались скандалы, но только поначалу, когда он ещё сильно зависел от её отца. А, вроде, перетерлось, да и её неспособность иметь детей была ему на руку. Можно было лишний раз приструнить и поставить на место: мол, какая же ты, к черту, женщина?