Сталин
(Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич - Страница 10

Конференция проходила с громадным подъемом. «Это, — вспоминает Крупская, — был самый разгар революции, каждый товарищ был охвачен величайшим энтузиазмом, все готовы к бою. В перерывах учились стрелять».

Вопрос об отношении к Государственной думе стал в центре конференции. Стоявшие под влиянием меньшевиков делегаты высказывались за участие в выборах.

Это вызвало резкую отповедь со стороны Сталина. Он только что приехал с Кавказа. Он видел в Баку армяно-татарскую резню. Он видел, как расправлялись отряды правительства с восставшими крестьянами Кутаисской губернии. Он видел соглашательскую политику меньшевиков, бывших особенно сильными в кавказских организациях, — и был убежден, что именно эта политика может привести к срыву революции. Его требованием было: никаких соглашений, никаких компромиссов — борьба до конца. Или мы сейчас победим — или никогда.

— Посмотрите, — говорил он. — Правительство залило всю страну кровью. Правительство издевается над общенародным требованием созыва учредительного собрания. Закон о выборах в Думу — это только попытка правительства обмануть пролетариат и крестьянство и отсрочить свою окончательную гибель. Ведь этот закон фактически исключает из участия в Думе пролетариат и массу крестьянства… Как же мы, народные революционеры, можем пойти на соглашение с правительством на базе этого закона? А участие в выборах — это и есть соглашение. Нет. Единственным ответом всего сознательного пролетариата России на новый царский закон может быть только решительная борьба против этой, как и всякой другой, подделки народного представительства. Надо сорвать эту полицейскую Думу, отвергнуть всякое участие в ней. Избирательные собрания надо использовать не для выборов, но для того, чтобы расширить революционную организацию пролетариата и вести во всех слоях народа агитацию за вооруженное восстание. Восстание — вот единственный выход сейчас. Оно должно быть немедленно подготовлено и организовано повсюду. Только его победа даст возможность созвать действительно народное представительство, учредительное собрание. Итак — не на соглашение, но на бой! Да здравствует вооруженное восстание!

Сталин волновался вначале. В первый раз он выступал перед собранием руководящей группы партии. В первый раз он говорил перед Лениным. Но Ленин смотрел на него заинтересованными глазами — и одобрительно покачивал головой. Голос Сталина креп. Он кончил при всеобщем одобрении. Его точка зрения была принята. Никто не знал, что в этот момент восстание уже началось в Москве — что судьбы революции были брошены на весы.

На той же конференции обсуждались вопросы партийной организации и тактики. Так как успех революции требовал, по мнению многих, объединения всех сил рабочего класса и на том же настаивали и рабочие массы — было решено попытаться объединиться с меньшевиками, восстановить единство партии. И так как в условиях революционных «свобод» партия перестала быть подпольной и могла как будто разворачиваться в массовую, решено было отступить от организационных принципов подполья: на принципе «демократического централизма» провести в партии широкое выборное начало с предоставлением выборным центрам всей полноты власти в деле идейного и практического руководства, наряду с их сменяемостью, самой широкой гласностью и строгой подотчетностью их действий.

Сталин не принимал участия в обсуждении этих вопросов. Угрюмо молчал. Все это ему не нравилось. Он не верил ни в возможность и целесообразность объединения с меньшевиками, ему претил какой бы то ни было демократизм.

— К чему это? — сказал он, когда Ленин в перерыве спросил о его мнении. — Боевая партия должна иметь постоянный состав руководителей, не зависящих от случайности выборов. Разве на войне выбирают начальников?

Ленин усмехнулся:

— Ничего не поделаешь. Новая обстановка — нужно искать и новые формы. Но в чем дело? Ведь по существу ничто не меняется. Правят не те, кто голосует, а те, кто правит. И уже от уменья тех, кто правит, зависит, чтобы они всегда были выбраны…

Сталин все-таки был недоволен. Лишь много лет спустя он понял, что «демократический централизм» — прекрасная вещь, если уметь распоряжаться его аппаратом…

…Они вышли вместе из Народного Дома, где происходила конференция. Было холодно. Дул резкий ветер. Но они долго ходили по улицам Таммерфорса.

Ленина интересовал этот человек, о котором он уже слышал как об одном из самых решительных и твердых революционеров Закавказья. Он хотел присмотреться к нему ближе. Он долго и внимательно расспрашивал его о его работе, о жизни, о людях, с которыми он встречался, о книгах, какие читал. Время от времени Ленин бросал короткие замечания… и их тон был довольный, удовлетворенный. Этот человек был именно того типа, что нужен ему.

«Если б из таких вот людей состояла вся партия, мы бы давно победили, — думал он. — В нем есть, в этом невзрачном грузине, какая-то большая и напряженная внутренняя сила. Он не блестит, он не обращает на себя внимания, но… я не хотел бы попасть в его руки, если в этих руках будет власть… Кого он напоминает?..»

И вдруг ему вспомнилось. Только вчера ему шутливо передавали, что один из делегатов, кажется, Преображенский, с жаром доказывал, что ему, Ленину, суждена роль Робеспьера русской революции. Это, впрочем, говорили не в первый раз. Еще в первые месяцы «Искры» Плеханов задумчиво сказал про него Аксельроду:

— Из такого теста делаются Робеспьеры…

Ему не льстило — и не радовало его это сравнение. Он не считал его правильным. Фигура Робеспьера казалась ему слишком мрачной, слишком узкой. Таким он не мог и не хотел бы быть. Но сейчас, еще раз вглядевшись в резкий, восточный профиль шедшего рядом с ним Сталина, в его лицо, будто высеченное из камня, он подумал:

«Вот он, настоящий Робеспьер… Русско-азиатский. Именно из такого теста Робеспьеры лепятся».

Он ничего не сказал Сталину. Но ему — первый раз в его жизни — стало не по себе. Он заторопился домой.

…Вечером они опять встретились. На этот раз говорил Ленин. И внимательно при этом следил за своим собеседником. Но лицо того было непроницаемо. Он слушал внимательно. Но нельзя было сказать, одобряет он или порицает.

— Я считаю, — говорил Ленин, — что сейчас мы находимся на переломе. Ближайшие дни и месяцы должны решить — победим мы в революции или нет. Все теперь зависит от того, удастся ли нам ввести в организованные рамки народный порыв. Не удастся — царизм успеет заключить сделку с буржуазией, может быть, с нашими друзьями, меньшевиками, и кончится куцей конституцией или пародией на нее. Удастся — тогда революционная диктатура, республика — а дальше дорога к социализму. И тогда, естественно, только и начнется настоящая революция. Запомните это: мы не пойдем западноевропейскими путями развития. В учении русского народничества есть большая историческая правда. Если у нас диктатура рабочих и крестьян — мы сможем перепрыгнуть через капитализм и войти прямо в социализм. Для этого надо только иметь за себя крестьянство. А его интересы лучше понимают народники, чем мы. В крестьянском вопросе нам придется взять народническую программу… Земля — народу!

Но это будущее… А сейчас? Сейчас все зависит от руководства. Сейчас, как никогда, доказывается правильность нашей большевистской теории о необходимости властной и централизованной партии. Но… на практике мы такой партии еще не имеем. У нас слишком много в партии хлама. Слишком много болтунов, беспочвенных теоретиков, слишком мало действительно смелых, безудержно идущих вперед — на действия, на реальную борьбу — людей.

Вооруженное восстание сейчас все. И прежде всего восстание не на окраинах, но в столицах. Массы готовы на восстание. Киев, Воронеж это показали. Но мы-то, мы слишком слабы. Мы отстали от масс, не умеем их организовать. Мы душим бумажным, канцелярским подходом к делу их энтузиазм.

Вот мне недавно прислали материалы из питерского боевого комитета партии. Все эти планы их, все эти схемы — все это произвело на меня тягчайшее впечатление. В самом деле! Каждая минута дорога, а тут идут споры о функциях боевого комитета, о его правах. А дело? О бомбах говорили полгода, а до сих пор в Питере ни одной, кажется, не сделано. Знаете, что я им сказал? — Бросьте к черту все ваши схемы, планы, идите к молодежи — она вас научит действовать. Основывайте сейчас же отряды среди студентов и рабочих — по три, по десять, по тридцать человек. Пусть тотчас же они вооружаются сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой, кто керосином для поджога. Пусть тотчас же эти отряды выбирают себе руководителей. Наплюйте, Христа ради, на все формальности, на все схемы и функции. Но начните немедленное обучение отрядов военным действиям. Пусть учатся на практике. Пусть убивают шпионов, пусть нападают на полицейские участки, взрывают их, пусть врываются в банки и берут там средства на борьбу. У кого нет еще оружия — пусть хоть бросают камнями, обливают полицейских и войска кипятком. Всему этому надо научиться в кратчайший срок — и научиться можно только на деле. Эти пробные нападения могут, конечно, выродиться в крайности, но это беда завтрашнего дня, сегодня наша беда в косности, в доктринерстве, в ученой неподвижности, в старческой боязни инициативы… Ну, начали действовать. Говорят, по крайней мере, что действуют. Но мало я верю в это. Потому что наши столичные партийцы больше любят языком трепать на собраниях, чем делать настоящее дело. В провинции, да, там понимают, что нужно. По всей России идут убийства шпиков, полицейских, взрывы, экспроприация денег. Дело там идет. Но все-таки слабо, слабо… Вот в Москве, говорят, подобрались значительные силы. И там восстание, всеобщее восстание может быть со дня на день. Я его и желаю — и боюсь. А что если другие места, если Питер, особенно, не поддержат?.. Оттянуть до весны? Возможно ли это? И не будет ли поздно?