Там, где нет тебя (СИ) - Снежная Александра - Страница 90

Ему разрешили зайти в палату. Ненадолго. Вышедший навстречу хирург объяснил, что врачи сделали все возможное, чтобы спасти Аню. Операция прошла успешно, но в результате большой кровопотери Аня впала в кому, и теперь оставалось только ждать и верить, что её организм сильный и сможет справиться с недугом.

Впервые Влад был бессилен что-либо изменить. Роковая случайность — бездушно-скупая фраза, способная перечеркнуть в одну секунду целую жизнь. Аня, по какому-то ужасному стечению обстоятельств, оказалась на пути пули, выпущенной принявшим дозу кокаина наркоманом. И ты можешь тысячу раз задавать небу один и тот же вопрос: «Почему?», но он так и останется без ответа, ни на шаг не приблизив тебя к пониманию страшной неизбежности. Как ничтожно беззащитны мы перед волей творца: спешим куда-то, суетимся, чего-то хотим, но все наши чувства — боль, радость, ненависть, любовь — в итоге теряются точками в отмеренном нам абзаце жизни, и переписать его заново не удавалось еще никому.

Вольский чувствовал себя жалким и беспомощным, когда смотрел на бледное Анино лицо, и её — такую маленькую, слабую, потерявшуюся среди подключенной к ней аппаратуры. Зачем нужны была его сила, амбиции и деньги, если они не могли сделать того единственного, что так нужно было ему сейчас — поднять на ноги его Анечку? Зачем вообще ему это все без неё?

…Господи, не забирай её у меня!

Врач, осторожно коснувшись плеча Вольского, открыл двери, давая понять, что пора уходить. У порога Влад оглянулся на прикованную к постели Аню, обвитую трубками и проводами, еле сдерживаясь, чтобы не броситься к ней обратно, не обнять и не умолять вернуться к нему.

Она прошла тонкой нитью сквозь сердце, завязалась узелками, проросла корнями в кровь, в мозг, в душу. Влад бессильно опустил голову, понимая, что главный бой в своей жизни он проиграл: Аня ускользала солнечным ветром сквозь раскрытые настежь окна, оставляя на сердце неизгладимый след своего ошеломляющего прикосновения и тепла. Она ослепила, изранила и застыла отпечатком легкой ступни на песке, которую через мгновенье смоет накатившей на берег волной…

Это, оказывается, было так больно… Тяжелая каменная глыба упала ему на плечи, едва не расплющив своей мощью. Влад пошатнулся, но остался стоять на ногах.

…Мужчины не жалуются и не плачут.

Он вышел в коридор и, тяжело спустившись по стенке, сел на пол. Камни все падали и падали, придавливая его к земле своим многотонным весом. Он сильный, он выдержит. Он сможет подняться. Он всегда поднимается. Только вот почему так тяжело пошевелить рукой? И камни… они все падают и падают, и воздуха в легких уже нет. Он сгорел, как солома на ветру. Мужчины не плачут, повторял он себе. Мужчины не плачут…

Серые стены. Серый воздух. Серые лица. Мир такой серый… Как он раньше не замечал? Странное спокойствие вдруг нашло на него, словно это был не он, а смотрел на себя со стороны. Внутри было пусто, совершенно пусто, как будто у него вынули все внутренности, и он уже не чувствовал ни звуков, ни запахов, ни биения собственного сердца.

…Мужчины не плачут…

— Господин Вольский, — серая протянутая к нему рука и такое же серое бесцветное женское лицо внезапно возникли из вязкой серой пустоты.

— Что ей нужно? — подумал Влад. — Какого черта ей от меня нужно?

— Господин Вольский, вашу дочь перевели в отделение интенсивной терапии, хотите посмотреть на нее?

…Дочь!?… О чем она? На кого посмотреть?

— Господин Вольский, вы меня слышите? Я могу отвести вас к вашей дочери.

Серый воздух вдруг подернулся, и в него стремительно стали возвращаться краски. Синий халат… Стена напротив белая… Лампочка над коричневой дверью мигает ярко-красным. Лицо… длинное, резкое, худое… Кажется, медсестра…

— Что?

— Я могу отвести вас к дочери. Вы же хотите её видеть?

…Какой идиотский вопрос. Хочет ли он видеть своего ребенка? Я хотел этого с того момента, как увидел тонкую ленточку с двумя красными полосками. Я хотел… хотел быть рядом женой, когда малышка появится на свет. Хотел слышать её первый крик. Хотел первым взять на руки и поцеловать миленькое родное личико. Я так много хотел…Черт, наверное, я хотел слишком много… Мужчины не плачут…

Тяжело поднявшись с пола, Влад словно на автопилоте поплелся по коридору за медсестрой.

…Такой длинный коридор. Твою мать, почему он такой длинный?..

Наконец женщина остановилась перед стеклянной стеной и показала пальцем на прозрачный бокс, в котором тихо и безмятежно спал младенец.

— Её вес два килограмма триста грамм. Это нормально для недоношенных детей. У вас очень красивая и здоровая девочка, — ласково улыбнулась женщина. — С ней все будет хорошо. Я вас оставлю.

Медсестра еще что-то сказала, но Влад её уже не слышал. Он жадно впитывал взглядом представшую его взгляду картинку.

…Боже, какие маленькие пальчики… Моя девочка… Такая маленькая…

Мужчины не плачут, убеждал он себя, глядя на крошечное тельце дочери, лежащее за хрупкой преградой бокса. Мужчины не плачут… Горячие слезы огнем опалили глаза и непослушно скатились по небритым щекам, повиснув на подбородке. Он уткнулся лбом в стекло и, положив на прозрачную поверхность руку, попытался погладить свою маленькую девочку. А слезы все скатывались и скатывались, и камни все падали и падали, и уже не было сил терпеть эту невыносимую боль…

— Мужчины тоже плачут, доченька, — обреченно прошептал он. — Они ведь живые… Им тоже бывает очень больно.

Влад провел в больнице почти сутки — сутки боли, отчаяния, и мучительного ожидания чуда. Он тенью ходил по коридорам больницы, проделывая один и тот же путь от Аниной палаты, до отделения, где находилась их дочь, и обратно. Анина мать просила его съездить домой, чтобы поесть и переодеться, но Влад безапелляционно отказывался, опасаясь отойти далеко от Ани хотя бы на минуту. Ему казалось, что пока он рядом, она чувствует и понимает, как ему нужна, и это понимание, словно невидимая нить удерживает её на этом свете.

Он молился. Прятал в ладонях лицо, бесконечно повторяя бессвязные слова и просьбы, но бог или забыл о нем или просто не слышал, потому что часы текли, как вода, а состояние Ани оставалось неизменным. Влад не знал куда ему идти и что делать, и это ощущение беспомощной парализованности его медленно убивало.

За окном, словно проникнувшись состоянием его души, шел дождь. Свинцовое небо плакало. Тяжелые капли барабанили по стеклам и подоконникам, своим хаотичным звучанием, как пули, пробивая мозг и сердце. Не выдержав, Вольский вышел на улицу, добежал до какого-то парка, упал на колени и, запрокинув голову, закричал в разверзшиеся небеса:

— Ты ведь любил её… Зачем ты так с ней? Неужели она не заслужила быть счастливой? Отдай её мне… Слышишь? Умоляю, отдай!

Возможно это было напрасно и глупо, и выглядело как сумасшествие, но Влад отчаянно просил того единственного, кто сейчас мог его понять. Того, кто любил Аню так же сильно, как и он — её погибшего мужа.

— Не забирай её у меня… Пожалуйста…

Дождь заливал его лицо, смешиваясь со слезами, а он все кричал, срывая голос, в надежде вымолить у кого-то всесильного и мудрого жизнь женщины, без которой не мыслил своего существования.

В кармане завибрировал телефон — резко, монотонно, безжалостно, детонируя ударной волной по натянутым окончаниям нервов. Влад бессознательно прижал к уху трубку, нажал кнопку, и закрыл глаза, слушая, как чужой голос спокойно и четко произносит:

— Господин Вольский, ваша жена только что вышла из комы…

Тяжело поднявшись с земли, Влад отрешенно посмотрел в дождливое небо, прошептав только одно слово:

— Спасибо…

Она.

Белый свет… Такой белый, что больно глазам. Аня смотрела по сторонам и ничего кроме этой девственной белизны не видела. На душе было легко и спокойно. Словно ты спишь и видишь волшебный сон, в котором нет ни боли, ни горя, ни проблем, ни забот — только свет: чистый, нисходящий на тебя божественной благодатью, переполняющей сердце бесконечной любовью и предвкушением счастья.