Шарко - Тилье Франк - Страница 3

– Ты должна объяснить мне подробнее, тетя, а то я немного запуталась в этой истории. По всей видимости, речь идет об исчезновении. Жертва – Летиция Шарлан. Подозреваемый – Жюльен Рамирес. Но спрятанное досье, фотографии, ключ: дядя вел официальное расследование или нет?

– Поначалу официальное, но, судя по этой папке и ключу, я теперь понимаю, что он сказал мне не все и сам зашел куда дальше. Сейчас расскажу вкратце. Около четырех месяцев назад, в середине мая, Летиция Шарлан, которая больше десяти лет жила в приемной семье Верже, не вернулась из молодежного центра, где проводила вторую половину дня. Центр находится в трех-четырех километрах отсюда. В комиссариат Атиса поступает заявление, и твой дядя вместе с коллегами начинает поиски в округе. Летиция неуравновешенна, она много раз грозила приемным родителям, что сбежит. Может, она у подруги, знакомых, на каком-нибудь сборище неподалеку? Но после трех дней бесплодных розысков было открыто дело об исчезновении, которое передали этой конторе по пропаже людей, у вас в Париже.

– Центральное бюро по розыску без вести пропавших.

– Да, точно, ЦБР. Ты лучше меня знаешь, сколько таких пропаж в год они расследуют, эти твои коллеги. Тысячи. Так что ее дело легло в общую стопку, они и задницу не оторвали, чтобы найти Летицию. Она совершеннолетняя. Девчонка с Реюньона, брошенная еще в раннем детстве, которую потом мотали по разным семьям, пока не подыскали более-менее постоянную, к тому же она много раз грозилась все бросить и испариться… Как тут не подумать, что она действительно пустилась в бега?

Режина отпила глоток кофе.

– Анатоль просто места себе не находил от ярости. Он только что вышел на пенсию, но мы хорошо знали ее семью, они в той же ассоциации «Телетон»[5], я и сейчас по несколько раз в неделю с ними там вижусь. Хорошие люди и до сих пор чувствуют свою ответственность за то, что случилось. Да я и сама ее любила, Летицию, хорошая была девочка. Короче, ты же знаешь своего дядю, у него за плечами было сорок лет службы, и он ненавидел проигрывать. К тому же он всегда говорил: не бывает, чтобы ты в одно мгновение из копа стал некопом только потому, что ушел на пенсию. Коп – он по гроб жизни коп…

В сорок два года Люси накопила всего лишь восемнадцать лет стажа, но у нее уже сложилось впечатление, что работа заразила все клеточки ее организма и заполонила все пространство личной жизни. Ее мозг наверняка приобрел форму пистолета. А жизнь с Франком Шарко, у которого на счетчике значилось двадцать семь лет в уголовной полиции, только усугубляла дело.

– Значит, дядя продолжил копать своими силами. Начал собственное расследование.

– Именно. Он гробил свои дни на расспросы соседей, действуя в одиночку. В конце концов его упрямство вывело меня из себя, мы стали часто ссориться. Он же вышел на пенсию, которую вполне заслужил! И даже не успел ею воспользоваться.

Она вытащила бумажный платок из коробки и пролила несколько слез. Люси уже не помнила, в каком году они поженились, но с ранней юности всегда воспринимала их как нечто единое.

– Но его упорство в результате не пропало даром. Через три недели он нашел два разных свидетельских показания, доказывающих присутствие в деле серого строительного фургончика. За несколько дней до исчезновения Летиции его видели то на улице, соседней с домом ее приемной семьи, то неподалеку от молодежного центра. На кузове – большой логотип «BATIMAT». Анатоль без труда нашел саму фирму, – оказалось, она принадлежит Жюльену Рамиресу, кустарю-предпринимателю, который специализировался на обновлении домов.

Она ткнула указательным пальцем в глянцевый снимок Рамиреса:

– И во всех случаях за рулем был он сам, Люси. Твой дядя, хоть и на пенсии, попросил коллегу из комиссариата поискать информацию, и тот выяснил, что Рамирес уже отсидел в тюрьме за нападение и попытку изнасилования с две тысячи восьмого по две тысячи двенадцатый. Тогда Анатоль немедленно известил о своей находке парижан, которые вели дело. Сама понимаешь, они были не в восторге от его ковбойских выходок… Не важно, зато Рамиреса допросили в качестве свидетеля. Но против него ничего не было, и его оставили в покое.

– А как он объяснил свое присутствие поблизости от местонахождения Летиции?

– На тот момент он ходил по домам, рекламируя свою фирму и раздавая визитки. Соседи смогли подтвердить. У Рамиреса не прослеживалось никаких связей с Летицией, никто никогда их вместе не видел. А главное, один клиент твердо заверил: в момент ее похищения Рамирес красил фасад в тридцати километрах от того места. Исходя из этого, твои парижские коллеги даже не стали проводить обыск и за Рамиресом ни разу не устанавливали слежку. Все это здорово подкосило Анатоля.

Со вздохом она вновь наполнила чашку Люси, та жестом поблагодарила.

– Я думала, он плюнул на все, смирился, пока не нашла эту папку и ключ. Увидишь, там есть даже копия выдержек из протокола уголовного процесса в две тысячи восьмом. Психиатрические экспертизы и все такое прочее. Я глянула, этот Рамирес больной на всю голову.

Люси вытащила толстую пачку листов:

– Исправительный суд города Бобиньи… Как он только раздобыл это досье?

– Представления не имею, я его вижу впервые, как и ты. Наверняка по знакомству, у него же была куча связей. Сама видишь, он из кожи вон лез ради Летиции, сидя в своем захолустье. А еще он установил слежку за Рамиресом, стараясь разобраться. Он мне говорил, что этот тип действовал не один… Что он, может быть, только следил за девчонкой, а сам в похищении участия не принимал. Что у него наверняка был сообщник.

Режина схватила ее правую руку и сжала в своих ладонях:

– Я отлично понимаю, что Летиция исчезла четыре месяца назад, но вдруг она еще жива, Люси. Может, эта сволочь держит ее в тайнике в своем подвале или еще где-то и кошмарно мучит. Мы тебя не часто видели, но дядя всегда питал к тебе слабость. Ты дочка его сестры, он заботился и о тебе, и о твоей матери, когда умер твой отец. И потом, он так гордился, что ты стала копом на Орфевр, 36[6].

Она уставилась на Люси, не говоря больше ни слова.

– Тетя… Что именно ты хочешь, чтобы я сделала?

– Чтобы ты посмотрела, что он тут насобирал, и пришла к собственному мнению. И если ты почувствуешь, что тут есть с чем работать дальше, чтобы ты… ну, не знаю… начала серьезное расследование у себя в Управлении?

– Все гораздо сложнее, ты же знаешь.

– Да, да, но я потому и доверяю тебе это дело, что верю в тебя. Нельзя сознательно оставлять кого-то вроде Рамиреса на свободе. Твои коллеги из службы розыска пропавших не захотят больше и пальцем шевельнуть, но, поверь мне, если бы я могла сама надрать задницу этой мрази Рамиресу, я бы это сделала.

Люси на несколько секунд погрузилась в размышления.

– Никто не в курсе? Даже моя мать?

– Только мы вдвоем.

– Ты твердо уверена? Ни с кем из соседей не говорила? Или с друзьями из твоей ассоциации?

– Слово даю, что нет.

Люси твердо посмотрела тете в глаза. Потом допила свой кофе. Взяла папку и встала:

– Отлично, я просмотрю бумаги. Но ты не должна никому ничего говорить. Ни маме, ни, главное, Франку: пока что я не хочу, чтобы он вмешивался, он ведет серьезное дело. Это касается только нас, тебя и меня. Сумеешь придержать язык?

Тетя поднесла пальцы к губам, как если бы хотела их зашить. Потом встала, опираясь на палку, и обняла ее:

– Спасибо, Люси. Ты не изменилась. Я знала, что могу на тебя положиться.

Люси рассказывала «Трех поросят» с таким воодушевлением – и наверняка с некоторым избытком полицейской достоверности, – что две пары круглых, как блюдца, глаз смотрели на нее, не мигая, натянув одеяла до самого носа. Закончив, она закрыла сборник сказок и исполнила ритуал укладывания спать: поглаживания, поцелуйчики, ласковые слова и снова куча поцелуйчиков.