Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 36

Массивное скуластое лицо, заросшее редкой черной волосней… Желтые исцарапанные сапоги… Далекий вой автомобильных моторов, одолевающих крутизну… Офицер легонько потянул за шнурок, уходящий в щель под камнями. Где-то под Кощеевым едва слышно щелкнуло — и офицер бросился бежать. Запнулся, упал на четвереньки… Мелькнули стершиеся подошвы сапог… Потом опасливо приблизился кривоногий, схватил лежавший на дороге шнурок — и снова замелькали стершиеся подошвы, но уже другие…

Молодое русское лицо со сломанной переносицей, рыжие загогулины бровей.

— Как же тебя угораздило, а? Браток?

До чего тяжелые веки, как трудно удержать их на весу. Автоколонна стоит, моторы выключены, и люди жмутся к огромной скале, выпирающей на дорогу, будто спасет она их при взрыве. Пасмурно, мерзко на этом свете. Редкие капли дождя долбят в расстеленную возле Кощеева плащ-палатку — бум-бум-бум… А на ней уже разложены инструменты.

— Как барабаны… — еле-еле ворочает языком рядовой Кощеев. — Где Барабанов?

— Бредит, — сказал кто-то.

— Таблетку какую-нибудь… — шепчет Кощеев, превозмогая боль в затекшем теле. — Туман в башке…

— Только не дергайся, не шевелись, и все будет хорошо…

Подходящих таблеток не нашлось, начали поить горячим кофе из китайского яркого термоса. Поднесли полкружки спирта — может, полегчает напоследок?

— Но надо, по хочу… — мотает головой Кощеев, сопротивляясь спирту, текущему по губам и подбородку.

И чей-то панический вопль:

— Да не дергайся ты, черт!

Кощеев выплевывает горечь вместе с кровью искусанных губ.

— Уйдите от скалы… Там главный заряд… ловушка… Здесь рванет, а там сдетонирует… И еще ручник с оптическим прицелом… для прикрытия… где-то наверху ищите…

Кто-то побежал к скале, громко топая, раздались протяжные команды, и заурчали, зафыркали моторы «хонд» и «студебекеров».

— Только не шевелись, браток. Все будет хорошо. У нас есть такие специалисты, закачаешься, не такое разминировали…

— Васильев, что ли? Капитан?

— Так ты и Васильева знаешь! И за ним пошлем, если надо будет!

— Взорвался Васильев… не так давно…

— Еще хочешь кофейку? Ну, подожди, браток! Не теряй надежды!

Вокруг Кощеева собрались все, кто хоть самую малость понимал в саперном деле. Кощеев нудным тихим голосом рассказывал, какие у японцев ящики сброшены в пропасть, какого вида пеналы, из которых доставали блестящие штуки вроде детонаторов, о шнурке и бегстве офицера не забыл, и как вернулся кривоногий за этим ценным, должно быть, шнурком… Рыжебровый, конопатый чуть не плачет! А ведь полковник!

— Инженерная мина! С незнакомым пускателем! Эта штука на сей день — самая главная, может быть, самурайская хитрость. Так что крепись, боец, и вспоминай, вспоминай все до самой малой подробности. Вижу, разбираешься в саперном деле…

Если бы знать, что это саперное когда-нибудь пригодится, то разве бы сачковал и дремал на курсах внештатников? Да что теперь плакать, локоток не укусишь, былое не вернешь. Расплачивайся за все разом…

Шевелит мозгами консилиум в двух с половиной метрах от пропасти, аж пар идет, идеи гениальные, как из рога изобилия, сыплются. Кто предлагает подвести бронеплиту, чтобы рванулся боец, перекатился на нее — что-нибудь от него и останется. Или вот интересное предложение — выплавить тол из мины автогенчиком. Подобраться к ней снизу, тоннель прорубить, и выплавляй со спокойной душой. И насчет взрывателей были идеи, особенно с этим странным шнурком — ясно же, что это чека, ключик к японской великой хитрости. Берегут ее, должно быть, потому что ею можно остановить взрыв. Рисовали в блокнотах Кощееву разные фигуры — может, так выглядела та хреновина на шнурке? Или вот этак?

Кощеев как-то странно воспринимал время: кусками какими-то, брикетами — то густо, то пусто. Вроде было утро, кофе, рыжий полковник, а уже ночь, костры, фонари, перестрелка в горах. Усталые люди, обползавшие все вокруг на животах и коленях, объясняли друг другу суть японской минной хитрости. Все нити стянуты к донному взрывателю. Неизвлекаемость состоит из суммы. Одно нельзя разрезать, другое нельзя согнуть, третье ни в коем случае вывернуть, вынуть, затронуть. И всем командует какая-то жуткая чека на шелковом красном шнурке…

— Ну ладно, — сказал осипшим голосом полковник, разминая пальцы рук. — Отойдите все и фару ту уберите, в глаза бьет.

— И ты уходи, — сказал Кощеев. — Сам попробую. Только скажи, что делать.

— Вот это по-нашенски, по-советски… Только я не уйду.

— Я ее сквозь камни чую… Не мешай, уйди…

— Знаю, что ты задумал. Рвануть — и вся недолга?

— Ты меня не знаешь, рыжий! Катись! Кому говорю?

Полковник ушел, обидевшись, наверное. А Кощеев начал ощупывать под собой мину. И не было ни волнения, ни страха — все куда-то пропало. Или переплавилось во что-то вместе с гауптвахтами и окопами, ненавистью к паханам и любовью к Кошкиной… Проследовал по голым проводам и «увидел», что почти все — наглая ложь. Концы проводов просто засунуты под камни. Ясное дело, расчет на минобоязнь. «Умеют, сволочи, загонять страх в печенку…» И анекдоты по Маньчжурии пошли, а на самом деле чистая правда: о том, как шарахались отважные бойцы и командиры от разных безобидных предметов и проводов, как многим снились по ночам японские сюрпризы… А сколько служивых списали под чистую? Потому что годились теперь эти ребята только для проживания в больничных палатах, где восстанавливают нервы и человеческое достоинство…

А вот и проволочные усишки, пальцы прикоснулись к ним, не шелохнув ни на микрон. Чуть погнешь или закоротишь кусачками — бабахнет… «Заградительная полоса», — догадался Кощеев. Проник дальше заграждений — и вот она, должно быть, главная шишка на ровном железном месте, взрыватель, ввинченный в литую крышку, которой предстоит стать роем осколков. Стержень ударника насторожен, и бес его знает, отчего он должен сработать — от прикосновения, или звука, или от натяжения какой-нибудь хитрой волосинки?.. Под взрывателем, конечно, «эмдэшка» — так в войсках называли минные души, детонаторы. Без «эмдэшки» мина мертва, ею хоть в футбол играй…

Попытался вспомнить что-нибудь толковое о чеках, пружинах, стаканах, секретных замыкателях. Пытался воскресить что-нибудь из приказов, инструкций, спецлистовок, разъясняющих, как надо избегать или обезвреживать минные сюрпризы и ловушки… Ведь погибло от мин много и военных, и мирных жителей, так что почти на каждом столбе Даютая висели инструкции по борьбе с минами. Пытался вспомнить и байки прибывших с Запада солдат о немецких сюрпризах, главным образом натяжного действия… Только ни в каких байках, приказах и инструкциях не говорилось о минах, поставленных на неизвлекаемость. Потому что бесполезно было их обезвреживать по известным техническим причинам? Или некому было поделиться опытом?

На чем купился Васильев?

Под чуткими пальцами, набухшими кровью, появился кольцевой четкий паз вокруг цилиндра взрывателя. Даже качество металла вроде бы определил. Чуть помаслянистей и холодней, чем окружающее железо и камень… Бронза? И Кощеев будто увидел, как и Васильев «разглядывает» кончиками пальцев бронзу и кольцевой паз, как медленно вставляет в этот паз металлическую трубку — чтобы потом втолкнуть в ее прорезь металлическую шпильку и удержать ударник от срабатывания. А уж затем можно выворачивать весь корпус взрывателя…

Но что-то случилось. Прохлопать какую-то малость Васильев не мог, на то и мастер. Значит, чего-то не знал? Подвернулось что-то совсем новое и неизвестное…

Кощеев, чувствуя себя Васильевым, взял с брезента металлическую трубку, пронес ее через усики заграждений, не желая отвлекаться на неглавное (да и не умел, наверное, как следует справиться с этими волосинками). И начал медленно, по миллиметру, по полмиллиметра вставлять трубку в паз. Тут его будто кто-то кипятком ошпарил. «Вставишь трубку — и рванет! Или вставишь шпильку — рванет!..» На любом движении может ждать сюрприз, коли сам Васильев… Ничего невозможно! Ничего, кроме как отдать богу душу. Но вспомнился удирающий самурай и потом удирающий фельдфебель… Наложил в штаны, но вернулся. Ради безделицы на шелковой веревочке? И ясный щелчок в мине, когда вытянули эту фиговину…