Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 35

— Вы хорошо догадались о резервуаре для воды, — сказал он Кощееву, которому после вина икалось японскими пытками, а в желудке стояла боль. — Я суммировал свои наблюдения и догадался следом за вами…

Без шляпы, пьяненький, с огромными залысинами на морщинистом темени, японец казался Кощееву таким понятным, чуть ли не родным.

— Горные компании так делали, — разоткровенничался Хакода. — И еще в древности, когда пороховые склады были большой ценностью… Над складами или возле них всегда держали много воды. Если, допустим, проникли злоумышленники или начался пожар и вот-вот все взорвется… Тут водой все заливали. — Он погрозил Кощееву тонким пальцем. — Очень хитро задумали — выпустить воду, чтобы потом не утонуть. Какой мудрый человек придумал?

— Я придумал, я и есть мудрый. Не веришь? Спроси у них. Да, если хочешь знать, у меня не голова, а дом советов. Если бы я учился в институтах или в техникумах, да я давно, может быть, министром был! Иногда такое придумаю, что сам удивляюсь. Ну, думаю, Кощей, язви тя в душу, ну калганище! — Он обнял Хакоду за узкие плечи. — Поехали с нами в Расею! Мужик ты грамотный, толковый, счетоводом запросто сможешь. Но сперва скажи, для кого Чжао старается? Кому Дракона хочет найти?

— Не знаю, — беспечно ответил японец. — Может, для трудового лагеря в сопках? Там много молодых людей упражняются с деревянными ружьями и бамбуковыми палками.

— Японцы?

— Ну что вы! Гоминьдан, китайские люди.

— Слышь, Костя? — Кощеев толкнул в плечо потного и радостного ефрейтора. — Рассказать такое смершам, ох и всполошатся, благодарностями закидают.

— Смерш свое дело знает, — ответил тот.

Почувствовав себя неважно, Кощеев прилег на голую сетку да и уснул. И только приснилась Кошкина — убегала от него с издевательским смехом, — как очнулся от яркого света в лицо. Хотел вскочить, но наткнулся грудью на острие штыка. И тоскливый голос Зацепина:

— Вот и повеселились, славяне… Кто прохлопал-то?

Всех выстроили у стены — и русских, и китайцев. Хакода корчился на полу в перекрестии лучей электрических фонариков, получив прикладом под дых.

— Слушай мою команду! — шептал Зацепин, клонясь, будто ему трудно стоять. — Бросаемся разом на фонари…

Удар прикладом по шее — и Зацепин рухнул, стукнувшись головой о землю.

— Сколько их? — спросил наугад Кощеев и чудом увернулся от приклада, вынырнувшего из темноты.

Поляница вдруг начал оседать, скребясь спиной о доски стены. Кощеев и Посудин подхватили его под руки — гимнастерка Богдана была липкой от крови.

Грубый спокойный голос произнес что-то по-японски. Хакода вздрогнул, с трудом поклонился. В свете фонаря его редкие волосы стояли дыбом. И снова фраза на японском. Хакода обернулся к пленникам и замер. В течение долгой паузы было слышно лишь чье-то мощное дыхание.

Потом Хакода указал рукой на Кощеева.

— Конохито[2]…

— Ватаси-мо со омоимас[3], — подтвердил грубый голос.

— Сука! — сказал Кощеев. — Почему я тебя не придушил?..

Он был упорен, что его сейчас же прикончат. Должно быть, за то, что расколол Малого Дракона и прикоснулся к секрету Большого. Но всех вывели в темень, а его оставили. Рука в тонкой кожаной перчатке подняла с пола «настольную книгу» Посудина, пошуршала страницами. Человек, по-видимому, прочел несколько латинских терминов, подчеркнутых еще профессором. Наверное, и на презумпцию невиновности наткнулся. Книга полетела, трепыхаясь, в груду предметов посреди казармы. Тут были и вещмешки красноармейцев, и их оружие, пустые консервные банки, бутылки, даже постиранные и невысохшие портянки. Все это сложили на широкую шинель Поляницы и унесли. И казан с остатками пищи унесли. Кощеев понял — заметают следы.

— Скажи им, Хакода, война давно кончилась. Неужели до сих пор не знают?

— Молчите! — в ужасе прошептал японец. — Убьют!

Их заставили сдирать с досок еще не запекшиеся пятна крови.

— Это те, которых уже считают богами… — зашептал Хакода едва слышно. — Они выполняют свой долг.

Снова прозвучал грубый голос. Хакода съежился, оцепенел. На голову Кощеева набросили мешок, связали руки.

— Господин офицер спрашивает, для чего вы рыли на сопке? — сдавленный голос Хакоды.

«Но ты же знаешь, сволочь!» — чуть было не ответил Кощеев.

— Приказали — вот и роем, — проговорил он в пыльный мешок. — Для мачты какой-то.

Потом был долгий и стремительный марш — то спуск, то подъем. Если вначале Кощеев вроде бы запоминал направление, то потом запутался. Да и мысль мучила: зачем он им понадобился? Ведь выбрали одного из всех…

На рассвете с вымотанного вконец Кощеева сняли мешок, развязали ему руки. Массивный кривоногий солдат с висевшей до колен мотней форменных брюк вложил ему в ладонь пригоршню мелких твердых галет и комочек слипшихся леденцов — уже знакомая красноармейцам трофейная «едома» из пайка солдат японской армии.

На Кощееве была только разорванная гимнастерка, мокрая от пота. Весь он дымился паром, как белье после прожарки. Отпустив лицо в обжигающий холодом ручей, он начал пить. Заныли зубы, кожа лица потеряла чувствительность, но зато в голове вроде бы прояснилось. И первая мысль: «Чуть прикоснулись к Большому Дракону — и сразу получили по соплям». Где же остальные ребята? Он начал озираться. Мокрые угрюмые скалы, нависшие над укатанной военной дорогой с полосатыми столбиками у обрыва. В клочьях тумана проглядывала косматая хвоя и ветви «чертового дерева» с огромными шипами. Несколько человек разбивали деревянные ящики с военной маркировкой. «Взрывчатка!» Шесть человек и Хакода, лежащий в неловкой позе на камнях.

Кощеев подтянулся на локтях к нему.

— Эй, — позвал он шепотом, — где остальные?

Измученный Хакода с трудом повернул к нему лицо. Вместо шляпы на нем была пилотка Зацепина — ее можно было узнать по щегольским четким ребрам, наглаженным с помощью мыла и расчески.

— Всех убили… — невнятно ответил Хакода. — В той яме все… Зарыли… Никто не узнает, не найдет…

— Почему ты на меня указал? Зачем я им?

— Им нужен русский буракумин… очень плохой, ничтожный, разгильдяй… не обижайтесь… Я выбрал того, кто им может принести вред…

— Зачем нужен?!

— Для войны… для какого-то военного дела… они всегда ищут самых жалких… трусливых… Не обижайтесь, пожалуйста, что…

— И тебя тоже для военного дела?

— Нет, нет… я на тот случай, если с вами у них ничего не получится…

— Так кто же они? Смертники?

— Да, конечно… высшие люди, давшие клятву… Их где-то уже считают мертвыми, богами, и они такими себя считают… Они смирились со смертью. Их невозможно победить… но вы сделайте, что можете…

Кощеева снова связали. Кривоногий набрал из стеклянного пузырька в грязноватый шприц какой-то жидкости и всадил иглу в спину Кощееву прямо через одежду. Он рванулся, но его крепко держали. Под левой лопаткой набух болевой пузырь, страх сразил Кощеева.

— Ну почему всегда я?! — зарыдал он.

Он завидовал мертвым. Теперь было понятно, для чего «богам смерти» живой русский «буракумин», затюканный жизнью, потерявший способность сопротивляться. Только такой будет смирно сидеть на мине, боясь шелохнуться, боясь потерять свою гнусную жизнь. Только такой будет сидеть до самого конца и погубит тех, кто его будет спасать.

— Все шибко хорошо, — сказал грубый спокойный голос. — Не надо ворновайся.

Солдаты закончили минировать скалу и дорогу, посбрасывали в пропасть пустые ящики и обертку от взрывчатки. Хакоду подвели к полосатым столбикам на краю обрыва. Он покорно встал на колени. Кривоногий приставил к его затылку маузер. Выстрела почти не было слышно за гулом горной реки. Хакода исчез.

«Своих-то!..» — подумал Кощеев, борясь с навалившейся одурью. Еще можно было рвануться, порвать проволоку, которой опутали его, — и будет самое то… Но он сидел, прижимаясь спиной к доске, к которой его привязали. Стекленеющие его глаза впитывали подробности «большого военного дела»…