По законам Дикого Запада (СИ) - Топоровский Евгений Александрович - Страница 24

Старик смотрел в огонь, пожевывая впалым, сморщенным ртом. Потом, словно приняв решение, поднял глаза на Клива и заговорил.

— Я ждал своего внука. Могущественный амулет, одна из вещиц Бога, должен был перенести его в это место. Но появился ты.

— Не знаю, о чем ты говоришь, старик, — мрачно произнес Клив, и сразу же понял, что солгал. Он вспомнил себя, склонившимся над умирающим юношей, вспомнил, как тот отчаянным усилием сорвал с шеи кожаный ремешок с висевшим на нем камнем.

— Ты знаешь, — спокойно и твердо произнес старик. Свет костра плясал по его лицу, превращая глубокие морщины в бездонные ущелья, заполненные тьмой. — Мой внук мертв. Ты убил его?

Клив бросил короткий, настороженный взгляд на сидящего по другую сторону костра индейца.

— Нет. Он уже умирал, когда я увидел его.

— Это хорошо, — краснокожий кивнул, длинные белые косы зашевелились на смуглых плечах, словно гадюки — альбиносы. — Как ты получил амулет?

И Клив рассказал ему все. Старик молча слушал, лишь изредка покачивая головой, в его блестящих, почти черных глазах читалась печаль. Когда последние слова затихли, он протянул руку назад, в темноту, и в свете костра блеснула вышитая бисером кожаная сумка. Индеец извлек из нее трубку с длинным прямым чубуком, украшенную двумя черными перьями, скрепленными красной бечевой. Потянувшись, достал из потрескивающего костра небольшую веточку с пляшущим на конце язычком пламени и поднес к чашке, наполненной темно-коричневыми листьями. Глубоко затянулся, выпустив густое облако синеватого дыма. В прохладном, сухом воздухе запахло можжевельником.

Старик в молчании докурил трубку, выбил тлеющий пепел на каменный пол, и не поднимая глаз, спросил:

— Он был плохим человеком?

— Да. И заслужил смерть, — слова давались Кливу с трудом, язык превратился в толстую шершавую колоду.

Долгое время слышалось лишь потрескивание веток в костре да тяжелое дыхание старика. Наконец он поднял глаза и начал рассказ.

— Кваху рос хорошим, добрым мальчиком. Ловкий и смелый, он обещал стать великим воином, а может быть, даже легендой своего племени. Я любил его. И в своей любви стремился уберечь от смерти. Когда Кваху исполнилось пятнадцать, я украл камень Бога, способный спасти любого, кто носит его от неминуемой гибели. Шаману легко сделать такое. Я отдал амулет внуку и рассказал, как использовать камень. В момент, когда смерть стоит за плечом, нужно раздавить амулет, и он перенесет тебя в место, где даже Великий Дух не имеет власти. Но я ошибся. Смерти не избежать, можно лишь отсрочить ее. А год спустя пришли бледнолицые, такие как ты, незнакомец. У них были винтовки и злые алчные глаза. Кваху ушел с ними, — индеец горестно покачал головой и замолк.

— Где я? И что со мной будет? — раздражение и злость оставили Клива, вновь уступив место неуверенности и страху.

— Мы находимся в месте меж двумя мирами, миром живых и миром мертвых. Когда костер догорит, ты вернешься к живым, а я — в ледяные земли духов. И мне не дано знать, что будет с тобой, мне неведома даже моя судьба. Все решит Великий Дух, — старик беспомощно пожал костлявыми плечами.

— Но я христианин, при чем тут индейский божок? — в голосе Клива слышались страх и недоумение.

— Богу нет дела до того, как зовут его дети. Христос, Яхве, Великий Дух, это лишь некоторые из тысяч имен. Но все, что с нами случается, случается лишь по воле Его, — заметив удивление во взгляде собеседника, индеец едва заметно улыбнулся. — Мне многое открылось с тех пор, как я покинул твой мир.

Клив недоверчиво кивнул, не осмеливаясь, однако, возразить. А его собеседник между тем потянулся, разминая затекшие мышцы, и поднялся на ноги, оказавшись на две головы выше маленького стрелка. Нагнулся, поднял с пола расшитую бисером сумку и протянул ее над костром.

— Возьми, незнакомец. Она понадобиться тебе в том месте, куда ты направишься, — и заметив удивление в глазах Клива, добавил: — Так сказал мне Великий Дух.

Бриннер взял сумку, ощутив под пальцами поверхность хорошо выделанной кожи. Для своих размеров сумка была тяжелой, словно внутренности ее заполняли железные слитки.

— А теперь, тебе время идти. — Клив заметил, что тело старика таяло, словно кто-то постепенно менял плоть на колышущийся полупрозрачный туман. Костер в последний раз ярко вспыхнул и с громким треском взорвался, разметав вокруг яркие звездочки искр. Спустя мгновение, погасли и они.

Тэдд Абрахем, а для большинства коренных жителей Эдны просто Толстяк Тэдди, был крупным лысеющим мужчиной с выдающихся размеров животом и походкой медвежонка из мультфильмов студии Диснея. Летом он продавал каменные наконечники и индейские ковры туристам, зимой, когда поток отдыхающих иссякал, давал на прокат кассеты со старыми фильмами. Он любил эти, давно снятые с экранов картины, и как ребенок радовался каждому новому поступлению. Но особенно Тэдду нравились вестерны. Хорошие парни на быстрых как ветер конях, сладкоречивые злодеи и длинные смертоносные револьверы. В его личной коллекции был даже «Мустанг» с Патриком Уэйном. Сегодня Тэдд сидел в большом плетеном кресле, стоящем между витриной со стрелами апачей и манекеном, украшенным парадным головным убором вождя семинолов. Покупателей не было, маленький торговый зал пустовал. Мерное жужжание вентилятора навевало сон, и он сладко зевал, широко раскрывая рот. Наконец голова Тэдда упала на грудь, и он провалился в ту легкую полудрему, где сознание балансирует на тонкой грани яви и сна. Перед внутренним взором замелькал хоровод картинок, напоминая о дне, когда он приехал в Эдну.

Приехал он, разумеется, не один. В тот день за рулем скрипящего и кашляющего густым синим дымом «Ford Bonus Built», гордо восседала миссис Мари Абрахем в строгом коричневом платье и маленькой соломенной шляпке, лихо заломленной на бок. Пикап, когда-то нежно голубого цвета, покрывали ржавые разводы, а в правом крыле зияло несколько больших, неправильной формы, дыр. В открытом кузове, состоявшем наполовину из проржавевших листов железа, наполовину из потемневших от непогоды и времени досок, лежало несколько потрепанных фанерных чемоданов и пара туго набитых мешков. Все пожитки семейства Абрахем. Лихо запарковавшись перед двухэтажным зданием почты, Мари, она настаивала, чтоб ее имя произносили именно так, на французский манер, вышла из кабины, и с гордо поднятой головой толкнула узкую деревянную дверь, ведущую в жаркий полумрак конторы.

В кабине пикапа на месте пассажира сидел высокий худой подросток с широким скуластым лицом и немного растерянным взглядом больших голубых глаз. Белую, как это бывает у очень светлых блондинов, кожу покрывала щедрая россыпь юношеских прыщей, отчего казалось, что на щеках юноши играет лихорадочный румянец. Длинными, почти изящными пальцами он сжимал тощие колени, обтянутые потертыми коричневыми брюками. Парень заметно нервничал.

Билл Джоли, второй помощник шерифа Эдны, как раз заканчивал свой обильный, состоящий из трех блюд ленч, когда у почтового отделения остановилась эта старая, насквозь проржавевшая колымага. Он проводил взглядом крупную, словно тесаную из камня женщину в глухом темном платье и маленькой дурацкой шляпке, пока та не скрылась за дверью здания с надписью «Почта».

— Гм, кто бы это мог быть? — Билл часто говорил, что знает всех жителей городка в лицо, и надо сказать, был недалек от истины. Он был уверен, что припаркованный напротив закусочной пикап не принадлежал никому из местных, а приезжие всегда вызывали у помощника шерифа подозрения. Билл заказал еще один кусок яблочного пирога и приготовился ждать.

А в это время миссис Абрахем, «Мари, зовите меня просто Мари,» уже во всю щебетала с Аннет Роуди, занимавшейся в это время дня сортировкой поступившей корреспонденции. Почти ровесницы, они довольно скоро отбросили официальное «миссис» и уже не стесняясь, звали друг друга по именам. Мари интересовалась работой, «любой работой, Аннет, я не какая то городская белоручка» и дешевым жильем, где она могла бы снять комнату для себя и сына. Когда же Аннет, путаясь в словах, робко поинтересовалась, когда прибудет мистер Абрахем, Мари спокойно ответила: