В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 23

— Ты все о Тане… — Петр снял фуражку, пригладил рукой волосы и снова надел. — С девушками надо быть строже. Вот моя Ленка, знаешь, не характер, а бритва. То ей сделай, другое… Капризы. А только мужчины — не нянька.

Насупившись, Крылов молча слушал лейтенанта, а когда тот утих, признался:

— Не могу, люблю ее, — тихо сказал Крылов. Лицо его зарумянилось.

— Она вам только что звонила, — сказал Петр.

Крылов весь встрепенулся:

— И что?

— Я не сказал, что вы больны. Не надо ей знать.

— А она?

— Она… — Петр вздохнул. — Она положила трубку.

Крылов посмотрел на лейтенанта пристально, словно видел его впервые. Потом перевел взгляд на переборку и тихо сказал:

— Уставничок.

У Петра дрогнула бровь.

— Вы это кому?

— Себе… — Игорь сжал губы.

Больше он не сказал ни слова. Лежал неподвижно. Не шевельнулся и тогда, когда раздались короткие звонки, — вызывали дежурного по кораблю, и Грачев встал.

Коваленко сел на стул, повертел в руках шприц:

— Ершистый ты, Крылов. Цену себе набиваешь. Прыгнул к мине, так теперь тебя на руках носить? Промыть бы тебе душу соленой водой. Ишь, разошелся!

У Крылова повлажнели глаза, и уже ничего не скрывая, с болью в душе он сказал о том, что лейтенант плохо относится к Тане. Считает, что она распутная. Это же бесчеловечно! Таня добрая.

Коваленко озадачил его вопросом:

— А ты рассказал ему о ней? Кто она и что за человек? Нет. Выходит, сам ему не доверяешь. Ты к нему с закрытым сердцем, и он к тебе. Петух ты. Чуть что — в драку лезешь. Ну-ка, давай руку, давно пора укол сделать. Утром выпишу, если не будет температуры.

У полубака Грачева ожидал Скляров. Был он чем-то рассержен, и это Петр сразу заметил по глазам старпома — в них горели искорки, а лицо — серьезное, хмурое, нос заострился.

«Что еще стряслось?» — с беспокойством подумал Грачев.

Скляров кивнул в сторону радиорубки:

— Дым валит, а?

И верно, густые сизые колечки вылетали из иллюминатора, их подхватывал ветер, раздувал, унося куда-то в море.

— Там что у вас, печка?

— Никак нет.

— Значит, курят, — голос старпома посуровел. — Накажите виновника своей властью.

Петр рванулся к рубке. Открыл дверь и удивился — у стола стоял Симаков. Увидев лейтенанта, он мигом спрятал папиросу в кулаке.

— Вы? — только и спросил Грачев.

— Виноват. С вахты сменился, ну и… — Симаков умолк, пряча глаза.

— Вот ты какой, Федор… — задумчиво протянул Петр. — Исподтишка, да? А я должен за вас краснеть перед старшим помощником?

— Ну, что тут страшного, товарищ лейтенант? — развел руками матрос. — Ведь пустили же Гончара без шинели за голиками, и не беда. Просто старпом у нас придирчивый.

«Слышал, как я со Скляровым препинался, вот и себе позволяет, — подумал Петр. — А что, с меня, командира, взял пример…»

— Обсуждать действия старших я вам не позволю, — «строго сказал Грачев. — А за курение в рубке объявляло выговор.

Есть, выговор, — уныло протянул Сиваков.

Петр задумчиво стоял на полубаке. Мысли его вновь вернулись к Крылову. Где-то в глубине души он стыдился того, что вот так при докторе заговорил с матросом о женщине. Кому приятно выслушивать упреки о человеке, который тебе дорог? Вот он, Грачев, неотступно думает о своей Ленке, она для него лучше всех на свете. Так почему Крылов не может гордиться своей Таней? „Не могу, люблю ее…“ — эти слова матроса так крепко врезались в голову Петра, что он никак не мог уйти от них. Он шагал по кораблю, подавал различные команды. Но матрос маячил перед глазами. Уставничок… И чего он, собственно, обиделся? Неужели подумал, что Петр хочет разрушить его любовь?

„Схожу к нему“, — решил Грачев.

Крылов, казалось, спал. Он подставил лицо солнечным зайчикам, закрыв глаза. Петр и сам не знал почему, но все больше он привязывался к этому парню. Льдинки в их отношениях все таяли, и это радовало лейтенанта. Петр стоял рядом с койкой, он даже слышал, как глубоко дышал матрос. Но вот Крылов открыл глаза:

— Ко мне?

Петр мягко улыбнулся:

— А еще к кому же?.. Вот что, товарищ Крылов, — подчеркнуто официально сказал Грачев, — за смелый поступок командир корабля поощряет вас пятью сутками отпуска.

Крылов удивленно глянул на лейтенанта.

С моря тянуло холодным ветром. Крылов озяб на палубе, пока выкурил папиросу. Он смотрел на угрюмый берег. Далеко на сопке чернел дом Тани. Ему не терпелось скорее увидеть ее.

— Крылов, а я вас ищу, — к нему подошел Зубравин. — Заступите дневальным по кубрику.

— Я на сутки освобожден от вахты, — ответил Крылов. — Вы уж, товарищ мичман, не очень-то…

Зубравин покачал головой:

— Устава не знаешь, товарищ Крылов. От вахты освобождает не доктор, а командир. А потом, совесть поимей. Ты вот в лазарете лежал, а кто за тебя службу нес? Хлопцы, твои друзья. И, замечу, никто не хныкал. Считаешь, я не прав — сходи к лейтенанту. Он там, в каюте…

Крылову никто не ответил на стук, тогда он открыл дверь каюты. Грачев спал за узким столом (было время послеобеденного отдыха), положив голову на полусогнутую руку. Рядом лежали ручка и листок бумаги.

„Ленулька, милая, скука по тебе страшная. Пишу и вижу тебя всю — твое лицо, твои губы…“ — быстро прочел Игорь.

Ленулька… Ишь, какие слова сыплет. Вот тебе и сухарь лейтенант. Он только сейчас заметил, что спит Грачев в неудобной позе. Умаялся, лег бы в постель. А письмо-то какое. Любит… Ему Ленка дороже всего, а мне — Танька. Так что же ты, Грач, попрекаешь? Ножом ты меня полоснул по телу. Может, и вправду ты прав, что Таньке Кирилл по душе, а я так, чтоб не было ей скучно? Может, глазки мне строит, а я-то, дурень, страдаю… Только шутки со мной плохи, могу и руку поднять похлеще Кирилла…

Крылов осторожно расстегнул Грачеву воротник кителя, чуть приподнял голову и положил под нее свернутое полотенце. „Спи, Грач, а я пойду. Заступлю дневальным. Пусть мичман успокоится. Ему бы только устав соблюсти…“

А Петру снился сон. Лена приехала к нему. Такая сияющая, красивая. Царевна! Он целует ее и спрашивает:

— Где твои косы, стрекоза?

— Отрезала.

— Почему?

— Андрею нравится короткая стрижка. Вот такая. — И Лена медленно поворачивается.

Тут он проснулся. Рядом стоял Серебряков. Грачев вскочил, застегнул китель:

— Задремал, товарищ командир.

Серебряков сел, снял фуражку.

— Ты что старпому нагрубил? — спросил он, смерив лейтенанта суровым взглядом.

Петр покраснел. По лицу капитана 2 ранга было видно, что настроен он решительно и вовсе не собирается гладить по головке. Но ведь Скляров накричал на него, как на мальчишку и он…

— И вы решили ответить ему тем же? — докончил Серебряков его мысль. Командир говорил взволнованно, то и дело покашливая в кулак и не сводя глаз с Грачева. Петр пытался возразить командиру, но тот ссылался на факты, которые не опровергнуть.

— Я вам причинил много хлопот, — глаза Петра заблестели. — Но я могу уйти. На тральщик, куда угодно, только бы избавить вас от неприятностей.

Серебряков посмотрел на Грачева, осуждающе. Его больно ранили слова человека, которого он любил, как родного сына. „Я могу уйти“. Эх, лейтенант. Разве это поможет? И на тральщике ты должен быть хорошим моряком. Молчал и Петр, вытянув руки по швам. Потом выдавил:

— Тяжело мне…

— Верю, — капитан 2 ранга качнул головой. — Служба у нас такая — плавать не легко. Я вот скоро четверть века на море, и всегда мне было тяжело, — Серебряков откашлялся. — Быстро ты загораешься, в драку лезешь. Я не против драки, если она на пользу делу, а не в угоду самолюбию. Ломай свой характер. Ты ведь с людьми не умеешь ладить. Все окриком да окриком. А то забыл, что иных грозностью только озлобишь. Ты их душевностью, душевностью. Сочетай строгость и доброту. Умело сочетай, не то или в сухаря превратишься или в этакого добряка, у которого все вверх тормашками летит. Люди у нас хорошие. Возьмем Зубравина. Это же силища, а не человек. Недавно брата потерял. Держится орлом… А перед старпомом извинись.