Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис" - Страница 51

*

Берег, на котором, прислонившись поясницей к своей машине, курит Чонгук, освещён одними лишь фарами: небо, сливающееся на горизонте с водой, тёмное и пустое; нет ни облаков, ни звёзд, ни луны. Юнги паркуется рядом, предусмотрительно запихнув в карман куртки салфетку, и, оставив в салоне телефон, который может в любую секунду начать разрываться звонками от Намджуна, выходит из внедорожника, глухо хлопнув дверцей.

На Чонгуке слишком тонкая для этой погоды футболка. Юнги про себя усмехается. Он молча останавливается рядом, задевая его плечом, принимает из его рук сигарету с зажигалкой и глубоко затягивается, выдыхая дым в другую сторону. В последний раз, когда они были здесь вдвоём, Юнги чувствовал себя самым счастливым. Теперь он хочет впасть в летаргический сон, а после, спустя несколько лет, проснуться совершенно бесчувственным. Не помнящим ни себя, ни Чонгука.

С этим местом связано многое; Юнги не смог бы забыть всего этого даже при сильном желании. Здесь Чонгук обрабатывал его ссадины, дул на его раны. Делился своей тёплой одеждой, промерзая от ветра. Здесь Юнги впервые почувствовал, что не хочет его никогда обманывать, что привязался к нему и привязал его к себе. Здесь услышал…

— Не уходи, Юнги, — шепчет в губы и держит его крепко, даже отчаянно. — Пожалуйста, не уходи.

И Юнги не жалеет ни об одной секунде, проведённой рядом с Чонгуком. Не жалеет, что открылся ему, только ему одному, не жалеет, что помешался на нём, как самый настоящий безумец. Что влюбился так сильно. Каждый миг в его объятиях стоил всей этой боли, что на Юнги обрушилась, всех криков, всех мольб. И сейчас, чувствуя его своим плечом, ощущая его близко, Юнги понимает, что никогда, никогда не сможет убить в себе эти воспоминания. Себя – да, их – ни за что. И что такая любовь, как у них с Чонгуком, никогда не повторяется.

— Намджун предложил мне улететь в Америку, — говорит Юнги, снова затягиваясь.

— Да. Я знаю, — чуть слышно отвечает Чонгук.

— Чонгук, я…

— Всё нормально, Юнги, — перебивает тот и звучит при этом до абсурда понимающе. — Всё будет хорошо.

Юнги не плачет. Уже не может. Скажи Чонгук эту фразу парой дней раньше, Юнги разрыдался бы навзрыд, но не теперь. Теперь Юнги смирился. Прошёл через отрицание и апатию и принял ситуацию такой, какая она есть. Понял, что убиваться нет смысла. Ничего не изменится. Люди, страдающие внутри себя слишком долго, приходят к таким выводам быстрее остальных.

— Мои родители не были соулмейтами, — бубнит Чонгук, не реагируя на повернувшего на него голову Юнги. — Они любили друг друга со школы, закончили вместе университет, а потом поженились и подарили мне жизнь, — Юнги вглядывается в его профиль, не отрываясь и забывая на какое-то время, что держит сигарету в руке. — Маму пырнули ножом, когда она возвращалась домой с работы. Ради нескольких мелких купюр в её кошельке. Папа, увидев это издалека, решил заступиться, — Чонгук затягивается, замолкая на какое-то время, а потом вновь возвращает взгляд воде. — Врачи говорят, что это происходит, когда ты чувствуешь себя на грани между жизнью и смертью. Мои родители исключением не стали. Папа рассказывал своему другу, моему неродному отцу, что, когда он очнулся, он мечтал только об одном – чтобы мама не выжила.

— Но она ведь выжила?

— Да, — шмыгает простывшим носом Чонгук. — Сейчас связи между не предназначенными считаются аморальными для общества. В те года всё было намного сложнее, — Юнги сочувствующе сжимает его ладонь своей, внимательно слушая. — Отец рассказывал, что мои родители боролись очень долго. Он не раз повторял и повторяет до сих пор, что такой любви, что была между ними, никогда не видел и, уверен, не увидит больше. Они продолжали меня растить, воспитывать, притворялись для всех знакомых образцовой семьёй. Только прятались временами, когда вспоминали друг о друге и начинали захлёбываться кровью, а так вели себя как обычно. И мама, и папа знали, что не смогут справиться с этим, но всё равно прожили под одной крышей целый год, — Юнги прикрывает глаза и опускает голову. Он еле выдержал эту неделю. И Чонгука всё это время не было рядом. — А потом попрощались со мной, отдали семье своих лучших друзей и подстроили дома пожар, в котором вместе сгорели.

— Мне очень жаль, — губами произносит Юнги.

— Отец сказал, что когда их нашли, они держались за руки.

Это слишком. Для Юнги это слишком. Он выбрасывает на землю докуренную сигарету, тушит её носком кроссовка, психуя, и не хочет, господи, не хочет думать о том, как же он ненавидит этот мир и эту чёртову систему. Сколько же людей загубила любовь, сколько светлых душ было опустошено не менее светлым чувством? Юнги влюбился в человека, который не был дан ему судьбой, но почему он не может с ним остаться? Почему у них нет даже крохотного шанса на счастье?

— Я никогда тебе этого не говорил, — начинает Чонгук. — И я знаю, что это уже ничего не изменит, но… — он встаёт напротив Юнги, совсем близко, почти вплотную, и долго вглядывается в его пустые, опухшие от бессонных ночей глаза. — Я ничего не хотел, ни о чём не думал и совершенно не ценил эту жизнь, пока не встретил тебя. Мне было хорошо в моём одиночестве. Мне нравилось слоняться тенью по улицам, нравилось грустить, нравилось быть никому не нужным. Я трижды думал о смерти, дважды решал, что с меня хватит, и лишь раз, всего один раз за всю свою жизнь признавался в любви, — «тебе» – слышит Юнги в его внезапном молчании. — Я до последнего верил, что и это пройдёт, что меня отпустит. Что не зря всё против нас, что это точно какой-то знак, очевидная подсказка, в которую нас тычут носом, пока мы делаем вид, что слепые и глупые. А сейчас я задыхаюсь от мысли о том, что у нас нет ни единого шанса. Что мы либо оставим друг друга, попытавшись спастись порознь, либо подстроим пожар и погибнем вместе, держась за руки. Но даже это ничего. Я давно привык к этой боли, — Юнги хочет сбежать, чтобы никогда не узнать, к чему он ведёт. — Я уверен только в одном. Знаю только одно. Я люблю тебя, — Чонгук делает ещё один шаг вперёд, берёт его лицо в ладони и смотрит так, как никогда прежде не смотрел. — Прости меня, Юнги, — выдыхает он, медленно мотая головой. — Но я никогда не смогу тебя забыть.

Больше нет никаких сил. Юнги подаётся вперёд первым, отчаянно схватив его за ткань на футболке, впивается в его губы своими и целует со всеми скопившимися внутри чувствами, всей своей любовью и всей болью. Но уже через секунду, не успев даже понять, как сильно хотел этого и как долго ждал, ощущает, как отталкивает его Чонгук, склонившись вниз и начав кашлять, и уже в следующую секунду начинает захлёбываться сам. У Чонгука салфетка припасена в кармане джинсов, у Юнги – в куртке, и они оба, будто договорившись, достают их практически одновременно, заткнув ими рты, и выпрямляются, бегло вытирая ладонями подступившие слёзы.

Ничего не получится. Как бы они ни хотели, как бы ни любили, как бы не могли забыть, у них только один выход. Юнги должен уехать. Он должен оставить Чонгука с Сокджином, который присмотрит за ним, а может, и соберёт в единое целое, а сам – улететь с Намджуном. Потому что это единственный вариант, чтобы спасти его. Пока Юнги здесь, пока он мелькает перед глазами, Чонгук не сможет прекратить о нём думать. От Чонгука нужно сбежать. Чонгука ради него же самого нужно бросить.

Юнги смотрит на него сквозь влагу в глазах, быстро накидывает на его плечи свою куртку, чтобы не замёрз в этом холоде, и, прошептав последнее отчаянное «Прости», разворачивается в другую сторону, начиная постепенно отступать к своей машине.

— Это нормально, что я не хочу отпускать тебя? — хрипит ему в спину Чонгук.

Пожалуйста, не надо.

Юнги поворачивает чуть в сторону голову, не видя его и не желая видеть с кровью на губах, стоит так какое-то время, размышляя, что это их самый последний шанс решить, как быть дальше, и, прикрыв глаза и сморщив от обиды лоб, делает ещё один шаг, удаляясь от него.