Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 40

— То, чего не было — нет, я не помню. Хотя, конечно, я не могу тебе запретить фантазировать об этом.

— Катарина, я не лгу. Я люблю тебя. Услышь своё сердце, — всё же берёт он меня за руку. — И ты тоже любишь меня.

К сожалению, а может, к счастью, от его ледяной, как у мертвеца, руки из всех чувств во мне просыпается только озноб. Я искренне передёргиваюсь. Но память мне это не освежает.

— Я не люблю тебя, Дамиан, — перехватываю его узкую ладонь покрепче с надеждой на озарение. Но снова в памяти ничего, из Катькиного. Зато оживляются классики. — И я другому отдана, и буду век ему верна.

— Это твой ответ?

— Это Пушкин. А мой ответ: пошёл к чёрту! — не отпускаю, отшвыриваю я его руку.

Но вместо того, чтобы обидеться, он вдруг падает на колени.

— Прости меня, — смотрит он снизу так, что я даже нервно сглатываю. — Я был не прав. Я должен был бросить ему вызов. Не отдавать тебя. Бороться. Пойти против закона. Не выбирать этот путь. Но я поступил как трус. Да, я — трус. И я уже жестоко за это наказан, — ползёт он на коленях, а потом утыкается в меня лбом. — Катарина, прости меня, умоляю!

Чёрт! А я собиралась отхлестать его веером. А теперь мне что с этим делать? Обнять и пожалеть? Понять и простить?

Особенно после вчерашнего? И ведь ни следа на наглой морде не осталось от Гошкиного кулака. «Таков был план» и трындец! Ещё скажи, что мой!

И почему мне всё время кажется, что в кустах прячется кто-то с фотоаппаратом? То ли полицейских сериалов пересмотрела, то ли острый приступ паранойи.

«Чур меня, чур!» — отхожу я от греха подальше, а то ведь Катькины руки сами тянутся погладить его по волосам. Взъерошить их, засмеяться… как тогда. В траве, на каком-то лугу. Он зажимает в зубах травинку, а я надеваю на его почти белые, выгоревшие на солнце волосы венок. И смеюсь, заслоняясь от слепящего солнца, когда он щекочет меня своей травинкой, а потом заваливает на спину и, выплюнув её, начинает целовать.

Ну, спасибо, Катя! Что сказать? Именно сейчас, именно таких воспоминаний мне и не хватало для полного счастья. А ещё вот этой боли, горечи, безысходности от которых физически начинает подташнивать.

— Дамиан, — устало вздыхаю я. Из меня словно вынули душу. Или спустили воздух как из пробитого колеса. Я отступаю ещё на шаг, когда он поднимает красные, воспалённые из-за навернувшихся слёз и бессонной ночи глаза. — Иди уже домой. Вали на хрен! Будем считать, что я приняла твои извинения. Ты был пьян и не прав. Иди! Выспись. Отдохни. И давай просто всё забудем. Оставим, как есть.

«Нет» — качает он головой, поднимаясь с колен.

— Да, — хлопаю я его веером по плечу.

И я не знаю, может, у него эрогенная зона там, куда я нечаянно стукнула, но он словно с цепи срывается. Хватает меня, заламывает, как берёзку, и начинает целовать. Жадно, словно дорвался до бесплатного. Неистово, словно год никого не целовал.

Но, здесь, дорогуша, не бесплатно. И не ко мне со своей недоцелованностью.

Всё же не зря взяла с собой веер. Рукой тоже вышла бы неплохая затрещина. Но веером красивше, памятнее, потому что он рассекает ему скулу. И до того, как Дамиан забирает моё оружие, получает ещё пару ощутимых ударов.

Но всё же забирает. Переламывает, откидывает. Нет, не зло. А словно отобрал у ребёнка игрушку, чтобы тот не поранился. Равнодушно вытирает кровь с щеки.

— Прости. Я надеялся хоть это ты вспомнишь, — делает он шаг спиной, снова выходя под дождь. — Но я всё исправлю, Катарина. И в этот раз не отступлю.

Резко разворачивается и идёт. Прочь. Снова прочь.

— Дамиан! — не я, Катькино тело выталкивает меня вслед за ним. И этот вид его удаляющейся спины настолько для неё невыносим, что меня аж шатает. Он оборачивается. Но я всё же не Катька. — Не всё можно исправить, Дамиан.

— Я знаю. Но я всё же постараюсь, — улыбается он так грустно, что даже моё сердце разрывается на части. Да что там, я просто в фарш.

«Маленький мальчик на вишню полез. Хрустнула ветка… всё, бля, наелся», — генерирует мой мозг, намекая на масштаб трагедии, пока я возвращаюсь обратно в замок.

Не разбирая дороги, не понимая куда иду. Но видимо, куда надо, раз упираюсь прямо в широкую грудь генерала.

Вот только его осуждающего взгляда мне сейчас и не хватало! Ведь наверняка всё видел. С вызовом поднимаю на него глаза. Но он словно Человек изо льда. Холодный, внимательный.

— Что?

— Не позволяйте ему, миледи. Не верьте. Не слушайте. Вы замужняя женщина.

— Я уже не знаю кому верить, а кому нет, Барт, — делаю я шаг в сторону, чтобы его обойти, но он снова перегораживает мне дорогу.

— У него только одна цель — прийти к власти.

— Тогда я ему зачем?

— Потому что только в вашем роду рыжие волосы. В роду вашей матери. Герцог Лемье душу продал, чтобы жениться на ней. А старый король — сына, чтобы Святая Церковь сделала законным это завещание. Ведьма предсказала их потомку могущество.

— Потомку? Могущество? А я слышала она прокляла род Рекс.

— Так и есть. Ни один монарх из рода Рекс ещё не женился по любви.

— То есть брак без любви это и есть проклятие? — хмыкаю я. — Это так банально, генерал. И, кстати, хорошо, что вы заговорили о ведьме. Седлайте карету. Или как там у вас говорят? Запрягайте коней! Мы едем на прогулку.

Я всё же его обхожу. Пусть возражает мне в спину, если ему есть что возразить.

— Но что ни говори, жениться по любви… не может ни один, ни оди-и-ин король… — пою я, а потом резко разворачиваюсь. — Кстати, мой генерал, а специальные зонтики для прогулок по Мёртвому лесу у вас есть?

— Миледи, — хитро улыбается он в усы, — боюсь, зонтик вам не понадобится.

— А что же тогда? Ружьё? Нет, я люблю, конечно, с удочкой на берегу или с ружьишком по лесу. В свободное от феодальных обязанностей время. Но только если вы будете держать надо мной зонт.

Мы всё же едем к Мёртвому лесу.

Только когда на финишной прямой моего тарантаса показывается Говорящий мост, нас останавливают всадники. Точнее, карета сама останавливается, едва эти двое в чёрных плащах, в надвинутых на глаза капюшонах появляются, словно из ниоткуда.

Как любопытная ворона я выглядываю из окна, когда спешившись, они начинают говорить с Бартом. И у меня стойкое ощущение, что только ради того, чтобы Барт с ними потрещал, мы и приехали. Стоят там, ржут, как кони, что-то обсуждая. Трепятся, как старые приятели, делятся новостями, дружески похлопывая друг друга по плечу.

А я-то думала, чёртов генерал хотя бы сделает вид, что он тут ради меня. Что прислушался к моей просьбе. Попытается договориться. Хоть для приличия разведёт руками: сожалею, мол, гражданочка Милость, ничего не вышло. Размечталась!

Ну, ни на кого нельзя положиться. Всё сама. Всё сама. А так хотелось от него услышать что-то типа:

«Сознаю свою вину. Меру. Степень. Глубину».

— И прошу меня направить на текущую войну.

Слегка приоткрыв дверь, я выползаю из кареты, стараясь не привлекать к себе внимание.

— Нет войны — я все приму. Ссылку. Каторгу. Тюрьму.

Пользуясь тем, что они слишком заняты друг другом, дохожу до границы Мёртвого леса.

— Но желательно — в июле. И желательно — в Крыму.

Делаю уверенный шаг на чёрный безжизненный мох.

И дальше по сценарию сказки «Про Федота-Стрельца» должны быть слова Бабы Яги, но я их не помню. Но ещё успеваю отметить, что это символично, ведь до её избушки я и пытаюсь добраться любой ценой… только мне резко становится не до шуток.

Я наивно думала, что Лес меня просто не пустит, оттолкнёт, отгородится невидимой стеной, ведь не зря дорога идёт по руслу давно пересохшей реки. Но я с лёгкостью делаю второй шаг. И тут же затыкаю уши — пронзительная сирена, писк фонящего микрофона просто взрывает мозг.

И так невозможно заглушить этот противный звук, ещё в дополнение я начинаю вязнуть в мягком мху, как в трясине. И приходится отпустить уши, чтобы схватиться за ближайшую ветку. Но и это бесполезно — к ногам словно привесили по гире. Я не могу поднять ни одну, ни другую, утопая всё глубже. И понимаю мозгами, что это просто иллюзия, мой навязчивый страх утонуть в болоте, оставшийся с детства. Но на инстинктах и чистом упрямстве всё равно пытаюсь выкарабкаться.