Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 54

— Хочешь я буду здесь каждое утро? — открываю я один глаз, кажется, слегка заплывший.

— Очень хочу. А ещё знать, что у Катарины с лицом.

Какое-то странное чувство от его слов. Что с лицом у Катарины? Не у меня? Не с моим лицом? С лицом Катарины? Э-э-э…

— Бандитская пуля, — открываю я второй глаз и тут же оба закрываю. Ну нельзя же просто взять и посмотреть на меня так. Георг Робертович, держите себя в руках! У меня ж чуть сердце не остановилось. Женщина я слабая, легковерная. Вот сейчас возьму и поверю в этот влюблённый взгляд-то.

— Так и знал, что никто кроме меня с тобой не справится, — трогает он синяк. — Неужели они думали, что удержат тебя, если ты собралась ехать?

— Наивные, — соглашаюсь я и, глубоко вздохнув, снова открываю глаза.

— Но у меня вопрос: куда ты ехала?

— Угадай с трёх раз, — сажусь я на кровати, стараясь на него не смотреть.

— Ко мне?

— Хорошая попытка, — вытаскиваю из волос шпильки. Чёрт, а руки-то трясутся. И как же устала голова от этой вечной причёски. От этих длинных волос. Постричься что ли? Хотя вряд ли они тут удивятся, если Катарина Рекс-Лемье выйдет в свет со стрижкой «я у мамы дурочка». — Даю тебе второй шанс.

— Ты ехала ко мне, — улыбается он.

— Теплее, — растираю кожу головы. — И попытка номер три.

— Ты подралась с Бартом, припугнула Фелисию, нацепила эту дурацкую кофту и отправилась в Аденантос, чтобы встретится со мной, — сообщает он уверенно.

— Нет, — снова качаю я головой. — Но за кофту ответишь.

Какое приятное недоумение на его лице.

— Ладно, так и быть скажу, — трясу головой, прежде чем снова убрать волосы в узел, но не успеваю. Наматывая их на руку, Тиранище заваливает меня спиной на кровать, готовый слушать, что я скажу, держа моё лице в паре сантиметров от своего. — Я. Невыносимо. Соскучилась. Поэтому. Поехала. К тебе.

— Знаешь ты кто? — топит он меня в зелени своих глаз. Счастливых, чёрт побери, глаз. — Заноза.

— В твоём сердце? Или в твоей монаршей заднице?

— Я ещё не решил.

— Только не ошибись, — воспользовавшись тем, что шевелиться ему всё же больно, отнимаю я волосы и встаю. И укрыв его одеялом до самого подбородка, чмокаю на прощанье в нос. — Поправляйся, Рекс! Но знай, когда ты проснёшься, я всё ещё буду занозой. Твоей занозой. И всё ещё буду здесь.

Какое было бы счастье, будь это рана у короля нашей единственной проблемой.

Коли себе в его каменную ягодицу уколы, меняй повязки, да отгоняй от его комнаты навязчивых посетителей, которые ему и двух дней отваляться не дали.

Припёрлись они, налетели, как мухи на тёпленькое. Со своими вопросами, бумагами, мнимым беспокойством о судьбах родины, о договорённостях, достигнутых королём с императором. Хотя там на каждом толстом пузе большими буквами: как бы не продешевить, хапнуть побольше, пока не началось.

Но что на самом деле началось, пока похоже знаю только я. Да Его Величество, которого к концу второго дня я и просветила.

— Как зима? Что значит, зима? — попивая из большой кружки сваренный мной лично куриный бульон ожидаемо начинает он с глупых вопросов.

— Ты вообще в курсе что такое снег, холод, стужа, метель? — протягиваю я ему детскую книжку с картинками.

Сидя в кресле у его кровати, я покачиваю ногой в шерстяном носке, слушаю потрескивание дров в камине и не могу сдержать улыбку, пока он разглядывает как щедро нарумяненные художником детишки катаются на санках, играют в снежки, лепят снежную бабу.

Мадам Лемье принесла мне эту книжку в обед. Именно с ней в руках вернулась пятилетняя Катарина, когда Эрмина привела её из Мёртвого леса. И разговор, который произошёл у нас с матерью Катарины и мадам Фогетт я тоже собираюсь рассказать королю. После того, как он начитается детских стишков, конечно.

— Съезжают санки сами вниз, но есть у них один каприз. Чтоб с горки мчались сани, мы вверх их тащим сами, — ржёт он, перелистывая страницу и отхлёбывая бульон. Удивлённо заглядывает в кружку. — Ты сменила повара?

— Я тебе, Гоша, сама и повар, и доктор, и библиотекарь. И книжка, не спорю, интересная, но ты, надеюсь, чувствуешь, как уже похолодало? И это ещё так, сентябрь.

— Я думал меня просто морозит, — откладывает он книгу, в доказательство обнимает большую горячую кружку двумя ладонями.

— Морозит. Но твоя лихорадка тут не причём. Это осень, Ваше Величество.

— Значит, великий запрет на перемещения и был наложен из-за зимы? Феи нарушили запрет и вместе с тобой в Страну Вечного Лета вернулась смена сезонов? — всё ещё косится он на трогательную картинку, где девочка завязывает на шее у мальчика большой красный шарф.

— И у нас есть немного больше чем пару месяцев, чтобы подготовится к холодам. Боюсь, зима — это будет не так радостно, как у авторов сего творения.

Но мой король поднимает на меня глаза и замирает точно не в панике. Уставился чуть ли не с восторгом. Аж про бульон забыл.

— Вот и лето прошло… словно и не бывало, — развожу я руками, а когда мои вокальные данные не приводят его в чувство, щёлкаю пальцами: — Аллё, гараж! Ты меня слышишь? Нет, если ты настаиваешь, красный шарф я тебе, конечно, свяжу, но…

— Ты сказала: «у нас пара месяцев»? — появляется на его лице довольная улыбка. Вот та самая опять, счастливая, от которой у меня мурашки, а у него такой блаженный вид.

— Я сказала: «осень», «надо готовиться», — забираю я у него кружку. Принюхиваюсь, не попахивает ли чем противозаконным. Подорожником, например. Да и книжку заодно забираю. А то чувствую превратное у него складывается впечатление о надвигающейся катастрофе.

— То есть у нас с тобой есть ещё пара месяцев? — упорствует он, словно не хочет ни о чём другом говорить. И даже мой коронный взгляд «очнись или пожалеешь» заставляет его не собраться, а ещё шире улыбнуться. Словно он счастлив, что я на него так зло смотрю. Словно я ему, как минимум, о беременности сообщила. И у нас будет тройня. — И что сказали феи?

Окончательно пугает он меня. Может, феи там действительно чего-то знают, о чём я не в курсе?

— Гош, ты сейчас о чём? Никто ещё ничего не знает, кроме тебя и меня. Ну и Карла. Но он не в счёт, его не выпускали из замка. И если что, это я о зиме.

— Тогда зови Барта, своего фея, Фелисию, кого ещё ты желаешь поставить в известность в первую очередь. О зиме, — кивает он. — Обсудим.

— На ночь глядя?

— А это когда-то тебя останавливало? — усмехается он.

И пока слуги убегают собирать приглашённых, показывает мне на место рядом с собой, призывно похлопывая ладонью по одеялку.

— Тяв! Тяв! — сажусь я, складывая руки как лапки и изображая послушную собачку. Но он упрямо тянет меня к себе.

— Два месяца, — шепчет мне в ухо. — Вместе. Понимаешь? Я боялся, что ты меня не дождёшься. Что вернёшься в свой мир. Ты так рвалась к феям, в Мёртвый лес, к травникам. Я знаю, ты ищешь способ сбежать. И найдёшь его, судя по твоему упрямству.

И логика в его словах действительно есть. Я его правда искала. Способ. Только, увы, другой. И, увы, уже нашла.

— Гош, я тебе обещала, что не уйду, пока ты не вернёшься.

— Я вернулся. И ты только что пообещала, что у нас есть ещё два месяца, — вдыхает он запах моих волос. — И ты правда варила этот суп сама? Для меня?

— Гош, зима близко, а ты про суп, — кладу я голову ему на плечо, прижимаюсь губами к шее, обнимаю его одной рукой и тяжёлый вздох срывается сам.

«Бедный ты мой, болезный. Совсем зачах тут в своём средневековье. Устал от одиночества. Одичал. Истосковался без любви, без ласки. Без супа».

— Два месяца, чтобы подготовиться к зиме, — упрямо уточняю я.

— Я уже люблю эту зиму, если именно ради неё ты решила задержаться. А ещё ты обещала связать мне шарф.

— Хочешь сказать, ставки растут? — усмехаюсь я. — Да, я тоже думала, что здесь ненадолго. Но у вас здесь такой бардак, что пришлось задержаться.