Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 62

Замахиваюсь со всей силы и кидаю камень так далеко, как только могу. И не знаю зачем, но мой король, встав рядом, делает то же самое.

— Мы ведь не услышим, как они упадут, да? — не в силах я больше выносить эту тишину.

— Нет, но можешь не сомневаться, что они упадут вместе. А ещё, что я точно знаю: ты не она. И хочу жить, потому что есть ты, а не она. И ты здесь. Ты, а не она. И не спорь.

И не хочется. Разве что из вредности. Разве что совсем чуть-чуть.

— Ты же веришь, что мы встретились не зря? — переспрашивает мой король.

— Конечно, — отвечаю я уверенно. — У тебя теперь будет шарф.

— Я помню, да, длинный, — улыбается он. — А в судьбу ты веришь?

— Нет. Как и в Деда Мороза, в высшую справедливость, в предназначение и во всякие глупости типа того, что всё происходит ради чего-то. Мы просто встретились, Гош. Просто так получилось. Нечаянно.

— Значит, просто? И это ничего не значит. Между нами ничего не происходит. И нам ничего не стоит расстаться, когда придёт время.

— Да, — вру я, глядя прямо в его зелёные глаза.

— А если я верю, что мы созданы друг для друга? Что нашли друг друга даже в разных мирах?

— Тогда давай спрыгнем, — беру я его за руку. — Просто оттолкнёмся и закончим это всё. Сейчас. Вместе. Если уж нам так суждено. И так недолго осталось?

— Давай! — решительно делает он шаг назад.

— Готов?

— Всегда. Ты сказала: умрём в один день.

— Такой большой, а в сказки веришь, — качаю я головой. И оцениваю, как ему: неужели правда не слабо? Но он как палец снайпера на спусковом крючке. Хрен дёрнется. Хрен промахнётся. — И, кстати, ты пропустил «долго и счастливо».

— А это важно?

— Нет, — сжимаю я покрепче его руку. — На самом деле — нет.

— Подожди, — останавливается он. — Нет, я не передумал. Просто есть кое-что, что я всё же хотел бы сделать до того, как мы сорвёмся в эту пропасть, — ведёт он большим пальцем по моей скуле, обхватывает ладонью шею и упирается лбом. Нет, не целует. Скользит щекой по щеке, закрыв глаза. Набирает воздуха в грудь, словно хочет что-то сказать, но выдыхает, так и не произнеся ни слова.

Видимо, это всё же труднее, чем кажется: сказать важные слова той, что они не предназначены. Но спасибо, что попытался.

И мне уже кажется, что земля качается под нашими ногами. Что этот утёс сам сейчас рухнет, потому что ни в чём я так уверена, что спрыгну.

С Ним спрыгну. За Ним и в огонь, и в воду. А вот без Него — уже никак.

— Мы точно ещё стоим? — шепчу я.

— У тебя тоже ощущение, что уже летим?

— Гош, — выдыхаю я. Боже, как же и правда кружится голова от его близости. — Не слушай меня. Это я тащу тебя вниз. Ты гибнешь из-за меня. Тонешь в этих отношениях. Идёшь ко дну в этом самообмане.

— Нет, моя заноза, — убирает он за ухо мои волосы. — На самом деле мне просто нечего терять. Кроме тебя. Этого самообмана. И этих отношений. Так что давай погибнем вместе. И лучше вот так, — накрывает он мои губы своими.

Такой долгий. Такой сладкий. Такой нежный поцелуй. И как по мне, так мы только и начинаем жить, когда встречаются наши губы… Только он уже разрывает поцелуй и снова упирается лбом.

— Я, наверно, ужасно старомоден по твоим меркам. Но я всё же скажу. Я покорён тобой, — трётся он щекой.

— Да нет, звучит вполне себе современно. Продолжай, — великодушно разрешаю я, чувствуя, как те самые бабочки у меня в животе, что давно передохли за ненадобностью, ожили. Да что там! Уже вешаются от восторга.

— Сражён. Повержен. Пленён, — Блин, да я сама себе сейчас сделаю харакири. Ну нельзя же так, Гош! Ну зачем ты там со мной? — Я едва дождался этой встречи. С тобой.

— Ты едва дожил до неё, если честно, — тоже убираю за ухо его волосы. Целую в лоб. «Хватит, мой хороший. А то договоришься сейчас до того, о чём потом пожалеешь». — А знаешь, что? По-моему, этот утёс никуда не денется.

— Думаешь, он нас подождёт? — выглядывает он из-за моей головы в пропасть.

— Определённо. Наше «вместе» и «в один день» никуда не денется, — и я даже делаю шаг в сторону леса, даже ещё улыбаюсь, когда Георг вдруг оступается и начинает заваливаться назад.

Я вижу это как в замедленной съёмке: его испуганное лицо, беспомощно размахивающие в воздухе руки, и бездну у него за спиной.

Бездну, в мгновение ока, словно разверзнувшуюся у меня под ногами.

— Нет! — хватаю я его в ужасе и дёргаю за рубашку с такой силой, что он налетает на меня, и чуть не сбивает с ног. И обхватываю его поперёк туловища так крепко, что если эта пропасть и получит его, то теперь точно только вместе со мной. — Нет!

— Чёрт, мой бок! — сгибается он в сторону раны. А потом вдруг зажимает в сгибе локтя мою шею, подтягивая к себе. — Вижу не так уж легко ты готова со мной расстаться, — шепчет он. — Я пошутил, пошутил, глупенькая! Всё хорошо. Чёрт, моя нога! — снова сгибается он пополам, потому что получает от меня увесистый пинок.

— Орт, дебил! Орт, а не чёрт! — вырвавшись, размахиваюсь я, чтобы стукнуть его ещё раз, но вижу расплывающееся по рубашке кровавое пятно, пока он стоит согнувшись, и решаю его не добивать. Всё же столько лекарств в него вгрохала, в дурака. — Никогда больше так не делай! Слышишь? Никогда! — отталкиваю его руки. — Шутник доморощенный!

— Видела бы ты своё лицо, — кряхтит он то ли от боли, то ли от смеха.

— Хочешь увидеть своё, после того как я сейчас вцеплюсь в него ногтями? — просто трясёт меня от пережитого ужаса и от возмущения, что он так поступил. И как натурально у него получилось! Ведь я поверила! — Чёртов кретин! Я чуть не умерла от страха!

— Ортов кретин, — делает он мне ответное замечание, и хромая идёт к лошади. Останавливается, снова хватается за больной бок.

— А кто-то говорил, что это царапина для настоящего мужика, пустяки, — хмыкаю я, глядя как он морщится.

— Обещаю, как ты не сопротивляешься, а всё равно меня полюбишь, — равнодушно вытирает он о штаны окровавленную ладонь.

— Да, ладно! — восклицаю я, охренев от его неожиданного и такого самоуверенного заявления, что даже не сразу попадаю в стремя.

— Ты получила моё письмо и поехала, даже не задумавшись насколько тяжёлой может быть дорога.

— Это я точно погорячилась, не спорю, — неуклюже пытаюсь я забраться в седло.

— Рисковала жизнью. Рисковала всем, чтобы меня спасти. Теперь только ленивые не знают, что ты не Катарина, — подходит он, чтобы всё же мне помочь. И подсаживает.

— Да, надо было отдать тебя на растерзание этому доктору Франкенштейну, глядишь, раз на десятый и собрал бы из тебя что-то путное, а не просто использовал как подопытного кролика, — гордо возвышаюсь я над ним в седле.

— Я просил тебя вести себя осторожно, — подаёт он мне поводья.

— А я не просила тебя умирать, — не глядя на него, разбираюсь я с дурацкими кожаными ремешками. — А ты взял и чуть не окочурился. И письмо это дурацкое писать не просила.

— Хочешь сказать, что всё это ничего не значит? — накрывает он мои руки, заставляя посмотреть на себя.

— Дурак ты, Гош, — даже и не знаю, что ему на это ответить. — Нет, всё это точно ничего не значит.

— Ты не сможешь меня полюбить, потому что мы из разных миров? — не просто смотрит, пытает он меня взглядом.

— Нет, — уверенно качаю я головой.

— Потому что дома тебя кто-то ждёт?

— Нет.

— Есть кто-то, кого ты уже любишь?

— О, боги! — закатываю я глаза, а потом наклоняюсь, чтобы посмотреть Его Бестолковости в глаза. — Я не могу тебя полюбить, Гош, потому что я уже тебя люблю. Уже. Люблю.

— Даш, — кладёт он руку мне на шею, не давая отвернуться.

Но этот влажный взгляд больного щенка так мне не нравится, что инстинктивно заставляет всё сжаться внутри, предчувствуя, что сейчас будет больно.

— Прости меня, — выдыхает он, и моё сердце ухает вниз. — Ты права, я действительно сволочь. И зря я тебя сюда привёз. Зря спросил. И мне нельзя этого говорить. Но я всё же скажу, — медленно тщательно набирает он воздуха в грудь, пока моё сердце так же медленно поднимается и сдавливает горло… — Я люблю тебя.