Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 80

— И мне кажется, она просто красавица, — неожиданно улыбается Барт. — У меня есть для вас план «С». Что вам мешает стать собой вот с той фотографии?

— Да вы стратег, Ваше Превосходительство, — заставляю я себя улыбнуться в ответ. Правда, горько. Никого не интересуют сорокалетние тётки, кто бы сомневался, даже если они ещё ничего. — Вижу, вы и правда боевой генерал, думаете на перспективу. И это был бы идеальный план, Барт, только есть одно малюсенькое «но»: я не могу одновременно и жить, и умереть, — показываю я ему по очереди две раскрытые ладони. — Подозреваю, что я должна умереть, чтобы кто-то мог стать мной.

— Миледи, накиньте капюшон, — снова оглядывается генерал, а потом подъезжает близко близко, чтобы посмотреть почти в упор мне в глаза. — Если есть даже единственный шанс, вы должны рискнуть. И я обещаю. Нет, я клянусь, — прикладывает он руку к груди, — что помогу вам со всем, чтобы вы ни задумали.

— Тогда просто не позволяй мне слезать с этой лошади, пока мы не доедем. Это единственное, чем ты уже можешь помочь, Барт. А то настроение у меня такое, что я ведь могу кого-нибудь и покалечить тут напоследок.

И я пришпориваю коня и горланю на всю улицу:

— Никогда не знай покоя… плачь и смейся невпопад… Я сама была такою… триста лет тому назад…

То ли мои незаурядные вокальные данные, то ли мрачный вид, то ли наличие вооружённых до зубов всадников, а, может, присутствие самых уважаемых в городе дам, но что-то явно оказало на недружественно настроенный люд весьма эффективное воздействие. Ведь то, чего я опасалась, всё же свершилось: в народе усердно поддерживались слухи о том, что это я, самозванка, выдающая себя за Катарину, виновата в наступающих холодах.

Но вялые крики «Ведьма!» и «Сжечь её!» совершенно меня не впечатлили, и мы добрались до дверей Белого дома без происшествий.

А вот сам Дом, стоящий на центральной площади прямо напротив здания главного в городе собора, впечатлил меня даже больше, чем собор. Особенно маленькие балкончики, на которых красовались девицы с оголёнными плечами, греясь в лучах уже не такого и тёплого осеннего солнца.

— Чем выше, тем дороже? — усмехаюсь я, спрыгивая с коня и задирая голову. — Уверена, Марго сидела как Рапунцель во-о-он там, — показываю на самый верхний пустой балкончик.

— Сегодня в Белом доме «женский день», — улыбается генерал, так ничего мне и не ответив на это.

— Они зовут его банным или постным, — поясняет вышедшая из экипажа Элизабет Лемье. — То есть сегодня вход в него мужчинам запрещён. Генерал, — поклонившись Барту, протягивает она мне руку. — Пойдём, милая, и ты увидишь, что в этом мире очень много грязи, но к людям, попавшим в беду, она не пристаёт.

И, честно говоря, с чём я ещё завидую Катарине, так это с тем, какая у неё мать. Пусть мадам Лемье и ограничила моё общение с девочками, хотя иногда я вспоминала толстушку Клариссу с грустью, я полностью согласилась с её решением: не надо им общаться с той, что не их сестра. Единственное, чего я не могу понять: как она могла выйти замуж за своего троюродного брата. И ладно бы был Бред Питт или Дамиан Фогетт. Но, блин, это недоразумение Лемье? Как?

— Я была очень молода, Даша, — поясняет она, когда, закатив рукава, мы нарезаем всякие разносолы на кухне борделя для накрытого в зале стола, а мадам Фогетт руководит установкой швейных машинок. — Моложе Катарины, когда ей сделал предложение Дамиан. Честное слово, мне было лет двенадцать, я просто не понимала, что происходит. Как она, кстати, там?

— Терпимо, Элизабет, — достаю я записку, которую прислала специально для мамы сегодня утром Катька.

— О, — растроганно вытирает Элизабет руки о передник. — Это так мило. Лиза, зовите меня Лиза, — разворачивает она свёрнутый трубочкой листок.

И слёзы, что выступают у неё на глазах говорят больше слов. Хотя, честно говоря, я это письмо прочитала.

«Дорогая мамочка! У меня всё хорошо. Не беспокойся…»

И дальше о том, как же много она теперь знает о другом мире, и как же ей хочется поделиться этим с ней и девочками. И всех обнять. И как она соскучилась. И много других замечательных, пронизанных заботой и любовью слов, которые и помогли мне, наверное, принять решение. Особенно последнее:

«Мама, я не знаю, сколько я ещё здесь пробуду и получится ли ещё написать, но, пожалуйста, что бы ни случилось, верьте Дарье Андреевне. Пожалуйста, сделайте всё, что она попросит. Будьте готовы ко всему, даже к самому худшему. И, пожалуйста, простите меня за всё, — даже по письму видно, как сбился от волнения её почерк, — Как же я вас всех люблю! Ваша Катарина».

— Ну, ну, Лиза, — кидается успокаивать разрыдавшуюся Элизабет Дора.

А я, смахнув слезу, поправляю спрятанное за корсетом другое её письмо, адресованное Дамиану. Но его я передам лично.

— Привет, королевишна, — едва я принимаюсь раскладывать нарезанные колбасы на тарелки, как меня подходит поприветствовать неопределённого возраста и внушительных форм мадмуазель. — Я — Худышка Джейн.

— Привет, Джейн, — поднимаю я руку в лучших американских традициях. — Я Дарья, — вытираю руку о фартук. — Андреевна.

— Девчонки, это Андреевна, — представляет она мне своих товарок. — Чуть не забыла, жена короля.

— Привет, дамы, — жму я каждой руку, ибо каждая постаралась её протянуть. И вот парадокс, нигде так по-дружески не принимали меня во всей грёбаной Абсинтии, как в этом борделе. Вот реально, я словно вернулась домой. В родной рабочий коллектив. Где даже Катариной прикидываться не надо, все давно всё знают.

— Ну что, мои хорошие? — порадовал даже сильный оперный голос дамы-настоятельницы. — За стол! Все за стол!

— А ты что пьёшь? — усаживаясь со мной рядом, спрашивает Худышка Джейн.

— Сегодня всё на буку «Ш».

— Шампанское?

— А ещё Шамогон, Шпирт, ну и Шональют, — подаю я ей свой бокал.

И жизнь с тем, что наливают, определённо начинает налаживаться.

Вино рекой. Смех. Шутки. Музыка. Танцы. И дама-настоятельница, женщина не только оперного голоса, но и внешности, кланяется, спев под аккомпанемент — внимание! — настоящего рояля.

Серьёзно, будь я мужиком, я бы не вылезала из этого борделя. И девчонки все умницы, красавицы, хозяюшки, как на подбор. Нет, его определённо не взрывать надо, а возводить в ранг пансиона благородных девиц, и воспитывать в нём самые завидные партии для самых элитных и достойных женихов. И я даже не постеснялась и всё, что об этом думаю, записала в свою книжечку, чтобы сохранить впечатления.

— Хорошо сидим. И ты тоже ничего, — тычет меня локтем в бок Худышка Джейн, совсем раздобрев от благости и выпитого вина. — Какая мамаша всё же у Дамиана классная, — перескакивает она совсем без вступления на другую тему, глядя как Дора тоже готовится исполнить, судя по оживлению, известный и любимый в местных кругах романс под аккомпанемент девушки у рояля.

— А ты знаешь Дамиана? — я точно помню, что Георг даже имя её упоминал и по какому поводу. Поэтому я не то что рассчитываю на ответ, я уверена: она мечтает об этом поговорить.

— Несчастный мальчик, — вздыхает она, видимо, ввиду своего истинного возраста совсем по-матерински. — Прости, не при тебе, конечно, Андреевна, будет сказано, — мерит она Катькину внешность взглядом, но ты ведь точно не она?

— Нет, — показываю я ей, что зуб даю — не она, пережидая гул восторженных оваций, когда Феодора начинает петь.

— Пообещайте мне любовь… хоть безответную… Узнаю в облике любом… её приметы я… Пойду покорно наугад… куда поманите… И не сверну с пути назад… когда обманите, — рвёт душу её чистый, проникновенный голос.

— Пообещайте мне любовь… Хоть на мгновенье, — взрывается зал. — Хочу изведать эту боль… как откровение…

— Я за собой сожгу мосты… не зная жалости, — громче всех подпевает Джейн. — И всё прощу, но только ты… люби, пожалуйста, люби!